Руки вверх! или Враг №1 - Давыдычев Лев Иванович - Страница 54

— Гутто мурирэ! (Лучше умереть!)

— Ты пойми, что дела вашей «Гроб и молнии» — гроб без молнии. Какой смысл тебе безобразничать?

— Рэхитиг амил! (Ругательство.)

«Вот и поговори с ней, — уныло подумал лейтенант Васильков. — Её даже припугнуть нечем. Голода она не боится. Холода она не боится. Выносливости необыкновенной. Зверёныш и зверёныш. За что мне такое наказание? Нет ничего хуже, когда тебе поручат дело, а ты и понятия не имеешь, как его делать. Одно только и утешение, что никто вообще не знает, на что эта агенточка годится. Даже полковник Егоров не знает. Тогда получается, что я должен гордиться оказанным доверием? Ладно, погоржусь. Но дело от этого с места не сдвинется».

Однако надо действовать.

Он сходил за бутылкой фруктовой воды, опустил мешок на пол, Стрекоза сразу начала кататься.

— Фруктовку принёс, не дёргайся!

Младший сержант моментально притихла. Лейтенант Васильков выпустил её из мешка, предложил:

— Садись, потолкуем. Ты офицера Лахита знаешь?

— Он помощник шефа, — впервые на человеческом языке ответила Стрекоза, не сводя глаз с бутылки.

— Хочешь его увидеть?

— Дёрки! (Враки!)

— Он бы тебе объяснил обстановку. Сообщил бы, что мы знаем план операции «Братцы-тунеядцы».

В глазах Стрекозы мелькнул испуг, она крикнула:

— Авэк провокт нон загер! (С предателями не разговариваю!)

— Он не предатель. Он просто нам попался. Он говорит, что генерал Шито-Крыто отдал приказ, чтобы тебя, как предателишку, обезвредить.

И все десять пальцев обеих рук младшего сержанта Стрекозы едва не вцепились в лицо лейтенанта Василькова. В сердцах он вывернул ей руку так, чтобы агенточка не могла пошевелиться, и крепко отшлёпал её по тому самому месту, по которому и наказывают провинившихся детей.

Старший санитар Тимофей Игнатьевич назвал бы эти действия санитарной обработкой задней поверхности организма младшего сержанта при помощи верхней правой конечности лейтенанта.

Но Стрекоза — вот чудеса! — притихла, не двигалась, хотя лейтенант Васильков больше не держал её, и вдруг разревелась во всё горло, разревелась совсем по-человечески, как обыкновенно ревут обиженные девчонки.

От величайшего удивления лейтенант Васильков стал гладить её по голове, растерянно приговаривая:

— Перестань, ну перестань… больше не буду… сама виновата… перестань… больше не буду…

— Больше не буду! Больше не буду! — сквозь рыдания совсем по-человечески выкрикивала Стрекоза. — Сама виновата! Сама виновата!

Совершенно обескураженный лейтенант Васильков не знал, что ему и делать, забыл, что перед ним агенточка иностранной державы, пожалел её (не державу, конечно, а девочку) и поцеловал её от этой жалости в лоб.

Зарыдав ещё громче, Стрекоза обхватила его за шею руками, прижалась мокрым от слёз лицом к его лицу и бормотала, содрогаясь от рыданий:

— Сама виновата… больше не буду… сама виновата… больше не буду…

А не мешало бы эту сцену посмотреть генералу Шито-Крыто. Если бы он не лопнул от дикой злости или с досады, то, по крайней мере, ему было бы о чём подумать своей огромной, без единого волоска головой. Но ничего бы он ею, похожей на арбуз, футбольный мяч или глобус, не понял! Не он первый пытался из человека сделать зверя или болвана (вспомните хотя бы гавриков фон Гадке), затратив на это мерзкое дело массу времени, подлости, сил и умения. Всё учёл генерал Шито-Крыто, всё, кроме того, что его шпиончики родились людьми, что у них были папы и мамы, пусть даже и плохие, но всё-таки люди!

Отнесись лейтенант Васильков к Стрекозе только как к младшему сержанту иностранной разведки, неизвестно, чем бы это закончилось. Может быть, и пришлось бы Стрекозу и на всю жизнь в клетку поместить (чтобы не было искривления позвоночника, которое могло произойти, если бы оставить её в мешке). Вполне вероятно, что агенточка могла даже и покончить с собой, убедившись, что ей не выполнить задания генерала Шито-Крыто, а простить себе этого она не могла.

Но лейтенант Васильков в сердцах отшлёпал её, как обыкновенную провинившуюся девчонку, и по тому самому месту, по которому шлёпают именно детей.

Вы помните, конечно, что Стрекоза умела драться, и дралась жестоко, и её били жестоко, но били по каким угодно местам, только не по тому, которое специально предназначено для шлёпанья. И обратите внимание: шлёпанья, а не битья. Ударь лейтенант Васильков младшего сержанта (чего, конечно, быть не могло!) — и никакого воспитательного эффекта, разве что сдачи, не получил бы в виде укусов и царапин.

К тому же у детей, как известно, место для шлёпанья имеет прямую внутреннюю связь с глазами, единственным местом, где вырабатываются и откуда выделяются слёзы во внешнюю среду. Шлёпнешь по специальному месту, а из глаз — слёзы! Прямая внутренняя связь!

А начав плакать (чего шпиончики не умели), Стрекоза тем самым уже совершила вполне человеческий поступок.

Когда же, пожалев агенточку, лейтенант Васильков поцеловал её в лоб, она разрыдалась ещё громче: ведь впервые в жизни её пожалели и впервые в жизни поцеловали.

И всё это ей очень понравилось. И чем растеряннее лейтенант Васильков просил её успокоиться, тем громче она рыдала и, наконец, стала рыдать так безутешно, что лейтенант Васильков, не зная, как быть дальше, неожиданно для себя предложил:

— Давай-ка лучше пообедаем!

Стрекоза перестала рыдать, спросила недоумённо:

— Пожрём, что ли?

— Такого слова не употребляю. У нас говорят: пообедаем, поедим…

— По…по…пожрём?

— Нет, нет! Пообедаем. По-о-бе-да-ем!

— По…о…о…бе…да?..ем?

— Вот именно.

И они пошли — на глазах изумлённых дежурных — в столовую. Стрекоза держалась за его за руку обеими руками, сказала неуверенно:

— Хочу котлету…

— Будет у тебя котлет столько, сколько ты только захочешь!

— А хлеб?

— Ещё больше! А главное — компот!

— Не знаю…

— О, пальчики оближешь!

В столовой Стрекоза растерялась и испугалась. Среди обедающих было немало людей в чужой военной форме, а Стрекозу воспитали так, что каждого человека, и особенно военного, она считала заклятым врагом, и если она первой не успеет выстрелить в него, то он выстрелит в неё обязательно.

Но никто не наводил на неё дуло пистолета, никто не командовал «Руки вверх!» — самые страшные для шпиона слова, и она не выпускала руки своего сопровождающего, держась за неё обеими руками.

— Суп есть будем? — спросил он, и Стрекоза ответила:

— Хочу котлету.

— Сколько штук?

— А сколько можно?

— Сколько, как говорится, влезет.

— Не знаю. Много-много.

— Десять штук достаточно?

— Ах!

Официантка, поставив на стол тарелку с грудой котлет, не сводила с девочки глаз. А та проглотила, почти не жуя, одну котлету, вторую, третью…

— Не торопись, не торопись! — испуганно попросил лейтенант Васильков. — А то худо тебе будет с непривычки. Объешься, чего доброго!

— Бедная, бедная! — воскликнула официантка. — Где же ты так проголодалась? Будто бы года два не ела… Звать-то тебя как?

— Стрекоза, — ответила Стрекоза, съев последнюю котлету, и принимаясь за хлеб.

— Стрекоза?! — удивилась официантка. — Кому же это в голову взбрело такое имечко дать? — Она хотела ещё что-то спросить, но лейтенант Васильков выразительным взглядом велел ей молчать.

Уничтожив хлеб, Стрекоза уставилась на его тарелку, на которой была нетронутая порция. Конечно, он пододвинул тарелку.

Официантка принесла десять стаканов компота и, не сдержав любопытства, спросила:

— Да где же она, бедная да болезная, проголодалась так?

— Там, — уклончиво ответил лейтенант Васильков и едва успел подхватить Стрекозу, чтобы она не упала со стула: девочка крепко спала.

Он взял её на руки и, провожаемый десятками любопытствующих взглядов, направился к выходу.

Шёл он и без большого удивления думал, что впервые в жизни бережно несёт на руках агента иностранной разведки. Но куда его, то есть её, нести? Камера напомнит ей, где она и кто она такая, и всё опять начнётся сначала. Опять лейтенант Васильков несколько раз в день будет посещать медпункт, чтобы смазать йодом царапины и укусы.