Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович - Страница 9

— А тогда, — молвил младший Бутин, не обращая внимания на скоморошество зятя. — Тогда все, что будет куплено и завезено самоволом, то всем числом пойдет в пользу Товарищества. Безвозмездно. И без пререканий.

Капараки встал и походил молча по комнате — крест-накрест — то из одного угла в противоположный, то переменив углы. Ну словно лиса в клетке. Николай Дмитриевич глянул на брата, пожал плечом.

— Михаил Егорович, милейший Микаэлис! Какие у вас беспокойства по сему пункту? Ведь сметы на каждый прииск и общие постановления по делу совместно будем вырабатывать!

— Само собой, — подтвердил младший Бутин. — Так и запишем. Все общие документы составлять загодя. Чтоб к первому октября на последующий год все работы и все расходы были как на ладони. Все распоряжения составлены и отданы. — Помолчав, он, подчеркивая голосом каждое слово, добавил: — К этому времени все посметные взносы имеют быть в кассе Товарищества. Каждый свою долю позаботится внести. И еще...

Уголок рта с краешком бородки у Бутина дернулся — единственное, что выражало у него напряжение мысли и нервов.

Собиравшийся снова подсесть к столу, где они разговаривали, чаевали, Капараки выжидающе оперся о высокую резную спинку стула. Рослый, стройный, длинноногий — ни дать ни взять античная скульптура, только при сюртуке и манишке.

— А еще — ежели кто из трех не явится к тому сроку в назначенное общее собрание, допустим в отлучке пребывает, либо захворал, не дай бог, либо что неожиданное задержит, и ежели не позаботится доверенное лицо подослать, — тогда уж решать дело наличным товарищам.

— Братьям Бутиным, кому же еще? — ехидно, но еле слышно, вроде сам по себе, вставил Капараки.

— Наличным товарищам, — невозмутимо продолжал Михаил Дмитриевич. — Им придется взять на себя весь труд сметы и общих распоряжений. И сему третий участник дела должен повиноваться!

В этом пункте Капараки уперся как бык.

— Да вы что, родичи? В петлю меня затягиваете! Без меня меня... — чуть было не сказал «женить», но вспомнил покойницу, запнулся. — Без меня коня запрягать!

Николай Дмитриевич без досады и раздражения разъясняет ему как дитяти малому:

— Почему именно вы, Капараки? Сие правило на всех одинаково распространяется. Может случиться, что мы с Капитолиной Александровной в заграничный вояж соберемся. И доверенного моего не окажется. Что ж, и решайте без меня, — он добродушно улыбнулся. — Не ждать же, пока я из Америки ворочусь! Да и верю я, что в две головы вы не во вред третьей дело решите!

Михаил Егорович поуспокоился, снова уселся вполоборота у стола, положив нога на ногу, насвистывая модного алябьевского «Соловья». А в лице все же напряженность, по горбинке видать, что прикидывает, где вход, а где выход. Совсем ли припрут или оставят по недосмотру какую-либо лазеечку.

Но Михаил Дмитриевич все до конца предусмотрел.

— И коль уж вы меня избираете распорядителем дела, то извольте учесть, буде разойдемся во мнениях, что перевес имеет мой голос.

Капараки оборвал свое насвистывание. Соловей замолк. Откинув голову на округлый край спинки, Михаэлус Георгиус хохотнул:

— Ну, братья, задавите вы меня! Не силен я в математике, а задачку решил: значит, не согласен я с Николаем Дмитриевичем, решает ваш голос, не согласен с Михаилом Дмитриевичем — опять-таки решает ваш голос. Не согласен с обоими — опять супротив меня ваш голос! Получается вроде как в притче о волке, козе и капусте. Без волка коза капусту сожрет, а без капусты волк козу обдерет. А мне какова участь: то ли козой, то ли капустой — все одно съедину быть.

Братья глянули друг на друга, не выдержали и расхохотались. Капараки поморгал жгуче-черными ресницами и присоединился к ним, подрыгивая в восторге от своего остроумия длинными ногами.

— Пусть по-вашему, — сказал Капараки, довольный произведенным эффектом. — Я со всем согласен и все подпишу, — и невинным голосом, как о пустяке: — Только прошу вас и мне вперед кой в чем подсобить, навстречу пойти...

И Бутины в тот раз пошли. Подсобили. Хорошо их Егорыч объегорил.

...И хотя разговор нынче, спустя полтора года, обещал быть весьма крутым и нарушения, сделанные Капараки, были недопустимыми и принесли ущерб Товариществу, братья порешили меж собой объясниться с Капараки мирным путем, не доводить до раздора и разъединения. Но и на шаг не отходить от постановлений и распоряжений Товарищества.

Примочки и отвары, ахи и охи Капараки не могли быть препятствием для делового мужского разговора.

— Итак, милостивый сударь, — сухо и официально начал младший Бутин, болезнь ваша не такого свойства, чтобы помешать нам эту встречу почесть собранием учредителей фирмы. Не так ли?

Капараки страдальчески повел глазами: «О Господи, дай мне выдержать, мне, немощному, слабому, страдающему, уложенному хворью в постель, чьи силы покоятся только на лекарствах и воздержании!»

— Так вот, милостивый государь, — продолжал младший брат. — Мы вынуждены напомнить вам, что согласно шестому условию Учредительного акта каждый из нас троих обязан ежегодно делать взнос на производство промывочных работ и на предмет заготовления к сему. Один из нас не внес положенную сумму ни в прошедшем году, ни в нынешнем. Что вы можете ответить нам, милостивый государь?

— Милостивый государь, милостивый государь! — с болезненным раздражением отвечал Капараки, чуть приподняв кудрявую голову от подушки. — Будто не родичи, а стряпчие или понятые пришли! Милостивый государь болен. И у милостивого государя долги — ох! ох! — весь в долгах, весь год рассчитывался и должен остался!

— Нам пришлось сделать заем в счет недостающего капитала, — с той же сухостью сказал Михаил Дмитриевич. — Не могли же мы в горячую пору приостановить промывку и сорвать заготовки. Дважды вы принудили нас прибегнуть к сему средству, в котором не возникло необходимости, ежели бы вы, придерживаясь шестого пункта, не манкировали с очередными взносами!

— Я же говорю, — чуть оторвал голову от подушки Михаил Егорович Капараки. — Ну полное безденежье! Вот у вас есть деньги, а у меня нет!

— Почему же у вас нет денег? — тем же сухим, сдержанным тоном возразил младший Бутин. — Вы свою долю получали исправно. В точном согласии с третьим условием акта, с учетом предоставленных вам, по вашей просьбе, льгот. Давайте разберемся, господин Капараки, мы ведь с вами люди серьезные, не в фантики играем!

Николай Дмитриевич предупреждающе взглянул на младшего брата: не очень круто, помаленьку, все же в постели человек, не то нам придется ему примочки делать или Капитолину Александровну кликать на помощь!

— Мы разделили участие в Товариществе, как вам известно, милостивый государь, на сто двадцать паев. При этом выделили, пойдя вам навстречу, из числа всех приисков три: Софийский по реке Нараке, Ивановский по реке Жерче и Евгеньевский по реке Дарасун — ваши (до образования Товарищества) прииски. Ежли по десяти приискам из ста двадцати паев по сорок пять принадлежат Бутиным, по тридцать — вам, то по трем, названным мною, шестьдесят паев пришлось вам и по тридцати — Бутиным. Так что вы не были в убытке: по крайней мере треть из общего дохода досталась вам! Чистенькими. А нам, двум другим учредителям, достались, милостивый государь, все расходы и все убытки. Каков же получается из сего вывод? А такой: мы, Бутины, вкладываем все средства доходов в дело, а вы, милостивый государь, тратите весь доход на себя и свои нужды.

Он не взглянул на брата. Он не спускал своих узких темных монгольских глаз с Капараки.

А Капараки набирался встречной злости.

Нос у него словно круче изгорбатился и заострился наподобие петушиного клюва. Черные, с сероватым отливом глаза угрожающе засверкали — вот-вот выпрыгнет из-под одеяла, размахивая кулаками. Может статься, не токмо содержание справедливых упреков пробуждало у него сопротивление и ярость, но и этот учтиво-холодный тон. Эти «милостивый государь», «уважаемый», «господин Капараки» — точно он чужой, пришлый, откуда-то свалившийся подозрительный незнакомец!