Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович - Страница 15

— Ну-ну, Михаил Егорович, остановитесь! Зачем быль с небылицей мешать! — снова отвечал старший Бутин, а младший лишь подумал, что он сам, Бутин, ждет не дождется, когда приступят к постройке нового дома — его в том доме мысль заложена, его это детище! Что ж, есть деньги и на новый дом. И пусть это будет лучший дом в Нерчинске! Хоть царя приглашай!

— Что же вы, Иван Васильич, своего суждения не выскажете? — погромче обратился к глуховатому Багашеву Бутин. Тот со вниманием прислушивался ко всем высказываниям сотрудников фирмы, щипля обрывистую бородку и воюя со спадающими очками.

Багашев видел, что его слова ждут с нетерпением:

— Односложного ответа не может быть, — заговорил он наконец. — Ведь дело у вас, господа Бутины, универсальное, не лавка с сукном или бакалеей.

Багашев снял очки и стал их медленно протирать сложенным вчетверо фуляром.

— Уклоняетесь? — усмехнулся Бутин. — Боитесь ошибиться? Или нет сложившегося взгляда?

— Трижды не так, уважаемый Михаил Дмитриевич. Если я и боюсь чего-либо, так это только выволочки от своей Марфы Николаевны! Извольте, милостивый государь, набраться терпения и выслушать. Рассматривая ваше дело со стороны, наблюдая его продвижение, считаю, что по всем вашим предприятиям подошли два больших решения. По Торговому дому вашему и по промыслу золота. Торговле фирмы надо придать больший размах, а золота вам потребуется все более и более. Тут прямую связь усматриваю, хотя и не коммерсант. Любое ваше начинание поддержу гласно, так как убежден, что фирма Бутиных трудится во имя прогресса и для блага людей. Насколько это возможно при нынешних условиях!

— Спасибо, Иван Васильевич! — Бутин глубоко вздохнул, точно бы сам прошел через серьезное испытание, а не испытывал своих сотрудников. — То, что нами сделано — только начало, подготовительная ступень. Вон господин Капараки пошутил насчет погреба винного в новом и нашем доме. Не сердитесь, Капараки, ваша помощь еще нам понадобится! В более крупных предприятиях, чем заготовление мараскина и Кюрасао!

Он помолчал, устремив взгляд на сопки за окном.

— Так вот, господа, Кяхта Кяхтой, а надобно искать свой ближний путь в Китай, путь непосредственно от Нерчинска. Будем экспедицию снаряжать, а допреж хорошенько со сведущими людьми посоветуемся. Мы в соседстве с Китаем, как же не развивать торговлю с соседом, тут выгода обоюдная. Это по части торговли. Теперь по части золота. Разработки золота идут у нас стародедовским способом. Лопата, кирка, пара рук — вот наши главные механизмы. Надобны золоторазрабатывающие машины, золотопромывательные устройства, пар, электричество, все достижения века вложить в наши промыслы. Это и для хозяев и для работников облегчение — золота поболее для будущих нужд — не токмо экономических. Так что, господа, снаряжайте меня в первую промышленную страну мира — Америку!

На собрании литературно-музыкального общества Татьяна Дмитриевна увидела совсем другого Маурица, чем за трапезой в бутинской столовой.

Собрание проводилось в доме Верхотурова, ныне принадлежащем Капараки, — это было в ту пору самое просторное помещение Нерчинска. Можно бы и в магистрате собраться, нашлось бы помещение и в Гостином дворе, и там и тут нередко устраивались концерты, но Бутины решили, чтобы и тожественно и по-домашнему, и празднично и по-свойски — с шампанским, чаем, домашним печеньем — весело и непринужденно.

Да и Капараки, давно жаждавший блеснуть, получил большое удовлетворение этой честью и тотчас забыл все прегрешения Бутина перед ним, став хозяином такого события — первого концерта при участии знаменитого музыканта!

Большой верхотуровский зал превратился в райский уголок с помощью умелых и затейливых дамских ручек и крепких рук конторских служащих, среди коих были и ссыльные поляки, друзья Дейхмана, — музицирующие, поющие, играющие — кто на скрипке, кто на кларнете, кто на фортепьяно. При их содействии Капитолина Александровна, Татьяна Дмитриевна, Домна Савватьевна, жена Шилова, Надежда Ивановна, супруга Зензинова, и многие купеческие жены и дочери, воодушевляемые расфранченным Капараки, в предвкушении предстоящего развлечения и веселого сборища трудились несколько дней, и верхотуровский зал предстал перед нерчинской публикой прихорошенный, декорированный цветным ситцем и еловым лапником, с рядами кресел, установленными как в театре, с невысоким помостом в глубине зала, покрытым коврами, — ну Александринка, и все!

И вот на этом помосте стоит молодой человек в черном фраке, в лаковых штиблетах на высоком подборе, словно выросший и словно воскрыливший руками, тот самый австрийско-чешский музыкант из цирка Сурте — Мауриц, Маврикий, уже по-русски «Лаврентьевич», но еще так затрудненно говорящий по-русски. Однако ж вовсе не вялый, не безразличный, не ушедший в себя, как тогда за столом, но властно, повелительно, открыто смотрящий в зал.

«Какой же красивый, чудо!» — «И где только раздобыли Бутины эдакого... маркиза?!» — «Ну они захотят — Садко с морского дна достанут...» — «Теперь такой закон: что получше, то ихнее...»

По-купечески рассуждали — не все, многие...

Но и оркестранты за спиной Маурица привлекали внимание.

Ведь они свои, и все в торжественно-скромных нарядах: мужчины во фраках, при манишках, галстуках; женщины в глухих платьях, хотя и при украшениях. На лицах бледность, сдерживаемое волнение и покорность, покорность перед человеком сейчас наиглавнейшим для них — тонким, высоким, повелительным, с горящим взглядом!

«Вот сынок Иринарха, глядите, тоже в музыканты записался!» — «Сама Капитолина Александровна за фортепьяно, ну она не из пужливых!» — «А мой-то, гляньте, вырядился, на меня и не смотрит, на дудку свою уставился, будто она золотая! Балдуруй! Не опозорился бы!»

Но все это было попозже — и Мауриц, и оркестр, и шепоток, — сначала было открытие собрания.

На собрании общества присутствовали не только нерчугане из купечества. Те-то все заявились — семействами. Как же можно пропустить такой знаменательный случай, тут смысл не только в музыке, музыка — дело хорошее, а как это в своем купеческом обществе не показаться!

Среди своих нерчинских знакомых и компаньонов сидели иркутские виноторговцы, верхнеудинские купцы, кяхтинские купцы-чаеторговцы, целые выводки Сибиряковых, Лушниковых и Кандинских. Ну эти-то известные любители музыки и меценаты.

И Дарья Андреевна Барбот де Марии с сыном, Егором Егоровичем, горным инженером... И другие, кто в креслах, кто позади, у стен — горные инженеры, доверенные, приказчики из Гостиного, конторские служащие и прочие, в том числе ссыльные поляки, люди гордые и независимые, хотя и без достатка, зато наитончайшие знатоки музыки!

Выведя на помост Бутина, Капараки, сделав поклон публике, церемонно удалился.

Бутин стоял перед притихшим залом — высокий, худощавый, прямой, в короткой визитке, под ней жабо с галстуком-бабочкой, — ну не купец — чистейший артист, художник, тот же Мауриц!

О чем же он собирается говорить сегодня?

И почему он, обычно так несокрушимо владеющий своим лицом, руками, каждым движением, почему же он так взволнован, зоркие глаза обегают аудиторию, и он то закусывает нижнюю губу, то поглаживает свою узкую ассирийскую бородку.

Событие, конечно, немаловажное! Бывало ли когда в Нерчинске, чтобы концерт не заезжих артистов, а своих собственных музыкантов под началом хоть и пришлого, но уже собственного дирижера! Здесь, в деревне Нерчинске, на границе империи, в сибирской глухомани!

— Господа! Милостивые государыни и государи! Сегодня учрежденный в старинном нашем и заслуженном городе Нерчинске музыкально-драматический кружок дает первое общественное выступление. Событие само по себе выдающееся, но выдающееся вдвойне, принимая во внимание почтенную публику, удостоившую этот зал своим присутствием. Нисколько не преувеличу, сказав, что здесь предо мною весь цвет не только Нерчинского, Кяхтинского, Амурского, Иркутского, Читинского, но всего славного купечества нашего необъятного, просыпающегося к новой жизни края!