Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство - Давыдычев Лев Иванович - Страница 40

— А зачем… это… и как?

— Ну, есть такой известный образованным людям словесный оборот! — раздражённо воскликнула она и высокомерно объяснила: — Он обозначает, что я, например, могу быть уверена, что вы меня никогда ни за что не подведёте.

Вовик надолго задумался.

А мы с вами, уважаемые читатели, должны пока оставить его с воспитанной девочкой Вероникой, пусть они себе выясняют свои сложные взаимоотношения. У нас есть дела поважнее. И, прежде чем приступить к описанию самого важного дела, вернёмся ненадолго, буквально на две-три страницы, в квартиру Анастасии Георгиевны.

Здесь она и Григорий Григорьевич заинтересованно и мирно беседовали, а Джульетточка с не меньшей заинтересованностью прислушивалась.

Объяснялось это просто: оба они были хорошими людьми, не желали друг другу ничего плохого, оба любили одну и ту же собачку, оба любили детей и всё пытались сделать для того, чтобы воспитать их по крайней мере нормальными.

Но хотя Джульетточка и прислушивалась заинтересованно к беседе, но всё-таки мешала ей. Ибо стоило Анастасии Георгиевне взять собачку на руки, как она начинала дергать всеми четырьмя лапочками, дико взвизгивать и… оказывалась в глубочайшем обмороке.

Очутившись же на руках Григория Григорьевича, она оживала, радостно взвизгивала и ласкалась к нему.

Когда это повторилось пять раз, Анастасия Георгиевна спросила с робкой надеждой:

— А если я её — кастрюлей?

— Не уверен в положительном результате, — возразил Григорий Григорьевич. — Я её кастрюлей излечил в основном от злобности и внушил ей, видимо, необходимость послушания.

— Но неужели мне придётся снова обращаться к этому собачьему гипнотизёру, похожему на шпиона?

— Зачем? Он всё равно жулик. Давайте мы с вами вместе будем искать выход из положения. Для этого мы должны быть откровенными единомышленниками. Начнем. Я полюбил Джульетточку всей душой.

— Но я-то полюбила её раньше и тоже всей душой! Я не напоминаю уже, например, о том, что купила её. Дело не в деньгах, а законная хозяйка её — я.

— Формально — да, — уточнил Григорий Григорьевич. — Фор! — повторил он. — Мально! Хозяйка вы. А фактически — мы с Джульетточкой полюбили друг друга. Ведь я одинокий человек, и она может сделать меня счастливым до конца моих или её лет.

— Вполне понимаю и даже отчасти разделяю ваши чувства, — с очень большой болью в душе согласилась Анастасия Георгиевна. — Но ваши чувства, согласитесь, содержат в себе и значительную долю эгоизма. Вы с Джульетточкой думаете только о себе. А мне она необходима не столько для себя, то есть в узкокорыстных целях, а для перевоспитания оравы ораторов. Если вы помните, так я называю огромную компанию своих вечно орущих внуков и внучек.

И она подробно рассказала о придуманном ею способе перевоспитания маленьких родственников с помощью собачек.

— Значительная мысль, — одобрил Григорий Григорьевич. — И если вы не возражаете, я бы с большой радостью стал вашим помощником в этом благородном деле.

— Лучшего помощника мне и не найти! — восторженно и благодарно воскликнула Анастасия Георгиевна. — Но, но, НО! НО как быть с Джульетточкой? Я не представляю себе жизни без неё! Мои мысли и чувства принадлежат только ей!

— Но ведь ей с вами плохо.

— Стало плохо! Из-за вас! А было — прекрасно!

— Что вы предлагаете? — сердито, но с уважением спросил Григорий Григорьевич.

— Понятия не имею. Я всего лишь хочу, чтобы она была со мной.

— В глубоком обмороке?

Анастасия Георгиевна медленно встала, подошла к серванту, достала пузырек, стаканчик, отсчитала шестьдесят две капли, разбавила их водой, медленно выпила и спросила:

— А вы что конкретно предлагаете?

Нежно прижав Джульетточку к груди, Григорий Григорьевич тяжело поднялся, проговорил глухо:

— Я лично ничего не предлагаю. А она хочет быть со мной.

— Значит, никакого, устраивающего нас троих, выхода нет?

Григорий Григорьевич и Джульетточка посмотрели в глаза друг другу долгим страдающим взглядом, и он (не взгляд, конечно, а Григорий Григорьевич) взволнованно ответил:

— Жизнь этого маленького, бесконечно дорогого мне существа в ваших руках. Хотите его погубить — губите. Хотите поломать ему жизнь — ломайте. Хотите его спасти— спасайте, то есть отдайте мне… А вам мы сегодня же купим… да, да, да, мы найдем вам… И вы её полюбите! Потом мы купим вторую, третью, четвёртую… ровно столько купим собачек, сколько у вас ораторов! И начнем их перевоспитывать! Плюс к этому мы с вами разоблачим собачьего жулика по фамилии Шпунт! А ещё я научу вас излечивать от нервных заболевании собачек одной из ваших кастрюль!

Долго сидела в скорбном молчании Анастасия Георгиевна. Скорбно молчал и Григорий Григорьевич, понимая, что сейчас любые, самые сердечные слова окажутся лишними. Понимал он и горе Анастасии Георгиевны, но надеялся, что она найдет в себе силы победить его ради перевоспитания оравы ораторов.

— Ради перевоспитания внуков и внучек я готова даже на самые немыслимые жертвы, — тихо, но очень решительно прошептала она. — Я рассчитываю на вашу помощь и великодушие.

— Я сегодня же принесу вам, — проникновенно отозвался Григорий Григорьевич. — Совершенно уверен, что ОНА вам понравится, потому что выбирать ЕЁ мы будем с Джульетточкой! И я совершенно убежден, что сегодня же вы при помощи одной из ваших кастрюль вылечите ЕЁ сами! А завтра мы примемся за разоблачение собачьего жулика по фамилии Шпунт.

— Он крупный преступник, — убежденно, брезгливо проговорила Анастасия Георгиевна, — у него всё, всё, всё подозрительно… Я буду ждать вас, — голос её дрогнул. — А тебе, Джульетточка, я желаю успехов и счастья в личной жизни. Вспоминай меня хотя бы изредка. Я же тебя никогда не забуду. До конца дней моих мне будет недоставать тебя.

Я был бы глубоко неправ и несправедлив, уважаемые читатели, если бы счёл, что Григорий Григорьевич вышел от Анастасии Георгиевны в безоблачном настроении: дескать, добился своего, дорогая Джульетточка со мной, мне ни до кого и ни до чего и дела нет. Спускался он по лестнице озабоченный и даже удрученный, понимая, в каком состоянии осталась там одна Анастасия Георгиевна. Сознавал он и то, конечно, что она совершила благородный, граничащий с душевным подвигом поступок. Значит, он обязан достойным образом вознаградить её — во что бы то ни стало приобрести собачку ещё злее, ещё капризнее, ещё коварнее, ещё тявкливее, чем была когда-то Джульетточка.

И тут вдруг неожиданно на самой последней ступеньке лестницы его настигла замечательная мысль. Она была до того замечательной и в то же время простой, что Григорий Григорьевич, размышляя над ней, прошёл мимо Вовика (уже второй раз!), не заметив его. И Вовик, вконец запутанный своей воспитанной собеседницей, — вся голова в разноцветных бантиках, а ЧТО в самой голове у неё, никогда не понять, — тоже не обратил внимания на Григория Григорьевича (хотя это было бы очень кстати, потому что тот знал новый адрес и телефон Иллариона Венедиктовича).

Сам же Григорий Григорьевич до того был взволнован пришедшей ему на ум замечательной и в то же время простой мыслью, что очнулся, когда уже подходил к дому, в котором жил подозрительный субъект, официально известный как собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт, а фактически являющийся крупным жуликом, транспортным зайцем-рецидивистом, а по мнению Анастасии Георгиевны, даже и агентом иностранной разведки. Но пока Григорий Григорьевич шёл не попытаться разоблачить его, а, наоборот, обратиться к нему за помощью: не продаст ли он собачку.

Описание их встречи и её результата мне придётся, уважаемые читатели, перенести в следующую главу, потому что сейчас наступило время, когда нам предстоит узнать кое-что более важное, а вернее, почти самое важное в нашем повествовании.

Когда Вовик задержался в квартире Анастасии Георгиевны, Илларион Венедиктович почувствовал себя до того плохо, что ухватился руками за спинку скамьи, чтобы не упасть на землю. Правда, силы тут же, частично конечно, вернулись к нему, он даже ощущал их медленно нарастающий прилив, но, увидев в нескольких шагах от себя такси, из которого вышел пассажир, попросил шофера отвезти его в госпиталь. Там работало немало врачей, давно знавших Иллариона Венедиктовича, и он просто решил посоветоваться, уверенный, что его временное недомогание — следствие чрезмерного употребления жидкостей. И ещё он не забывал, что вечером обязательно должен быть у Ивана Варфоломеевича. Да и жаль, что не удалось окончательно договориться с Вовиком о встрече… Но что это такое? Он чувствовал себя великолепно! Ему даже захотелось выйти из машины и пройтись пешком!