Верность и Ложь (ЛП) - Хейс Роберт - Страница 46

Элайна вздохнула.

– Мама.

Олянка Блэк вышла из боковой комнаты дома на дереве, жуя что-то вроде орехов, и это было очень похоже на то, как обезьяна грызла свой хвост. Мать была седой и морщинистой, по-матерински дородной, но смотрела пронзительным взглядом, который мог проткнуть человека на большом расстоянии. Несмотря на внешность, Олянка была не такой уж старой – годы тяжёлой жизни взяли своё, а с Таннером Блэком жить нелегко во всех смыслах.

– О, Элайна, это ты. Поднимайся. – Мать говорила тихим, заботливым голосом, полным теплоты.

– Не уверена, что мне можно, – сказала Элайна, уставившись на обезьяну, загородившую путь.

– Жейшей, – строго сказала Олянка. – Отойди. Это моя дочь.

Маленькая обезьянка вскинулась, услышав своё имя, а уже секундой позже поднялась по ноге Олянки и скрылась в объёмных складках лоскутного платья.

– Элайна, сколько времени прошло?

– Слишком много, мама. – Элайна влезла в дом на дереве, и выпрямилась, сбросив петлю с плеча. – Так много, что вот этого я раньше не встречала.

Оглянувшись, Элайна увидела других обезьян – много обезьян. Она перестала считать на двадцати. Некоторые сидели, развалившись, нежились на солнышке. Другие чистились сами или чистили товарищей, а некоторые смотрели на незваного гостя жестокими глазами-бусинками. Элайна почувствовала себя очень уязвимой вблизи от такого количества маленьких зубов и лап.

– Значит, с Жейшей ты не знакома. Он мой маленький защитник. – Олянка Блэк перестала грызть орехи, пока обнимала свою дочь, а потом направилась в комнату, служившую кухней. – Хотя у него пока не отросли зубы, или яйца, так что он пока не очень страшный.

Одна из обезьян издала скорбный вопль.

– Не спорь со мной, – отчитала Олянка мелкую зверушку. – Пошли. Садись, Элайна. Расскажи, как поживаешь.

С преувеличенной заботой Олянка начала убирать со стола в центре комнаты всевозможный мусор. По большей части обезьяньи волосы, но ещё там было несколько резных деревянных фигурок, при взгляде на которые у Элайны зачесались глаза. Каждая стояла на своём месте, какой бы незначительной не выглядела. Элайна помимо воли рассмеялась. Она выросла в этом доме, и первые несколько лет жизни больше ничего и не знала. Она скучала по тому, какой щепетильной может быть её мать даже в отношении самых мелких вещей.

– Мама, я скучала по тебе. – Элайна вытащила шаткий табурет, который, наверное, был старше её, и села.

– Что ж, само собой, – сказала Олянка, проходя по комнате, убирая безделушки и инструменты или передвигая их на новые места. – Ты была бы непочтительной дочерью, если б не скучала. Ты видела чайник?

Элайна уже собралась спросить, с чего бы ей смотреть на чайник, когда одна обезьяна издала низкий звук, который прозвучал очень похоже на сиплый свист.

– Ты прав. На камине ему, скорее всего, самое место, и – ой, глянь-ка, ты действительно прав. – Олянка на миг остановилась перед Элайной. – Помнишь Роло? Всегда ему надо быть правым, даже когда он не прав. Чаю?

– Ага.

– И на этот раз он прав. – Олянка подошла к камину – укреплённому каменному чудищу, которые не были редкостью в домах на острове Коз.

Элайна почувствовала, как что-то потянуло её за штанину, посмотрела вниз и увидела маленькую серую обезьянку с согнутой спиной, которая смотрела на неё молочными глазами. Чтобы вспомнить Чуи, ей не нужно было напоминание матери. Ещё когда Элайна была ребёнком, старая обезьяна была древней, а теперь выглядела и вовсе хрупкой. Элайна осторожно протянула руки, взяла маленькую зверушку и усадила себе на колени, где та свернулась в комочек и быстро уснула.

– Мама, сколько у тебя нынче этих мелких монстров? – Женщина возилась возле камина, бросая в две чашки самые разные толчёные листья.

Олянка весело засмеялась.

– Элайна, ты же знаешь, я не умею считать больше, чем у меня пальцев.

Одна обезьяна несколько раз гикнула.

– Птити говорит, их сорок четыре, что бы это ни значило, но я бы не стала бы верить ей на слово. Этим утром я видела, как она ела свой помёт.

Мать Элайны вернулась к столу с двумя чашками испускающего пар варева, поставила их и отошла в поисках очередного мелкого дела. Она просто не могла оставаться на месте, и Элайну в детстве это едва не сводило с ума. Сейчас эффект был практически таким же, только теперь она знала, что остановить мать никак не получится.

– Так как там в мире? – сказала Олянка. – Сама-то как? По-прежнему на ножах с малышом Блу?

Элайна скорчила гримасу.

– Мама, Блу давно уже не малыш. Он нынче вырос довольно большим, и уже вылитый отец. Вот только красит свою дурацкую бороду в синий цвет.

– О, не помню, чтоб у него была борода, – грустно сказала мать. – Видимо, давно он не приходил меня проведать.

Элайна подула на чай, сделала глоток и поморщилась от горького вкуса.

– Я нормально, а мир, как всегда, опасен. Нынче, может, даже немного опаснее обычного.

– На днях заходил Таннер, – радостно сказала Олянка. – Он сказал, что уедет на какое-то время. Хотела бы я, чтобы вы просто все вернулись ко мне сюда. В лесу настолько безопаснее.

Элайна рассмеялась. Большинство из тех, кто ступал на остров Коз, придерживались прямо противоположного мнения. Олянка обернулась на смех дочери, подошла к Элайне, взяла её за подбородок пухлой рукой и улыбнулась, глядя сверху вниз.

– Ох, доченька. Мёртвые мертвы, пока не оживут, а короли и королевы созданы из похоти, а не из любви. Сердца нынче черны, свет забыт, но не все богатства сделаны из золота. Зимой вянут даже самые тёмные цветы. Стены. Куда я поставила стены? – И она вышла в другую комнату, продолжая чистить, переставлять, и разговаривать с обезьянами, словно она только что не сказала чего-то совершенно безумного.

Элайна некоторое время попивала чай, раздумывая над словами матери. Эта женщина уже много лет пускалась в подобные извержения, и Элайна всегда размышляла, понимает ли она хоть что-то из слов матери. Она посмотрела на спящую обезьянку и глубоко вздохнула. Уже скоро мать станет биться в припадке – они всегда случались после извержений, – и Элайна даже подумать не могла, что мать останется здесь одна, когда свалится.

Спустя несколько часов в быстро сгущающейся темноте Элайна вышла из джунглей в Фанго. Некоторым трудно ориентироваться в сумерках, но Элайна знала остров Коз лучше, чем многие мужики знают свои тела, и уж точно лучше, чем любой мужик знает женское тело.

На пеньке сидел пожилой моряк, давно вышедший на пенсию, и курил трубку. Он, прищурившись, с любопытством посмотрел на неё, потом расплылся в улыбке, демонстрируя гнилые зубы, и поприветствовал её по имени. Мало кто из жителей Фанго не знал Элайну Блэк, а те, кто не знали, по меньшей мере, слышали о ней дохрена.

Элайна уже достаточно долго не шла повидаться с отцом. Визит к матери был просчитанной задержкой, и ей нужно было показаться ему перед окончанием дня, или он станет сердиться на неё ещё сильнее. Вряд ли это она смогла бы перенести. И к тому же ей нужно было переговорить с ним до того, как прибудет "Океанская Бездна", и Блу скажет своё слово – иначе её глупый братец без сомнений настроит отца против неё.

Таннер Блэк всегда собирал приближённых в одном и том же месте, когда бы ни высадился на Фанго, и его выбор не был случаен. "Нимфа" была единственным борделем города, и Таннер следил за тем, чтобы так оно и оставалось. Почти каждый пират, ступавший на землю Фанго, был завсегдатаем "Нимфы", или по крайней мере изредка туда захаживал, и у Таннера имелись глаза и уши во всех углах и закоулках, не говоря уже о шлюхах. Это было частью его железного контроля над островом и его жителями. И это работало.

Бордель располагался в центре города – громадное здание раскинулось на трёх самых больших деревьях в Фанго. Туда вело несколько входов, снабжённых верёвками, лестницами и даже клетками на ослиной тяге для тех, кто не мог взобраться – или не желал. Впрочем, выходов из "Нимфы" было куда больше, чем входов, и многие пьяные моряки, споткнувшись, оказывались на самой короткой дорожке к земле.