Перевал (СИ) - "Эвенир" - Страница 6

Родрик загрустил. Вот тебе и охота, вот и вылазка на вражескую территорию. Остаются лишь женщины в крепости. Маловато, чтобы выжить.

Заметив выражение его лица, куратор сказал:

— Моё предложение отложить решение на три дня остаётся в силе, лорд. Я также пойму если вы откажетесь от покупки.

Гнев вспыхнул с новой силой. Его Горностая подлечат, завернут в красный плащ и продадут по дешёвке какому-нибудь извращенцу. Постельной игрушке бегать ни к чему. Подставлять дырку можно и с негнущейся ногой, неудобно, но как-нибудь приноровится.

— Назовите вашу цену, уважаемый, и покончим с этим.

— Ну что ж, ввиду того, что сказал нам почтенный лекарь… Надеюсь, цена в тридцать фунтов серебром не покажется лорду чрезмерной?

За эту сумму можно было купить десяток хороших рабов-людей. Но торговаться Родрик не стал.

— Пошлите за серебром в дом советника Сагомара. Нам также понадобятся носилки. Риан, ваш отец ведь согласится принять моего гостя?

Принц воспользовался секундным замешательством Риана:

— Если лорд советник не сочтёт возможным приютить эала, вы всегда можете рассчитывать на гостеприимство моего дома. Я сочту за честь принять вас и всех ваших — людей и эалов.

Риан испуганно залепетал:

— Нет, нет, прошу вас, лорд Родрик, не отказывайтесь от нашего дома! Отец будет в отчаянии, да и я, признаться, тоже.

— Признателен Вашему Высочеству и не сомневаюсь в твоём расположении, Риан. Надеюсь отправиться в путь, как только раненый достаточно оправится.

Родрик увидел эала, когда того, плотно укутанного в хорошее шерстяное одеяло, вынесли к ним на носилках. Лицо Горностая матово белело, как старая слоновая кость, приоткрытые губы посинели, и вокруг глаз залегли чёрные тени. Родрик видал трупы, которые выглядели лучше. И все же эал казался чудом, плодом печального воображения. И он принадлежал ему. Родрик коснулся лежащей поверх одеяла косы, выпачканной в песке.

— Обычно мы перед продажей приводим наших питомцев в более пристойный вид, — вполголоса заметил куратор, от взгляда которого не укрылась нежность в жесте нового хозяина. — Но в данном случае лекарь рекомендовал покой, чтобы не открылось кровотечение.

— Конечно, это разумное решение, — согласился Родрик, гнев которого внезапно улетучился. Как бы то ни было, а куратор по-своему заботился о своих эалах. Если только можно себе это представить: бросать под колесницы, травить медведями и при этом — заботиться.

Двое рослых рабов подхватили носилки. Дорога по коридорам в утробе гигантской арены показалась вдвое длиннее. Родрик вздохнул с облегчением, выйдя за мрачные стены под неяркое небо ранней осени. Увидел своих орлов, спешащих навстречу. От них пахло пивом, на бородатых физиономиях облегчение сменялось недоумением, и лучше этих людей не было во всем свете.

— Я полагаю, нет нужды ждать, когда мне доставят серебро, — напомнил о себе куратор. — Давайте покончим с формальностями прямо сейчас.

Повторилась уже знакомая процедура. Прижав палец к овальному медальону, Родрик коснулся теплой и гладкой шеи своего эала и почувствовал слабый пульс. Мысленно обратился к раненому: «Живи, Горностай, только живи. Пока ты жив, всегда можно что-нибудь придумать. И мы придумаем, вместе».

С куратором простились более сердечно, чем можно было ожидать, с принцем Астеном — сердечно до крайности, только что не обнялись. Принц не отпустил нового друга, пока не добился от него обещания прийти с визитом завтра же.

Привели лошадей, Родрик и Риан сели в седло, но северянин предпочёл ехать последним, позади носилок, чтобы видеть бледное лицо своего эала, пыльную косу и длинное тонкое тело под шерстяным одеялом.

К дому советника подъехали уже перед закатом. Пока устроили раненого, пока послали за домашним лекарем, едва осталось время на то, чтобы переодеться к ужину. За столом говорили мало. Притом Риан молчал пристыженно, Родрик практически отсутствовал, в мыслях устремляясь к раненому эалу, а советник прислушивался к чему-то сложному и запутанному, никак не желающему складываться в стройную картину его, Сагомарова, процветания. За десертом он озвучил мучительные сомнения:

— Я никак не могу понять, Родрик, ты простак или хитрец? Ты купил за бешеные деньги раба, который, скорее всего, умрет. И заполучил себе в друзья, по меньшей мере в собутыльники, принца Астена, потенциального наследника престола. Значит ли это, что ты решил его поддержать?

— Мне нравится Астен, — признал Родрик. — Но я поддержу любое решение Его Величества. К тому же я совсем не знаю принца Кадмира.

— За этим дело не станет. Он пригласит тебя к себе непременно. Не стоит открывать ему карты. Он не дурак. Он знает, что как только наследником объявят Астена, за его жизнь не дадут и ломаного гроша. Но и это не должно тебя волновать.

Единственный, кто волновал сейчас Родрика, лежал на толстом шерстяном тюфяке в чистой комнате для слуг. Предполагаемая судьба принца Кадмира вызывала лишь абстрактное огорчение и мысли о несправедливости бытия. Советник продолжал рассуждать вслух:

— То внимание, которое оказал тебе Астен, несомненно, было замечено многими. Тебя, конечно, уже сочли провинциальным выскочкой и грубияном. Особенно после твоей выходки на арене.

— Отчего же? — удивился Родрик. — Я был в своём праве. Каждый желающий купить побеждённого может бросить на арену голубой платок. Вот я и бросил. Просто мне хотелось убедиться в том, что моё желание будет замечено.

— Да уж, его трудно было проигнорировать, — усмехнулся Сагомар. — Мне донесли едва ли не раньше, чем закончился бой. Теперь о тебе говорят в каждой столичной гостиной. Вот я и не пойму: простак ты или хитрец?

Родрик лишь плечами пожал. Простак, скорее всего, по столичным меркам, ведь ему плевать, что о нем говорят в гостиных.

Едва дождавшись конца ужина, Родрик направился в крыло для прислуги. Рядом с его эалом сидела немолодая женщина, у её ног стояла лохань, над которой поднимался пар. Женщина обмывала раненого, осторожно водила влажной тряпицей по бронзовой коже. Нагота эала ослепила Родрика. Как заворожённый глядел он на разворот широких плеч, на мускулистую грудь с плоскими темными сосками, на кубики пресса и длинные косые мышцы, убегающие к темным завиткам в паху. Поблёскивали капли воды на матовой коже, белели шрамы на руках, на ногах, на груди. И несмотря на бледность заострившегося лица, на бинты и эти шрамы, совершенство обнаженного тела вызывало потрясение и почти отторжение. Потому что лежащий перед ним воин все же не был человеком. Слишком тонкая талия, слишком узкие бёдра, слишком стройная шея, слишком длинные руки и ноги, слишком рельефные мышцы под гладкой кожей, будто вырезанные рукой искусного скульптора, — всего этого было слишком много.

Родрик жестом отослал женщину. Присел на скамью, ещё хранящую тепло её тела. Опустил в горячую воду мягкую тряпицу. Осторожно провёл по плечу, по локтю, взял тяжёлую руку, иссечённую мелкими шрамами. Никто не должен касаться его Горностая. Он принадлежит ему, Родрику. Внезапно эта мысль ударила в голову лёгким хмелем. Впервые он понял, какую полную власть имеет он над этим потрясающим существом. Чуть заметное возбуждение, щедро приправленное стыдом, тоже оказалось неожиданным, грязным, приятным. Родрик стиснул зубы, прогоняя морок, и заметил, как дрогнули длинные пальцы в его руке. Он поднял глаза на эала и поймал взгляд его светло-карих глаз. А вернее, столкнулся с его взглядом, как сталкиваются с землёй, когда на всём скаку вздорный жеребец выбрасывает тебя из седла.

Глаза эала горели тёмным расплавленным золотом. Они тоже были слишком, невозможно красивы, эти глаза.

========== Глава 4 ==========

Хрупкий эал, закутанный в серебристые меха, сидел спиной к огню. Перед ним стоял невысокий столик, на котором располагался странный музыкальный инструмент. Длинные пальцы эала прижимали ряды перламутровых кнопок и легко касались струн, без всякого видимого порядка натянутых поперёк блестящего от лака ложа. Струилась из-под быстрых пальцев тонкая и нежная мелодия, неуловимо грустная, волнительно чужая. Он был первым из увиденных Родриком эалов, кто не казался юношей. Время, безжалостное как к людям, так и к эалам, тронуло проседью темно-каштановые волосы, коснулось тонкими линиями глаз и губ и набросило на правильное лицо невидимую паутину усталости.