Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович - Страница 38

Бутин молча слушал.

Боб вдруг помрачнел, опустил глаза и полуотвернулся от маленького общества за столом, явно показывая, что участвовать в разговоре не намерен.

— Здесь, в Канзасе, Патрику оставаться было опасно: угрожали и южане, и свои. Многие здесь считали, что в «ссоре» белых юга и севера повинны нефы. И мы отправили отца Поли тем же «подземным тоннелем» дальше, в Канаду...

— А девочка осталась у нас, и это были для нас, поверьте, мистер, самые тяжелые годы! Иногда я была в отчаянии: ребенок — не иголка, не спрячешь в сене! Поли была понятлива и послушна, но ведь детский голосок создан, чтобы говорить и петь, а ножки, чтобы бегать. А если двое детей в доме? И если им хочется поиграть, повозиться и вдруг покажется, что дома тесно, а во дворе вольготней, а на речке еще лучше!

— Позади нас Смиты, слева Мак-Фарлены, справа Чампены, и у всех дети, а от тех ребячьих глаз не укроешься. В общем, дорогой Микаэль, соседи не замечали, что у нас завелось что-то черненькое, веселенькое, похожее на чертенка и неразлучное с нашим Бобом.

Роберт Вильсон сидел так же неподвижно, отворотясь и глядя в пол, будто готовый вскочить и убежать от этого разговора.

— И все же, — продолжала его мать, — девочка чувствовала, что не все ладно в ее жизни. Где отец?

И почему не приезжает мать? И почему мы идем в церковь, или в гости, или на прогулку, а ее не берем? Тут еще Томас, брат Реджи, неподалеку, у него две девочки, привязались к Поли, забавно им с нею, — отпустите к нам, то на станцию, то в Топику, Канзас-сити, Денвер, а мы ни в какую. Как ей объяснишь! Хотя бы то, что мать ее и отец были схвачены южанами и как обошлись с ними. И вот ребенок играет, шалит, хохочет, а то в угол забьется, съежится, дрожит и не отзывается, даже когда Боб зовет...

Она взглянула на сына. Он не пошевельнулся.

Да, в этом доме не все так просто, как поначалу выглядит.

— Что-то ты разговорилась, Мельпомена, так до утра не кончишь. Короче говоря, девчонка свихнулась, а наш Боб тоже. Сиди, Боб, сиди, дело прошлое. И когда подвернулся приличный черномазый из «подземки», мы ее сосватали, и тот увез ее в Кентукки, где у него, у хорошего, как он говорил, хозяина его отец и мать. А тот возьми да и продай Чарли, и она, уже с девочкой, снова к нам. Как раз и Патрик явился. Мы тут с соседями им лачужку построили, определили старика на общественные работы, никто их не обижает. Вот только мать ее, — он кивнул на девочку, медленно, крохотными дольками вкушавшую апельсин, — то ничего, а то, в помрачении ума, кидается искать своего Чарли...

— А что — война у вас межусобная кончилась, северяне победили, рабство отменено, а не принято, что ли, белому на черной жениться?

— А вы, мистер Бутин, — с чисто женским любопытством спросила Мельпомена, — вы бы женились на негритянке?

— У нас их попросту нет, — ответил Бутин, — но вот один из моих предков, лихой казак, лет двести назад взял за себя чистокровную бурятку, — и как видите по мне, степная кровь, переходя из поколения в поколение, оставляет свои следы...

— Ну вы, русские, вообще полутатаре! — добродушно рассмеялся Реджинальд. — То татары ваших женщин выкрадывали, то вы татарок... Что же для ваших казаков в Сибири баб русских, извиняюсь, не нашлось?

— Не нашлось! — рассмеялся Бутин. — Их там и в природе не было. Казаки необжитую землю осваивали, там буряты и тунгусы кочевали. С ними русские сдружились и породнились.

— Коли вокруг женщин нет, то и на табуретке женишься! — философски заметил мистер Вильсон. — Мы-то своих женщин с собой в фургонах возили!

— Поди ты! — рассмеялась Мельпомена. — Табуретки, в фургонах! Нас-то не удалось в вещь превратить. Мы — не негры!

Девочка покончила с апельсином, и большие, блестящие глаза ее обратились на Бутина. Он улыбнулся ей. Она ответила улыбкой, но все же покрепче ухватилась за надежную руку миссис Вильсон. Он с горечью подумал: «А давно ли ушло то время, когда у нас, на Руси, людей как скот продавали и таких вот детишек с матерями разлучали. Белым рабам ничуть не лучше было, чем черным...»

— А мне, — неожиданно и довольно горячо сказала миссис Вильсон, — даже нравятся эти азиатские черточки у вас! И за такого джентльмена, как вы, любая американка пошла бы! Нам, бедняжкам, тут только одни грубияны да забияки попадаются! — и она притворно вздохнула, кинув вызывающий взгляд на мужа.

— Бутин! Татарин! — завопил Реджинальд. — Я в бешенстве! Подумать, моя красотка втюрилась в нашего русского приятеля! Эй, Боб, поглядывай, как бы твоя мать на старости лет не бросила наше ранчо и не умотала в Сибирь! Мистер, видите эти пистолеты, я стреляю без промаха, за сто шагов пивная кружка вдребезги. Мили! Я запру тебя в чулан! Впрочем, выпьем, приятель, я в хорошем настроении!

У дверей выросла сутуловатая фигура Патрика.

— Спасибо, мэм! — обратился он к миссис Вильсон. — Пойдем, дитя мое, домой. Твоя мамочка ждет тебя.

Бутин заметил, что Боб вздохнул с облегчением. И, прощаясь с девочкой, кинул ей второй апельсин.

С их уходом разговор принял характер дружеской деловой беседы. Цены на скот, шерсть, железо — здесь и в Сибири. Выгоды торговли между Америкой и Россией.

А Бутин все-то видел перед собой Патрика, Шарло и хмурое лицо Боба...

Под конец визита, повторив понравившуюся ему шутку насчет возможной попытки похищения его жены сибирским богачом, хозяин ранчо сделал три предупредительных выстрела из пистолета в потолок, считая, что доставил удовольствие и себе и другим.

Бутин, прощаясь с хозяйкой, вложил в ее руку десять золотых полуимпериалов: «Для вашей любимицы Шарло». — И добрая женщина растроганно улыбнулась ему...

Рожденный и выросший среди дикой и привольной природы Забайкалья, синих хребтов и огнистых закатов, поднебесных сосен и студеных ветров, быстрых рек и таежных родников, побывавший везде меж Байкалом и Амуром, Бутин мог оценить красоту американских прерий, мощь Кордильерских гор, ожерелье Великих Озер...

Ниагарский водопад...

Бутин застыл, замер, перестал дышать, — эта скалистая крепость, эта лавина воды, это радужное великолепие брызг, этот могучий, словно первозданный водоворот... И там, в бездне, отважным пленником, малый островок между двумя яростными и непрерывными потоками, недоступный для человека уголок суши! Недоступный? Да разве есть что-нибудь недоступное уму, труду и воле человека! Вон он — тонкий, хрупкий, словно вытканный из паутины, — мост с одного берега Ниагары на другой!

И вдруг, — он даже внутренне усмехнулся! — вовсе прозаическая, весьма трезвая мысль, облеченная в цифру, сообщенную Джоном Линчем: на этот изящный мост, повисший над головой на облачной высоте, ушло железа на пятьдесят тысяч пудов! А наш, Николаевский, дает в год вчетверо больше! На четыре таких моста!

Должен или нет человек дела, капиталист, слуга профита, понимать, для чего его сила и воля, во имя какой цели вся эта игра, чему в конечном счете служат коммерция, торговля, всякое производство?

Так он думал и до поездки в Америку. Россия не может идти путем американцев. У нее другие корни и ее старинный общинный дух противостоит обособленной ненасытности одиночек, топчущих толпу. Лессинг говорил о верхушке дерева, забывшей, что она, как и все дерево, растет из земли, от корня.

Линч и Вильсоны, к которым он привязался, лучшие из американцев, повстречавшихся на его пути. Джон Линч, разумеется, рассматривает свой грандиозный проект железной дороги как средство наживы. Но Линч честен, порядочен и осторожен в выборе средств. И увлечен как настоящий инженер технической стороной и сложностями своего проекта. Это так. И это не так. Что-то и его толкает на путь Твидов. Что?

Бутина прервал донесшийся откуда-то сверху еле слышный ритмичный ряд звуков, он прорывался сквозь могучий рев водопада, сквозь гул перекатываемых потоком каменных глыб. По тонкой ниточке моста с востока на запад проходил поезд. Снизу он никак не казался всамделишним; трудно было представить себе, что в этих коробочках едут не оловянные солдатики, а люди, много людей, что они там разговаривают, едят, спят, смотрят в окна. А еще труднее вообразить — и тут Бутин не удержал горького вздоха, — что через Амур, Шилку, Селенгу, Енисей будут когда-нибудь перекинуты такие мосты, и в таком вот коробочке-вагоне Бутин совершит поездки в Иркутск, Томск, Москву. Да неужели же мы, русские, не одолеем нашу отсталость, неужели нам не угнаться за Америкой!