Дочь императора - де Бре Альфред - Страница 3

Она взяла платок баронессы и стала вытирать ей глаза одной рукой, а другой ласково гладила ее щеки и волосы.

Теперь не надо плакать, – сказала она, – потому что я делаю по твоему, мама.

Обрадованная тем счастьем, которое озарило лицо баронессы, она повторила слово «мама» пять или шесть раз.

– Да благословит, да вознаградит тебя Бог, дорогая моя дочка! – промолвила несчастная женщина, притерпевшаяся горю и изнемогавшая под тяжестью этого опьяняющего волнения радости.

В эту минуту по мощеному двору раздался конский топот.

– Пресвятая Богородица, спаси и помилуй нас! – сказала Эдвига. – Я забыла, какая опасность нам угрожает… Марта, надо бежать с ребенком, бежать, как можно скорее… Ты была права. Люди, приходившие наводить справки о том, что тут делается, были, вероятно, присланы бароном. Как он узнал о существовании этого ребенка – Бог знает!.. Но он что-то подозревает. Он верно подстерегает нас!

– Святая Марта, моя покровительница, помилуй нас! – проговорила кормилица. – Что станется с ребенком? Господин, которому я должна была сдать ее, который должен был защищать ее…

– Увы, – сказала баронесса, – он не придет. Дай Бог, чтобы он сам избег засады! О, мой благородный и храбрый Герард! Как страшно подумать, что в эту минуту ты, быть может, умираешь под ударами убийцы, и что я своей неосторожностью была причиной твоей смерти!

– Сударыня, время идет, и господин барон может вернуться, – сказала Марта, дрожавшая всем телом и от души желавшая быть подальше от замка.

– Это правда, – отвечала Эдвига. – Моя бедная голова идет кругом… Минутами мне кажется, что я схожу с ума… Слушай хорошенько… У меня была подруга детства, Матильда фон Реверс, теперешняя баронесса фон Гейерсберг. Она живет в нескольких милях отсюда, около Гейльброна. Мы любили друг друга, как сестры… Мы давно не виделись, но это ничего не значит… Я к ней писала и поручила ей Маргариту. Я окончу письмо… Как только я допишу его, ты пойдешь к Филиппу, который повезет тебя в замок Гейерсберг… Дай мне поцеловать ее еще раз, – прибавила она, удерживая Маргариту, которую Марта хотела взять к себе.

Она поцеловала ребенка и снова принялась писать.

– Баронесса фон Гейерсберг святая и чистая душа, – сказала она, продолжая писать. – Она вдова и свободна в своих поступках; она не откажет исполнить завещания своего умирающего друга… Помоги мне встать.

Опираясь на руку кормилицы, она дотащилась до маленького столика, стоявшего в углу комнаты. Она отперла один из ящиков ключом, который носила на шее, достала два запечатанных свертка, положила их с тремя написанными письмами, в большой общий пакет и заботливо запечатала его четырьмя печатями, завязав двойным шелковым шнурком.

– Отдай это письмо баронессе фон Гейерсберг, – сказала она. – Если Матильда согласится оставить Маргариту у себя и тайно воспитывать ее, то я желала бы, чтобы моя дочь узнала тайну своего рождения не раньше 18 лет. В эти годы она будет уже развитой девушкой и, чтобы ни предложил ей отец, она сумеет выбрать, и…

– Послушайте, – вдруг перебила ее Марта.

– По коридору идут, – прошептала баронесса.

– Шаги вооруженного человека… Может быть, сам барон!..

– Он! Боже мой, Боже мой!

Марта бросилась было к двери.

– Нет, нет, – сказала баронесса, хватая ее за руку. – Теперь поздно бежать. Спрячься!

– Куда же, сударыня?

– Сюда, – сказала баронесса, указывая ей на занавес огромной кровати, стоявшей по тогдашнему обычаю среди комнаты на возвышении. – Спрячься в складках этого занавеса.

– Мама, мама, мне страшно, – заговорила девочка, испуганная слезами и ужасом кормилицы и готовая расплакаться сама.

– Молчи, дитятко, Бога ради, молчи! – сказала Марта, кутая дитя в плащ.

Едва кормилица успела завернуться в широкие складки тяжелого шелкового занавеса, как мощная рука сильно потрясла дверь.

– Кто там? – спросила Эдвига.

– Черт возьми! Вы знаете кто, сударыня, – отвечал грубый и нетерпеливый голос барона. – Отворяйте!

Она еще раз взглянула на кровать, чтобы убедиться хорошо ли спряталась Марта, потом отворила дверь.

Фон Риттмарк вошел так стремительно, что чуть не сбил Эдвигу с ног.

– Где эта женщина? – спросил он, озирая комнату пытливым взглядом. – Не корчите из себя невинность, я говорю о той женщине, которую сейчас привел сюда ваш проклятый паж: его я задеру до смерти.

– Вы, кажется, видите, что я одна.

– Советую не шутить моим терпением, сударыня. Здесь у вас женщина… и ребенок.

– Ребенок? – повторила баронесса, притворяясь удивленной.

– Да, ребенок, ваша дочь, если хотите знать… Вы видите – я все знаю. Не бесите же меня ложью!

Он оттолкнул баронессу, которая стояла перед ним, и быстро обошел комнату, страшно ругаясь.

– Будь они прокляты, чертовы дети! – вскричал барон, взбешенный бесконечными поисками. – Куда запропастилась эта баба? Если она сейчас не выйдет, я клянусь ободрать ее живьем… Скажете ли вы мне наконец, где она? – крикнул он, схватив баронессу за руку, и так сильно, что она вскрикнула от боли.

– Мне больно, – промолвила она.

Он, не отвечая, выпустил руку бедной женщины и, снова принявшись за поиски, направился к кровати.

– Нет ли ее в кровати? – проворчал он.

Холодный пот выступил на лбу Эдвиги. Ее дрожащие руки судорожно стиснули ручку кресла так сильно, что сломались ногти.

Риттмарк подошел к постели; он переворошил даже подушки, но забыл заглянуть за занавес.

После минутного колебания он снова подошел к баронессе, ругаясь во всю мочь.

– Посмотрим, не посчастливится ли другим больше, чем мне! – сказал он.

Он отворил дверь в коридор и позвал своего любимого пажа Георга Мансбурга, того самого, который недавно подсматривал в коридоре.

– Георг! Георг! – кричал барон. Ответа не было.

– Георг, чертов сын, придешь ли ты? – продолжал барон.

Молчание продолжалось.

Взбешенный донельзя, барон вышел, оглашая замок перекатами своего хриплого голоса. Едва он успел выйти, как кто-то выскочил из темного угла в коридор, где сидел притаившись. Это был Филипп Гартман. Он бросился в комнату, когда Эдвига хотела быстро захлопнуть дверь.

– Барон вошел с Георгом Мансбургом через калитку, – сказал он. – Этот проклятый изменник привел его сюда. Я узнал о его возвращении, только когда его лошадь привели в конюшню. Я бросился бежать к вам, но было уже поздно.

Пока он говорил это, баронесса помогла Марте и ребенку выйти из-за занавеса, который давил их своей тяжестью.

– Что же теперь делать? – вскричала Эдвига, целуя тихо плачущую Маргариту. – О Боже, Боже, возьми мою жизнь, но спаси этого несчастного ребенка, и я умру, благословляя Тебя!

– Не попытаться ли бежать теперь? – сказала кормилица, направляясь к двери.

– Нет, нет, не сюда! – крикнул Филипп, загораживая ей дорогу. – Барон вернется; он должен быть на том конце коридора, у Георга, которого, вероятно, старается привести в чувство.

– Несчастный! Ты убил его? – вскричала баронесса.

– К сожалению нет, сударыня; хотя хватил, что было силы, но только ошеломил его.

– Несчастный мальчик! Он выдаст тебя. Барон убьет тебя.

Говоря это, Эдвига с отчаянием оглядывалась кругом и искала средства выпроводить Марту и ребенка.

– Георг не видал меня, сударыня; он подбирал ключ к двери на маленькую лесенку и стоял ко мне спиной.

– Как бежать, как бежать? – повторяла баронесса с отчаянием.

Маргарита плакала, кормилица то молилась, то жаловалась.

– Остается только окно, – заметил Филипп.

– Шестьдесят футов высоты! – вскричала Эдвига.

– А веревки на что?

– Где взять такую длинную и крепкую веревку? Наконец, эти окна выходят на рвы, полные водой.

– Будь у меня только веревка! – говорил Филипп, оглядываясь.

– Там сундуки перевязаны, – сказала баронесса, указывая на свою гардеробную.

Филипп сбегал и принес.

– Я ни за что не решусь спуститься по веревке, – проговорила кормилица, выглянув в окно.