Перевал (СИ) - "Эвенир" - Страница 23

— Как холодно! — весело ахнул Аль, и тотчас же закрыл рот Родрика жадным поцелуем, и зашептал горячо, страстно: — Как я счастлив, силы Света, как же я счастлив! И все это ты, любимый, жизнь моя! Пожалуйста, пожалуйста, возьми меня прямо сейчас, будь со мной, будь моим!..

Родрик легко раздвинул ягодицы эала, приподнял его за бедра и опустил на себя. Напряжённый член неожиданно легко вошёл в плотный канал, Аль тихо вскрикнул, раскрываясь, прижимаясь сильнее, двигаясь быстро и резко. И через несколько коротких минут забился в руках любовника, судорожно сжимая в себе его плоть, выгибаясь в беззвучном крике. Не много понадобилось и Родрику, чтобы впиться зубами в беззащитно открытое горло, заглушив собственный крик. А когда он вынес на берег своего мальчика, тот уже сонно сопел ему в шею. Едва удалось вытереть его досуха да одеть в тёплое белье, а уж после уложить рядом с собой на расстеленной на земле медвежьей шкуре, под бархатным пологом летней ночи, щедро усеянным алмазными искрами звёзд.

Наутро эалу нездоровилось. Родрик винил себя: зря он затеял это ночное купание в озере с ледниковой водой. Он ещё ночью почувствовал жар, исходивший от тонкого тела эала, услышал его хриплое дыхание. А утром мальчик отказался от еды, лишь попросил воды, лежал в странной полудрёме, укутавшись в одеяло. К полудню ему стало хуже, он мучился от жара и от жажды, лихорадка заставляла его то сбрасывать одеяло, то, дрожа, натягивать его до самого носа. Когда близкий к панике Родрик в очередной раз принёс эалу воды, тот судорожно схватил его руку, прижал к щеке и, задыхаясь, проговорил:

— Мне так плохо, так больно… там… И я так хочу тебя, прямо сейчас, пожалуйста, любимый, пожалуйста…

Родрик ткнулся носом во влажные волосы эала, вдохнул его свежий и сладкий запах, усилившийся многократно. Неожиданная догадка поразила его:

— Маленький, у тебя течка! Может ли это быть?

Эал тихо ахнул, смешно приоткрыв круглый рот. Ответил нерешительно:

— Я не знаю, мой свет. Но мне так плохо, и больно, и так хочется… Никогда ещё так не было.

Родрик подошёл к Кейну, заговорил, чуть стесняясь:

— Брат, построй нам шалаш, вот под этой сосной. А потом бери еды в дорогу, вторую лошадь и уезжай в крепость. Прости, что так случилось, но нам с Алем сейчас нужно остаться наедине.

— Что ты задумал, Родрик? — нахмурился Кейн. — Твой мальчик болен, разве тебе не нужна помощь? Не лучше ли нам всем вместе вернуться в крепость?

— Нет, мы останемся, — повторил Родрик. — А ты поезжай.

Взгляд Кейна стал мрачным.

— Вот что я тебе скажу, Род. Если мальчик тебе надоел, нет нужды избавляться от него. Многие в крепости могут о нем позаботиться, в том числе и я. Ренольд давно уже…

— Кейн! — перебил его Родрик, хмелея от гнева. — Я никогда и никому его не отдам. А теперь уезжай, брат, не доводи меня до крайности!

Родрик не видел, как уехал Кейн, он был занят своим эалом, бьющимся в лихорадке острого, болезненного желания. Но шалаш он им все же построил. Родрик перенес туда Аля, предварительно искупав его в озере, смыв с бедер липкое семя вперемешку с маслянистой бесцветной жидкостью с запахом ночных цветов. Купание принесло облегчение, эал заснул. Родрик успел обустроить их лагерь, стреножить лошадей на полянке со свежей травой и сварить густого бульона из подстреленной птицы, похожей на куропатку. Ему удалось напоить этим бульоном проснувшегося Аля, а после пришлось снова ублажать юного любовника, от похоти потерявшего разум. К вечеру Родрик выбился из сил. Пошли в ход другие ласки. Он высасывал маленький твёрдый член, проталкивая пальцы в скользкую горячую глубину, проникал языком в припухшее влажное отверстие. Эал кончал, почти не извергая семени, на несколько минут забывался тревожным полусном, чтобы вскоре вновь проснуться, изнывая от желания. Это было одновременно восхитительно и страшно. За ночь Родрик ещё несколько раз взял своего мальчика, но несомненным было одно: в его нынешнем состоянии ни один мужчина не в силах его удовлетворить. Снова шли в ход осторожные руки, пальцы, губы и язык. Снова оргазм приносил лишь короткое облегчение. К утру оба любовника едва могли шевелиться.

Родрик усилием воли заставил себя выползти из шалаша, окунуться в озеро, пожевать хлеба с сыром, наполнить флягу водой. Он возвращался в шалаш, когда едва заметное движение в кустах у берега заставило его насторожиться. Впрочем, вида он не подал, подошёл к вещам, покопался в седельной суме. Снова почудилось ему неладное. Легкий ветер покрыл рябью поверхность озера, заиграл древесной листвой, но тонкие ветки орешника у берега двигались не так, и слишком густой казалась тень на светлом песке, и на затылке лорда дыбом встала шерсть. Конечно, птица могла свить гнездо в ветвях орешника, или спустилась к водопою быстрая лань, ещё не приученная бояться людей, но волчий инстинкт воина вопил об опасности, а Родрик привык доверять этому голосу, не раз спасавшему его жизнь. Он достал из сумы шерстяное одеяло и скрыл в его складках небольшой, бритвенно острый стилет. Выпрямился не спеша, повернулся к опасности спиной, медленно направился к шалашу. Там протянул флягу с водой эалу и, пока тот пил, осторожно раздвинул ветви зеленой стены. И на сей раз точно увидел очертание человеческой фигуры, притаившейся в густых зарослях. Эал со стоном протянул к нему руки, но Родрик легонько встряхнул мальчика за плечи и плотно приложил палец к его губам. Понимание мелькнуло в затуманенных хмелем глазах. Аль коротко кивнул. Очень осторожно, чтобы не выдать себя движением их лёгкого убежища, Родрик разобрал ветви противоположной стены, проявляя чудеса ловкости, выполз наружу. Когда-то молодой наследник, а потом и лорд Белого Гнезда был лучшим разведчиком приграничья, да и сейчас осталась ещё ловкость в его движениях, и умение ступать бесшумно его не подвело. Широкой дугой обошёл он место их ночёвки и выбрал хорошее укрытие, из которого видны были и подозрительные кусты, и шалаш. Оставалось лишь ждать. Ждать и мучиться сомнениями. Неужели это Кейн, верный друг и брат, ослушался приказа и остался в долине, чтобы… Чтобы что? Убедиться, что Родрик не замыслил убить эала? Убить Родрика и взять Аля себе? А может быть, кто-то из логоссцев или из его фермеров-горцев нашёл тайную тропу? Что тогда он, Родрик, сделает, чтобы сохранить тайну горного озера? Тянулись долгие минуты, и жалко было оставленного без присмотра страдающего Аля, но Родрик умел ждать. Солнце уже поднялось над лесом, когда высокая и тонкая фигура, осторожно раздвинув ветви орешника, выступила на свет. Родрик про себя вздохнул с облегчением: злоумышленник оказался незнакомцем, одетым в лохмотья, измождённым молодым мужчиной. Оружия при нем Родрик не заметил, но двигался незнакомец с лёгкостью и грацией меченосца, наездника или танцора, почти бесшумно, почти сливаясь со светом и тенью. Он приблизился к лагерю, присел у седельных сум, оглянулся по сторонам, принялся копаться в содержимом. И, видимо, очень удивился, когда лезвие стилета коснулось его шеи, чуть вспоров кожу.

— На колени, — негромко скомандовал Родрик. — Держи руки там, где я могу их видеть.

Воришка сделал движение, будто послушался приказа, но, мгновенно поменяв направление, извернулся ящерицей, ушёл от клинка и вскочил на ноги на пол-удара сердца раньше Родрика. Пинок сбил лорда на землю, тот покатился, поддел лодыжку вора, дёрнул, опрокидывая на себя врага, перекатился, попытался достать его стилетом, увидел прямо перед собой широко распахнутые ярко-зеленые глаза. Противник обеими руками перехватил руку Родрика, державшую стилет, и свободной рукой лорд нанёс удар в висок. Тело врага обмякло. Родрик вытер пот со лба, всё ещё сжимая стилет, встал на ноги.

Не веря своим глазам, смотрел он в лицо потерявшего сознание эала.

Родрик связал эала его же рубашкой, ветхой, но на удивление чистой. Теперь можно было спокойно рассмотреть добычу. Широкоплечий и стройный, высокий, пожалуй, повыше самого Родрика, лежавший перед ним мужчина был молод и красив, как все эалы, красив, несмотря на предельную худобу и болезненную бледность. Лорд рассмотрел тёмно-русые волосы, ярко очерченные губы, строгий нос, прямые брови. И множество шрамов на смуглой коже: широких, оставленных оружием, и тонких — следов безжалостной порки кнутом. Ошейника на нём не было, и это удивляло больше всего.