Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство - Давыдычев Лев Иванович - Страница 9

— Дети, я не против ваших ветеринарных наклонностей, — жалобно говаривал папа, — но… — И он умоляюще смотрел на дедушку Арсентия.

А тот восторженно объяснял:

— Ванечка готовится к научному открытию! Ниночка ему прекрасно помогает!

— Да, да, всё это очень прекрасно, — уныло соглашалась мама, — но почему я боюсь ужей, ежей, мышей, а они меня нет? Весь дом называет нашу квартиру зверинцем.

— Зато со временем, — гордо вознеся указательный палец правой руки, отвечал дедушка Арсентий, — дом наш будет знаменит тем, что в нём жили и с детства занимались научной работой Иван Варфоломеевич Мотылёчек и его верная помощница и сестра Нина Варфоломеевна!

Но, как бы искренне и абсолютно глубоко ни верил дедушка Арсентий в научное будущее внука, он даже и приблизительно предполагать не мог, каким оно будет, вернее, какая сокровенная мечта овладеет Ванечкой ещё тогда, когда он и школу не окончит.

Началось всё с того, что однажды Ванечка разбудил ночью сестренку и спросил:

— Почему муха маленькая, а слон большой? Почему люди разного роста? Почему всё растёт?

— Мороженки не растут, — сквозь сон, не открывая глаз, ответила Ниночка, — конфеты не растут, у-у-у-уменьшаются… — она зевнула и продолжала крепко спать.

Дедушка Арсентий, тоже разбуженный внуком, на эти вопросы ответил так:

— Ночью спи, днём неустанно думай. Ты приближаешься к важной научной цели. Успехов тебе! — И он тихонечко, но с большим удовлетворением захрапел.

Мама приняла Ванечку за мышь и завизжала, и он еле-еле успокоил её, но расспрашивать не стал.

Папа выслушал его внимательно, даже присев на кровати, а отозвался следующим образом:

— Ищи ответы в выдающихся трудах замечательных деятелей науки. Продолжай образование. Прекращай возню с мышами и ужами, займись более сложными животными, а затем и человеком. Иди спать. — И сам заснул сидя, прислонившись к стене.

Утром обнаружилось, что никто не помнит о ночных разговорах с Ванечкой, но он-то всё запомнил: раздарил обитателей своего домашнего зверинца товарищам, школьным живым уголкам, записался в научную библиотеку и стал приносить оттуда книги стопку за стопкой. В квартире наступил покой, порядок и… стало скучновато. По настоянию родителей пришлось завести собаку, кошку и певчих птичек. Ими в основном занималась Ниночка, а Ванечка сидел над научными трудами, часто посещал лекции, регулярно занимался в кружках, где изучался растительный и животный мир.

И тут вдруг неожиданно и очень серьёзно заболела Ниночка, её сразу увезли в больницу. И хотя Ванечке не сказали, что болезнь сестренки смертельна, сердце его исстрадалось, он сам был словно больной — почти не спал, почти не ел, даже учиться стал неважно, всё время размышлял над тем, чем хотя бы отвлечь любимую сестренку от мук. Дважды в день он навещал её и всё спрашивал, чего бы она хотела.

Ниночка держалась мужественно, никто в больнице, даже ночные дежурные, не видел и не слышал, чтобы она плакала. И на вопросы брата она в ответ только слабо и виновато улыбалась и пожимала плечиками: дескать, чего мне ещё может быть надо, кроме здоровья. Но однажды она сказала, взяв брата за руку:

— Знаешь, Ванечка… Мне бы лошадку маленькую-маленькую.

— Так купим! — чуть ли не закричал Ванечка. — Я мигом!

— Нет, нет, не то, Ванечка… Мне бы маленькую, будто бы игрушечную, но живую, понимаешь, живую игрушку… чтобы я на ней детишечек катала… верхом… понимаешь, сколько радости-то было бы…

— Не бывает таких лошадок, Ниночка!

— Я знаю. А вот во сне часто вижу, что все игрушки живые. — В глазах Ниночки появился счастливый блеск. — Тигрёночек ростом с котёночка… Слоники хоботками помахивают… А в аквариуме китики плавают и фонтанчики пускают… Жирафик смотрит, как кенгурятки прыгают… Не заводные, Ванечка, а живые, настоящие, только очень маленькие… Ах, как интересно было бы детям играть… и болеть никто бы не вздумал, правда ведь?

Ниночка умерла, а Ивану долго ещё снились её сны о зверюшках-игрушках, а её мечта стала его мечтой, сокровенной и неотступной.

Когда он был студентом, товарищи и преподаватели относились к его сокровенной мечте с интересом, но как к заманчивой сказке, не имеющей ни практического, ни научного значения.

Когда же Иван Варфоломеевич рассказывал о Ниночкиной мечте уже коллегам-ученым, они при всем своем глубоком уважении к нему говорили почти одними и теми же словами:

— Конечно, конечно, детишкам… прелестно… фантастично… но… этакая мелкая фантастика.

Зато дети, заслышав о зверюшках-игрушках, не считали их мелкой фантастикой, а тут же превращались в зверюшек-игрушек и начинали, как это умеют делать только дети, самозабвеннейшую игру. И, глядя на них, Иван Варфоломеевич забывал, что в его сокровенную мечту, которую, подарила ему перед смертью Ниночка, никто не верил.

Нет, неправда! Один человек верил и безоговорочно! Может быть, вы сами догадались, уважаемые читатели, что этим человеком был, конечно же, дедушка Арсентий. Стал он уже очень стареньким, слабеньким, но как же они любили шутить с внуком, что дырок у него в голове не прибавилось! Дедушка Арсентий считал, что прожил свою жизнь достойно, и жалел лишь об одном: не увидит он результатов главного научного достижения внука — зверюшек-игрушек, выведенных при помощи эликсира грандиозус наоборотус (по-научному grandiozus naoborotus).

И даже когда дедушка Арсентий умер, вера его в успех сокровенной мечты внука всегда поддерживала Ивана Варфоломеевича, придавала немало новых сил. А воспоминания о сестренке заставляли его трудиться ещё напряженнее.

На письменном столе ученого стояло два портрета — дедушки Арсентия и Ниночки.

Началась война. Семья Ивана Варфоломеевича — родители, жена и маленький сын Серёжа — погибли под первой же бомбежкой, от дома остались одни развалины. Иван Варфоломеевич требовал, чтобы его отправили на фронт, но получил назначение в глубокий тыл — продолжать научную работу.

И хотя во время войны было, не до зверюшек-игрушек, Иван Варфоломеевич не забывал о своей сокровенной мечте и урывками, в память о сестренке Ниночке и сыне Серёженьке, что-то делал для создания эликсира грандиозус наоборотус.

К началу нашего повествования, уважаемые читатели, неустанный многолетний труд ученого близился к завершению.

Иван Варфоломеевич жил один, был для своих лет довольно бодр и относительно здоров. Но нельзя, к сожалению, утверждать, что на душе у него было покойно и всем он был удовлетворен. До сих пор он почему-то не мог поверить в гибель сына Серёженьки, не мог забыть его, изредка даже перебирал в уме всевозможнейшие варианты, один фантастичнее другого, суть которых сводилась к тому, что Серёженька остался в живых. Это была не уверенность, не вера, а наислабейшая, но непреходящая малюсенькая надежда. Откуда она взялась? Что поддерживало её в душе? Почему она не покидала его?.. Иван Варфоломеевич не мог сказать об этом ничего определённого, но она — малюсенькая надежда на немыслимое — потихоньку тлела в душе и помогала жить и работать.

А тут вдруг последовали событие за событием, которые так или иначе воздействовали на ускорение труда Ивана Варфоломеевича над созданием эликсира грандиозус наоборотус.

Однажды его навестил старый друг — генерал-лейтенант в отставке Илларион Венедиктович Самойлов — и начал возбуждённо рассказывать:

— Отправился я как-то погулять. Настроение у меня было замечательное. Я даже забыл — что со мной редко случается, — что нахожусь не на службе в армии, а в отставке. Тебе, Иванушка, этого не понять, ты человек сугубо штатский. Иду я по нашему двору и думаю, что ведь я воевал за то, чтобы жизнь была прекрасной. А прекрасной она может быть лишь только в том случае, когда все мальчишки и девчонки будут расти настоящими людьми — честными, добрыми, трудолюбивыми, умными, весёлыми, смелыми. За это я воевал, Иванушка! Ты согласен?

— Я согласен, Иллариоша, но ты сначала присядь за стол, — пригласил Иван Варфоломеевич, — вот тебе чаёк, печенье. И спокойно, понимаешь, спокойно рассказывай, что это тебя так растревожило?