Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович - Страница 94

И вдруг Хлебников исчез.

Все тихо, ясно, все прошения старичка отклонены, угомонился, должно, малоумок, безрассудная голова.

Иринарх приходил в контору трезвый, как стеклышко, его заплывшее лицо разгладилось, нос посветлел, но сам он был весь нетерпение, все у него из рук падало, он бросался зверем к каждой почте, куда-то уходил, приходил, снова уходил.

И вот ранним утром врывается к полуодетому Бутину, размахивая полоской бледно-голубой бумаги:

— А ну, брат, прочитайте. Это похлеще вашего Эмара! Весточка из Питера!

Не веря своим глазам, Бутин прочитал доставленный телеграфом текст: «Учрежденная по делам Торгового дома братьев Бутиных администрация упразднена решением Сената вследствие ее незаконности. Хлебников».

— Иринарх, — сказал Бутин сдавленным голосом. — С этим нельзя шутить. Это вам не забавы в трактире «Саратов». Именем Сената незаконно может воспользоваться только кандидат на каторгу. Найдется ли в Иркутске человек, который поверит такому сообщению никому не известного лица?

— Я верю каждому слову. Вот она, ваша пропавшая тысяча — в этой телеграмме! Возвернется мой Хлебников из Петербурга и расскажет, как он «шутил» с Сенатом! Поздравляю, брат. С вашего позволения, я пойду освежусь.

О телеграмме уже знал весь город. Кто смеялся, кто бранился, кто пожимал плечами, — Бутин был прав: телеграмму прозвали «записками сумасшедшего».

Но через неделю генерал-губернатор Восточной Сибири Анучин получил указ Сената, подтверждающий слово в слово сообщение Хлебникова. А еще через короткое время вернулся из долгой поездки и сам Хлебников.

Иринарх стал тянуть его к Бутину, однако почтарь-юрист отказался, ссылаясь на усталость и недомогание. Вздохнув, пришлось Иринарху пожертвовать щедрым застольем и обильной выпивкой у брата, и он потащил Бутина пешим ходом к спасителю фирмы в Знаменское. Пешим, так как Хлебников, вопреки нездоровью, не любил ездить в экипажах и не терпел, когда к нему приезжали на лошадях. Возможно, из-за своих кошечек, как бы их не стоптали. «Ну и что, каждый своей причудой живет: кто любит попа, кто попадью, кто попову дочку, лишь бы другим не во вред». Бутин был хороший ходок, по приискам, заводам и соляным разработкам, по тайге всю жизнь маялся, — за полчаса на крыльях сенатского указа они достигли проулка за Знаменским монастырем и были радушно приняты хозяином дома, пятнадцатью кошками и попыхивающим на столе самоваром.

— Чай-то каков? — спросил он гостя; его сухое лицо было освещено глазами младенческой синевы и младенческого упрямства.

— Хорош, — ответил Бутин.

— Не всякая хозяйка умеет чай заваривать. Секрет таков: сначала в чайничке сахар заварить — да-да, сахарок! — потомится сладость, а затем туда заварочку; чай — сахару друг, вместе потомятся, и пейте на здоровье! Весь секрет!

— У вас секреты и посильнее водятся, — не удержался Бутин.

— А секрет обыкновенный: надо, судари мои, законы в памяти затвердить. Даже худые законы могут быть в пользу, если в них покопаться с толком. Я не коммерсант, не юрист, а мне дивно стало: как же не знать того, что учреждение администрации в Иркутске с самого начала противозаконное деяние! Это и в ваш адрес, я ведь не то что целиком на вашей стороне, я в защиту закона воитель! А закон гласит, что администрация по обширным торговым и фабричным делам допускается только в столицах и в портовых городах.

Вот и весь секрет. Пренебрегли ясным, как Божий свет, законом. Это не мешало бы вам знать. А юристы, что ж? Не знали? Ишь, грудныши нашлись! И собрания кредиторов, и договоры с ними, и биржевой комитет Хаминова, и обе администрации — все сотворялось в противоречии с законом. У всех на глазах творилось классическое беззаконие!

— Признаюсь вам, господин Хлебников, и в другом своем недоумении: вы обращаетесь в Сенат, там рассматривают, но администрация в полном неведении, что там жалоба! Извините, это ведь должно стоить денег, и больших...

— Вы полагаете, что я действовал подкупом? Нет, сударь, и тут ваше незнание. Уж не закона, а порядка. А порядок существующий таков: ежли вы обращаетесь в Сенат непосредственно, лично, не почтой, то копии с вашей жалобы не снимают и супротивной стороне не кажут. Вот такая хитрая механика. Она в неведении блаженствует, противная сторона, только один Хлебников и знал, что дело в Сенате!

Он не скрывал улыбки торжества: всех переловчил и нигде не сподличал, все честь честью и правдой!

— Что касаемо денег, — сказал он, — то я Иринарху Артемьевичу вручил полный отчет о прогонах туда и обратно и о расходах в Петербурге. На свои средства я бы не только с такими удобствами, но и вообще бы с места при своих немощах не сдвинулся...

Иринарх, чертыхнувшись, сказал:

— У него, Мйхаил Дмитриевич, красненькая осталась, так всучил, извиняюсь, мне на пропой! Вот такой святой старикан!

Хлебников прищурил правый глаз, он почему-то был заметно меньше левого, от этого странность в лице, — старик изобразил величайшую хитрость.

— Вот у меня кошки, полтора десятка умнейших и опрятнейших существ, разные все — и черные, и рыжие, и буланые, и даже голубые — и все приучены мышей ловить, со всей улицы тащат. А не поедают, моргуют. В избу занесут, разложат, как коробейники товар, как бы докладывают: честно служим, не зря место в доме занимаем. Ныне утречком Тишка четверых сереньких задавил, и всех представил, размурлыкался с гордости. А не трогает. Они у меня рыбку едят вдоволь, очень до нее лакомы. В меня они, мои кошечки. Я ловлю своих мышек, предъявляю, и в том удовольствие нахожу. Личное и гражданское. Деньги за то получать — это как бы мышами и трапезничать!

Покончив с чаем, гости стали прощаться с хозяином.

— Не обольщайтесь легкой победой, господин Бутин, — предупредил Хлебников. — Эта публика слишком вошла во вкус вашего дела. Ждите от них пакостей. И крупных. А я всегда к вашим услугам. Если по закону.

На другое утро Иринарх снова примчался к Бутину.

— Только с рынка, обход делал.

— Ну и что?

— Проведал, что дочки хаминовские утром туда шастают. И перехватил. Одна молчала, отнекивалась, а другую прорвало: «Подлец ваш Стрекаловский, притворщик и обманщик! Горло перевязал, а сам не чихнул, не кашлянул. И не ищите его у нас. Съехал обещал кин, хоть бы попрощался!» Всхлипнула, и обе ходу от меня. Обе, значит, втюрившись в нашего красавца. Папаша на-верняком знает, где он обитает. Что прикажете, брат, искать пропажу? Так мы и без его модных галстучков и приятных улыбочек обошлись!

— Искать не надо, а явится, подумаем. Мне такие служащие, хоть сто раз ученые, не надобны.

— Вот это правильно. Я что вам толковал? Чего вы в нем нашли! Для меня человек, ежли от шутки-прибаутки ярится, гроша не стоит ломаного! Хорош попутчик — боится штаны в тарантасе измять. Ну ум, ну память, соображает шустро, а души в ем не видать. Да я готов месяц с дедом Хлебниковым чаи распивать, нежли с имя дармовое шампанское. А все же, конечно, наш служащий. Беспокойство за него, куда он запропал, куда девался, друг наш ситный Иван Симонович Стрекаловский?

Наконец-то собралась Капитолина Александровна в Хилу навестить тайную свою невестку и тайных племянников. Не совсем уж тайных, но все ж... Она соскучилась по милой семейке Михаила Дмитриевича, по сиротливой ответочке большого бутинского семейства.

У Серафимы она после свадьбы побывала уже дважды. Ее встречали радушно и, она чувствовала это, родственно. Старуха звала се не иначе как «кумой». Ермолай «сватьюшкой», дети «тетечкой», а Серафима, называя только по имени-отчеству, вкладывала в прозвание столько сердечности и приязни, что не приходилось сомневаться в ее чувствах.

Ошурковская семья, с вхождением в нее молодой, сильной, спокойной, умеющей хозяйствовать и привычной к труду женщины, словно обрела второе дыхание. Ермолай прямо-таки помолодел, приосанился, взгорбок выпрямился; приходя со склада Духая, он брался за топор, лопату, вилы, молоток и споро, с великой охотой, припевая в бороду, делил с женой все хлопоты и труды по дому. Старуха, счастливая счастьем сына, распрямилась, и, казалось, старые узловатые руки сами тянулись к снохе, оберечь ее, приласкать се, а душа не знает иных слов, как «доченька», «деточка», «золотко», с какими она обращалась к Серафиме. Запущенный дом ухватисто взял Серафиму в оборот. Жилье надо отскоблить, вымыть, вычистить, грязь вымести, двух взрослых и четверых детей обстирать, обштопать, обшить. Да еще корми. Да приласкай!