Никому не скажем (СИ) - Резник Юлия - Страница 2

— Я так понимаю, твоя мать еще не вернулась?

— Не-а. Но скоро подтянется.

Кофемашина шипит, Женька садится рядом со мной и подпирает кулаком щеку. Сколько ему сейчас? Лет девать? Я не слишком в этом разбираюсь, но, кажется, он довольно высок для своего возраста. Как и я в свое время.

Пока я на него пялюсь, над столом повисает неловкая пауза. И я не знаю, чем ее заполнить. У меня нет абсолютно никакого опыта общения с детьми. Единственное, что меня может выручить — так это какая-то общая тема. Но я понятия не имею, чем Женька интересуется и живет. К удивлению, на выручку мне приходит сам мальчик.

— Ты был на похоронах?

— Да. А ты решил не ехать?

Женька морщит нос. Как это обычно делала Ева, и я давлюсь кофе. Проклятье. Мне до сих пор сложно представить её чьей-то матерью. Тем более матерью такого взрослого парня.

— Не я. Мама. У меня недавно было воспаление легких, и она сказала, что мне не стоит морозить задницу на кладбище.

— Наверное, она права.

Что ж… Это действительно все объясняет. И то, что Евы не было в морге, когда туда вчера приезжал я.

Мальчик пожимает плечами и утыкается взглядом в чашку. Сейчас, когда он рассказал мне о своей болезни, я замечаю следы усталости на его по-детски округлом лице.

— Может, тебе отлежаться надо, а не в стрелялки гонять?

Женька не успевает мне ответить. Потому что входная дверь снова хлопает, и буквально пару секунд спустя на пороге кухни материализуется Ева. Она запыхалась, как бегун на финише марафона. Неужели так торопилась? С чего? Не потому ли, что увидела мою припаркованную машину?

— Что ты здесь делаешь?

— Пью кофе. Твой сын меня пригласил.

Вижу, как желание сказать все, что она об этом всем думает, борется в ней с нежеланием впутывать в это ребенка. Я еще гадаю, что же все-таки победит, когда она, будто обмякнув, проходит через кухню и, склонившись над Женькой, трогает губами его лоб. Я сглатываю и убираю руки под стол, чтобы никто не увидел, что те дрожат, как у алкаша в завязке.

— Ну, мам! — ноет Женька.

— Температуры не было?

— Да нет же!

— Это хорошо…

— Я пойду к себе, — бурчит мальчишка, спрыгивая со стула.

— Ты в порядке?

Ева задерживает в руке ладонь сына и шарит по его лицу взглядом, полным беспокойства. А я вдруг думаю о том, что уже и забыл, какая она маленькая. Теперь, без каблуков, Ева лишь не намного выше сына. Хотя… черта с два я забыл.

Кого я обманываю?

— Нормуль.

— Я зайду к тебе чуть позже. Ладно?

Женька бормочет что-то невнятное и оставляет нас в кухне одних. А я вспоминаю, как мы впервые сидели здесь вместе, и… злюсь. Опять злюсь.

— Так о чем ты хотел поговорить?

— О наследстве, конечно. Разве не об этом говорят родственники после похорон? — пытаюсь шутить, но зубы сводит, и осточертевший за целый день галстук душит меня все сильней.

— Понятия не имею, о чем и кто там говорит.

Ева тянется за графином с водой. Берет стакан. Внешне спокойная, но меня хрен обманешь. Я слишком хорошо ее знаю. Слишком, мать его, хорошо. Её руки слегка дрожат, и графин предательски звякает о край стакана.

Боишься? Правильно делаешь. Я камня на камне не оставлю от твоей прежней жизни. Я заставлю тебя заплатить. За все…

— Не знаю, говорил ли тебе отец, что все его имущество арестовано… — захожу издалека, внимательно наблюдая за Евой.

— Об этом знают все, — пожимает плечами та и отставляет в сторону опустевший стакан.

— А после того, как суд состоится, его, со стопроцентной вероятностью, конфискуют.

— Послушай, давай ближе к делу. Я устала просто нечеловечески. Мне не до этих реверансов. Говори, что хотел, и иди с богом.

— Гонишь меня из собственного же дома? Не много ли ты на себя берешь?

— Это давно уже не твой дом, Никита.

— Ошибаешься. Отец заложил его, чтобы расплатиться с адвокатами. Угадай, кто выкупил право требования по договору?

Развожу руками и кривлю губы в усмешке. И жду… жду хоть какой-то реакции, но она молчит. Смотрит на меня с легкой брезгливостью, будто я таракан какой-то… и молчит.

— Отец оставил тебе одни долги.

— И? Что дальше? Ты же пришел ко мне не для того, чтобы озвучить то, что и так очевидно?

— Ты права. Я пришел к тебе с предложением… — верчу в руках чашку, вскидываю на нее наглый ищущий взгляд и уверенно добавляю: — от которого ты не сможешь отказаться.

— Даже так? — Ева закидывает одну ногу на другую и принимается растирать щиколотку осторожными круговыми движениями. И я залипаю на этом процессе, забывая все заготовленные слова. — Так что же ты предлагаешь?

— Я готов обеспечить тебе привычный уровень жизни, простить долг за дом и обеспечить будущее Жени.

— Очень щедро. И что же ты хочешь получить взамен?

— Тебя. В качестве своей любовницы. Скажем, на год, если мне не надоест раньше.

Несколько секунд Ева смотрит на меня с открытым ртом, а потом начинает… смеяться. Весело. Звонко. Совсем не так, как положено загнанной в угол женщине.

И я понимаю, что просчитался… Я, мать его, просчитался! Но где?

Глава 2

Кит. Двенадцать лет назад.

Гребаный будильник! Гребаный дождь и гребаный универ! Хотя, наверное, по сравнению с гребаным Сандхерстом, в который отец хочет меня засунуть на будущий год, это прямо таки райское место. Мой отец потомственный военный.

И свято верит в то, что желание продолжить нашу славную династию вписано в мой генетический код. Иными словами, срать он хотел на то, чего хочу я. Вот так вот…

Нет, вообще мой старик — мужик нормальный. Насколько может быть нормальным военный его уровня, но…

Слишком, мать его, доминирующий. Моя жизнь расписана на двадцать лет вперед, в моей комнате и шкафу — идеальный порядок, а в школьном аттестате — одни пятерки. Я — его гребаная гордость. Ага, так он сказал однажды.

И это единственная похвала, которую я от него слышал. Никаких похлопываний по плечу или, упаси бог, объятий.

Точно так же мой отец ведет себя с подчиненными. Он и разговаривает со мной, как с ними. Приказами. Отдает их сухим ровным тоном и ждет неукоснительногоисполнения. Ему даже в голову не приходит, что я могу ослушаться.

Или иметь свое мнение, или…

Отбрасываю зубную щетку, несусь в кухню, где меня дожидается приготовленный домработницей завтрак. Одной рукой сую в рот бутерброд, второй — наливаю кофе.

Может быть, дело в том, что у меня нет матери. Ну, как… Теоретически она, конечно же, где-то есть. Но не в нашей жизни. Она бросила отца, когда мне было полгода. И с тех пор мы ничего о ней не слышали. Любые вопросы на эту тему — табу. Знаете, порой я думаю, что если бы мать не кинула нас с батей, он бы, наверное, был другим. Возможно, более… ну, я не знаю, чутким… Тем самым отцом, который нужен любому нуждающимся в любви ребенку. Мой же старик считал лишним любое проявление эмоций. Ему достаточно было знать, что я не голоден и одет по погоде.

— Проспал? — качает головой вернувшаяся в кухню домработница.

— Угу, — отвечаю с набитым ртом. Делаю глоток кофе и закашливаюсь — тот слишком горяч.

— Ну, что ты творишь, торопыга?!

Машу у рта рукой, как будто это как-то поможет, сгребаю Марь Санну в объятия и делаю круг по кухне, под ее заразительный смех.

— Все! Побежал! — киваю головой, отпуская ее так же резко, как и подхватил.

— Погоди! А цветы?! Я что, за ними зря ходила?

Закатываю глаза. Я не школьник уже, я гребаный студент, а мне все покупают эти сраные веники. И все потому, что мой отец уверен, будто так где-то там положено.

— Ну, давай их сюда! — вздыхаю и подхватываю пиджак со стула. Выкинуть букет я всегда успею, а Марь Санну обижать не хочется. Она ходила за этим веником под дождем.

— И зонт! Зонт возьми! Там такой ливень…

Хватаю рюкзак, цветы, зонтик и со всем этим добром спускаюсь вниз, перепрыгивая через ступеньки. Открываю калитку и задыхаюсь в душных объятиях города. Сентябрь сентябрем, а лето и не думает сдаваться. Невыносимо жарко и ветрено. Смотрю на зонт и понимаю, что его сломает первый же сильный порыв. Матерюсь про себя, сую зонтик в рюкзак и, накрыв им голову, несусь к метро.