Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович - Страница 1

  Оскар Хавкин

    Дело Бутиных  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Михаил Дмитриевич Бутин, нерчинский купец первой гильдии, возвращался домой с Дарасунских приисков.

Дорога шла берегом Нерчи, не дорога — тропа, извилистая, каменистая, закоряженная, тесно обложенная колючими зарослями шипишки и боярки, пересеченная через каждую сотню шагов ручейком или ключиком, питающими долину Нерчи — ее поселки, зимовья и прииски.

Снег уже стаял, лежал лишь в затененных ложбинках, на неразмороженных кочках и там, где каменела вечной мерзлотой неподатливая почва. И воздух был еще стылым, зябким; светло-желтые лучи не грели ни землю, ни камни, ни деревья, и оголенные березы еще ждали поры, когда проклюнутся первые почки. Холодными твердыми ветками топырился черемушник.

Рыжегривая, низкорослая и широкогрудая лошадка, на которой восседал Бутин, чуяла, что хозяин не в духе, и косила на него диким синеватым зрачком.

Дела на приисках не складывались так, как должно было по расчисленному порядку и вложенным средствам. Подготовка к летнему намыву золота затягивалась. Лениво рылись канавы. Народ шел на шурфы плохо, выбирали прииски поближе, да и настоящих, дельных приискателей средь них полета на сотню. А смотрители все-то тянули денежку то за лес, то за солонину, то за крупу, то за сено для лошадей...

А тут еще бутинский зятек, Капараки Михаил Егорыч, воду мутит, ловчит, капризничает. Не Егорыч, а настоящий Объегорыч. Так и норовит в общий котел копейку, а из котла рубль! Свое придержит, не выпустит, лисой крутится, лишь бы родичей поднадуть!

Не получается с ним по-хорошему ни у Николая Дмитриевича, ни у него, распорядителя всех дел.

Братья-то с ним, с Капараки, как? По-родственному, — ведь зять, сестрин муж. И не колебались, утверждая Золотопромышленное товарищество (как не колебались и ранее, основывая Торговый дом), — без Капараки нельзя. И с позиции родства, и с позиции общей выгоды. Не без денег зятек.

Торговый-то дом устроили своим капиталом и на свой риск.

А с приисками уже иной подход. Тем более, как без приисков вести торговое дело? На что закупать товар, перевозить, хранить, кредитоваться? Капараки это понимает, не ребенок. Все же тринадцать приисков: четыре его, четыре брата, пять Капараки посильнее, побогаче, посолидней, чем восемь! Сила! И все в куче, в верховьях Нерчи — по речкам Дарасун, Нарака, Жерча, — куда как выгодней да разумней и в организации дела, и в управлении, и по завозу, и, яснее ясного, надежнее доход, общая прибыль!

Но зятек-то, как норовистая глупая лошадь, — в одной упряжке с другими, а все-то в сторону тянет!

Разве они, братья, не ученые на капараковских Первоначальных Забайкальских винокуренных заводах! Как громко звучит! Фирма! С какой ловкостью Михаил Егорыч сколотил это Товарищество! Каких первостатейных купцов подмял под себя! Иркутских, верх-неудинских, петропавловских... Из двухсот паев добрая половина в его руках! Как хочет, так и воротит в этих Первоначальных!

Дело-то стоящее. Все винные заводы надо в ближнем учете держать — и Борщевочный под боком, и тот, подальше, в Култуйке на Селенге. От винокуренных доходов не менее чем от золота. А вести их как след Капараки не по плечу. Словчить, перехватить — на это он мастер, а наладить, управлять, чтоб не убыток, а прибыток, — тут у него ни умения, ни соображения! Ростом не вышел. Так обопрись на Бутиных, зятек, не дуди в свою дуду, продуешься! Хоть бы за то уважал нас, что мы сестрой нашей не попрекнули!

Скорбь о безвременно ушедшей Женечке, Евгении Дмитриевне, придавала мыслям о Капараки и его неродственных поступках особую жгучесть и неприязнь. Нет, кажется, вины Капараки в ее смерти, но ведь жадность да скупость зятя не украшали ее жизнь с ним... В двадцать четыре года угасла, не познав радостей замужества... Нежданная болезнь, быстрая, скоротечная...

Почему так? Ведь крепкие же все Бутины! Выносливые, не хворые, привычные к трудам, не изнеженные бездельем! Хоть Стеша, Степанида Дмитриевна, хоть Наталья Дмитриевна, хоть Коля, Николай Дмитриевич, хоть Таня, Татьяна Дмитриевна. Вон Татьяна со своим офицером чуть ли не всю Европу изъездила после свадьбы. С такой же легкостью вояжировала по Альпам, как он, ее брат, ныне объезжает Дарасунские прииски! Пусть не верхом, как сейчас он, пусть в каретах да по тамошним цивилизованным железным дорогам, все одно — здоровье надо иметь завидное! Милейшему нашему зятю, Вольдемару Заблоцкому, та поездка трудней досталась! Храбрится, грудь выпячивает, а в тягость ему женина неугомонность и страсть к перемене мест!

Впрочем, в Татьяне Дмитриевне не пустая жажда путешествий, в ней бутинская любознательность сказывается!

Вот и старшой братец Николай Дмитриевич со своей Капитолиной Александровной в заграничных бегах пребывают. Второе свадебное путешествие за десять лет их супружеской жизни!

Занятные, хотя и не вполне обстоятельные, письма шлют брат и невестка из европейского далека. Маловато дельных сведений, касательно особенностей посещаемых стран, коммерческой жизни, промыслов, всяких хозяйственных новинок, — он в своих ответах хотя и кратких, обращает их внимание на эту сторону поездки, ведь тут у него советчиков не так уж много, Капараки не в счет, с ним построже надо, у него больше крен в сторону дам и карточного стола...

По-настоящему близок один матерый Зензинов, Михаил Андреевич. Такой, какой есть: со своими причудами, увлечениями, занятиями, преодолевающими и нужду, и болезни, и несчастья.

Нет, не только Михаил Андреич, но и Андрей Андреич, брат его, Сонюшкин отец, тесть твой, бывший тебе заместо отца родного...

Защемило сердце, щипануло глаза — и он припустил лошадь и понесся, не глядя на хлесткие, влажные ветви стланика и свисающие низко колючие еловые лапы.

Соня, Софьюшка... Любимая дочь Андрея Андреича, любимая племянница Михаила Андреича, милая и недолгая жена его, Михаила Дмитриевича, оставившая его вдовцом в тридцать лет...

Еловая ветка с разлету шибанула в лицо длинными острыми иглами.

Он снова, овладев собой, пустил лошадь шагом.

С живостью представился ему тот весенний апрельский день. Сколько цветов, веселья, надежд — день его свадьбы с Соней Зензиновой... Господи, мыслимо ли подумать, что всего четыре года назад он был так счастлив! Кто бы мог подумать, глядя тогда на Сонюшку, дышащую радостью, любовью, счастьем, что ее подстережет нелепая случайность. У рода Зензиновых словно проклятье какое — в молодых летах женщины становятся добычей смерти...

Вот и у Михаила Андреевича — сначала Лиза, аза нею вскорости Маша-

Но те слабые, хворые были, а Соня, Соня моя, — полная сил, здоровья, любви, счастья...

С горькой обреченностью проводил Зензинов в последний путь племянницу, крестницу свою, юную жену Михаила Бутина: «Роза цветет и благоухает недолго. Так и случилось с моей незабвенной Сонечкой». Никого не винил: ни Бога, ни судьбу, ни Бутиных...

А у Бутина — непроходящее, острое сознание вины. Того матерого медведя они подстрелили вдвоем, разом, но благородный Афанасий Жигжитов отдал шкуру Бутину. Лучше бы это благородство проявил Бутин! Но ведь Соня так хотела «медведя» себе под ноги, и он исполнил ее желание: собственными руками подстелил роскошный мех, где подстерегла ее иголка, оброненная ею же самой и вонзившаяся в ее бедную ножку. Так убитый медведь отомстил за смертельные пули Бутина и его друга.

Боль душевная была так непереносима, что он остановил у ручья лошадь, спрыгнул, присел у самой воды на камень, напился из горсти и обрызнул разгоряченное лицо студеной весенней водой... И стал вглядываться в собственное смутное отражение, проглядывающее в полой серо-зеленоватой воде.

Очень, очень переменился за прошедшие годы. Хотя бы с той поры, двенадцать лет назад, когда после смерти дяди Артемия братья напрочь ушли от Кандинских и заимели свое дельце. Все же и дом, и земля, и деньги, что получили в наследие от дяди, — разделили по-доброму, по-родственному, по-хорошему, согласно завещанию, — все это пошло впрок вкупе с небольшим нажитым капитальцем... Ну и как же ты выглядишь ныне, Михаил Бутин?