Пархоменко
(Роман) - Иванов Всеволод - Страница 53

— До свадьбы была у него голова сплошь глиняная, а после свадьбы сожглась, вроде руды, и получилась сплошь чугунная. Теперь не разобьешь, сколько ни бей, — проговорил Увалка, щуря язвительные свои глаза.

Но счастливого Васю трудно было расшевелить. Он посмотрел на Алешу и сказал:

— Эх ты, тетерев. — И важно, уже как человек семейный, обратился к Пархоменко: — Медленно думает народ. И из всего народа, Александр Яковлевич, как я заметил, быстрее всех думает рабочий класс. Ездил я сейчас и по южным нашим частям, был и на севере, был в центре. И скажу вам, что где центр, то там думают лучше. Почему? Потому что там ворошиловские части, рабочие, Донбасс. Ведь сидели они сиднем на шахтах да на заводах и, кроме копоти, никакого горизонта не видели. А сейчас лучше любого казака видят, когда на них кадет крадется. Почему?

Алеша Увалка прервал его:

— Потому что ты к Шевкоплясову в отряд хочешь проситься.

— Хочу, — мужественно сказал Вася и, побледнев, взглянул на Пархоменко. — Извиняюсь, Александр Яковлевич, мне бы в часть хотелось.

— Почему к Шевкоплясову?

— А потому что я из рабочего класса и вижу быстрее, и словом обладаю.

— Направил бы я тебя, да не возьмут шевкоплясовцы.

Эти шевкоплясовцы стояли на юге, а общее расположение всех частей было следующее.

Если стать спиной к Волге, а лицом к степи, то по правую сторону, мимо вашей руки, пойдет железная дорога на север, к Москве, против вашего лица будет Дон и пересекающая его линия, на которой прорвалась «Ворошиловская колонна», а налево, вдоль течения Волги, пойдет дорога к Кавказу, к Тихорецкой.

Центр, то есть дорогу к Дону, защищали части Ворошиловской армии: Первая Донецкая дивизия, Первая Коммунистическая дивизия и другие. Среди защитников Царицына это были наиболее крепкие, объединенные силы.

Север, то есть дорогу на Москву, защищали отряды Межевых, Киквидзе, Миронова, а само название частей «отряды» уже указывало на известную разобщенность сил, неизжитые остатки партизанщины, неумение организоваться — значит, и слабость. Против северных, яростно дравшихся, но малочисленных отрядов двигались прекрасно вооруженные части генерала Фицхелаурова.

Вдоль южной железной дороги от Царицына к Тихорецкой стояли отряды Кругликова, Васильева и так называемая «Сальская группа Шевкоплясова». Группу эту составляли отряды, пришедшие из Сальских степей. В противоположность «Ворошиловской колонне», основное ядро которой составляли донецкие рабочие, сальские отряды формировались преимущественно из крестьян, казаков и пастухов-калмыков с весьма незначительной рабочей прослойкой. Отряды эти ненавидели кадетов и дрались великолепно, но почти наравне с ненавистью ими владело то чувство недоверия и затаенной робости, которое овладевает крестьянином, когда он попадает в чужие места, а в особенности, когда приближается к большому городу. Отряды эти привели с собой свыше тридцати тысяч семейств. На одиннадцать железнодорожных составов, которые шли вместе с ними, был только один бронепоезд с паровозом, а остальные составы были совсем без паровозов, так что вагоны двигали, впрягая в них лошадей и быков. Среди этих отрядов был полк Семена Буденного, крестьянина, который в феврале 1918 года с отрядом в три человека, с четырьмя патронами на бойца, захватив станицу Платовскую, взял там у белых два орудия, четыреста винтовок и сто пятьдесят лошадей, а к началу июня имел уже две тысячи людей в полном воинском снаряжении.

На Сальскую группу наступал со станции Великокняжеской полковник Попов, а со стороны Дона шли части генерала Мамонтова. Как раз посредине, между этими наступавшими войсками, в тылу их, в деревне Мартыновке, уже тридцать пять дней держался против белых трехтысячный отряд Ковалева.

Военный совет уже несколько раз предлагал Шевкоплясову освободить мартыновцев. Под разными предлогами Шевкоплясов отказывался исполнить это приказание, и, наконец, Военный совет, рассердившись, направил туда своего представителя Ворошилова. С дороги Ворошилов, чувствуя настроение шевкоплясовцев, вызвал к себе Пархоменко и небольшой отряд рабочих из резервов.

Как раз в тот момент, когда Ворошилов приехал в штаб Сальской группы, с верховьев реки, по камышам, добрался сюда всадник-мартыновец. Он докладывал о положении мартыновцев. От всадника шел запах тины, лицо у него было землистое, и дышал он тяжело, как будто в горячке.

— Товарищи, за что же это наказанье? — кричал он, ударяя себя ладонями по щекам. — Товарищи, за что же такое наказанье?

— Мысли-то у сельчан какие? — спросил Ворошилов.

— Да ведь тридцать пять суток мучаемся. Невыносимый жар, товарищи. Мысли появились такие, что хотят сдаваться. Пистон есть, а пороху нету, вот что…

Штаб группы сидел в кружок, по-казачьи, вокруг небольшого костра, в который ординарцы непрерывно подбрасывали навоз, чтобы хоть немного отогнать бесчисленных комаров. Но дым шел прямым столбом вверх, а комары пищали, стонали, клубились. За штабом так же кругом стояли телеги с поднятыми оглоблями. От телег пахло дегтем и сеном. За телегами виднелось соленое озерко и синевато поблескивали солончаки. Вокруг телег ходили толпы бойцов с женщинами и детьми, ходили молча, стараясь уловить, о чем говорят командиры. Шевкоплясов, играя саблей, сидел отдельно от прочих — на телеге, свесив ноги, обутые в тонкие рыжие сапоги с длинными шпорами. Сальская группа только что выбила кадетов со станции Куберле, и Шевкоплясов — видимо, чрезвычайно гордясь этой операцией, — чтобы не потерять приобретенного достоинства, даже не отмахивался от комаров.

Пархоменко догнал поезд Ворошилова уже за станцией Котельниково. Он привез сообщение о том, что накануне, 3 августа, белоказаки сильно потеснили, почти обратили в бегство северные отряды Миронова и Киквидзе. Сталин подчеркивал полную необходимость освобождения трех тысяч мартыновцев и просил Ворошилова проявить особенную настойчивость в достижении этой цели. В дальнейшем предполагалось эти три тысячи мартыновцев влить в Сальскую группу, с тем чтобы мартыновцы воздействовали на нее, разбили те настроения, которые назывались тогда очень мягко «местничеством».

Но по всему было видно: или командиры Сальской группы догадывались о плане Военного совета, или же, что проще, «доброжелатели», а может быть, и просто шпионы из города, успели по телеграфу сообщить им об этом. Как бы то ни было, сколько Пархоменко ни расспрашивал бойцов, сколько ни шутил с командирами помельче, он не мог узнать, откуда поступают эти сведения и слухи, стремящиеся во что бы то ни стало отколоть Сальскую группу от основных сил фронта.

Ворошилов, выслушав мартыновца, сказал:

— Надо выручать товарищей!

Шевкоплясов, лениво поглаживая подбородок эфесом сабли, ответил:

— Мартыновцев? Лишние потери. Эта затея ничего не принесет. Если бить, так надо бить вперед, как мы сегодня. А то выдумывают тоже — в степь тащиться. Да ну к черту этих мартыновцев. Кто они такие?

Седоусый казак, вороша кнутовищем костер, проговорил:

— Бандиты какие-нибудь.

— Мы? Мы бандиты? — вскричал возмущенный мартыновец и весь посерел. — Полковой командир Тинков — бандит? Военный комиссар Потин — бандит? Бойцы — бандиты? Товарищи, эти обидные слова к бойцам нашей группы нельзя больше переносить!..

Думенко, командир одного из отрядов, прервал:

— Будет, помитинговали, надо слушаться распоряжений штаба. А наступать к Мартыновке трудно.

— Отказываешься? — спросил Пархоменко. — Трусишь?

— Я? Я трушу? Нет, не трушу, а не желаю, чтобы меня Ворошилов, куда ему хочется, бросал. Сегодня он меня бросает мартыновцев выручать, а завтра скажет, иди на север к Миронову и Киквидзе.

Думенко проговорился или по горячности, или по ограниченности ума, но теперь стало совершенно ясно: и Думенко, и Шевкоплясов, и Васильев знали, что север ослабел, а на помощь туда они идти не желают, — и не столько боясь за свои семьи, которые можно отправить в Царицын, сколько страшась того, что у них отнимут командование, что появятся вожди более опытные, смелые, к числу которых в первую очередь они, конечно, относили Ворошилова.