Этюд о крысином смехе (опубликованный вариант) - Давыдов Павел - Страница 4

– Послушайте, Холмс, – перебил я, – кажется, это мой фунт. Могу я получить его обратно у доктора Мак-Кензи?

– Разумеется, – уверенно ответил Холмс, – если, конечно, вы помните его номер. Короче, доктор тоже отпадает. Видите? Двое из троих отпадают. Я еще не привел ни одного факта, касающегося леди Гудгейт, как стало ясно, что она-то и есть преступница. Постойте-ка, мы, кажется, заблудились.

Трубу, по которой мы брели, преградила толстая металлическая решетка.

– Впрочем, я знаю это место. Мы просто немного отклонились от курса. Минуточку! – Холмс нырнул и через несколько секунд появился по ту сторону решетки. Течением его уносило куда-то в темноту.

– Сюда, Уотсон! – донеслось до меня. Я не обладал решимостью Холмса и судорожно вцепился в решетку. Она покачнулась и медленно рухнула. Дно ушло из-под ног, и меня понесло вслед за моим другом.

– Это происки Мориарти! – кричал Холмс, отплевываясь. – Даже после смерти он продолжает мстить мне! Уотсон, хватайтесь за что-нибудь – нас несет к водопаду!

Я нащупал ногу Холмса, схватился за нее и крепко зажмурил глаза. Внезапно я почувствовал, что поднимаюсь из пучины вод, и еще сильнее вцепился в ногу.

– Мы спасены! – услышал я голос моего друга и открыл глаза.

Мы висели футах в двадцати над ревущим водоворотом. Холмс крепко держался за скобу лестницы, поднимающейся вверх. В зубах у него был потайной фонарь. Я тоже ухватился за скобу и отпустил его ногу. Несколько минут мы, тяжело дыша, осматривались по сторонам.

Холмс задумался, еще раз огляделся по сторонам и уверенно сказал:

– От жажды мы не умрем, а без пищи здоровый человек может продержаться до трех недель. – Он скептически оглядел меня и добавил: – Или до двух. Итак, на чем мы остановились?

– На лестнице, – пробормотал я, стараясь не смотреть вниз.

– Я не об этом, Уотсон. Леди Гудгейт! Я навестил ее после второго завтрака. Эта выжившая из ума фурия не дала мне даже раскрыть рта. Она вбила себе в голову, что я стал на стезю порока, и мою душу необходимо спасти. «И тогда Господь призвал к себе сынов израилевых…». Тьфу, дьявол! До сих пор перед глазами стоит ее душераздирающая улыбка. Она прочла мне половину Библии, а когда я убегал, всучила целую кипу книжонок о кознях дьявола и святых угодниках. Но самое главное, заметьте, Уотсон, общая стоимость брошюр составила пятьдесят шесть фунтов стерлингов – я все точно подсчитал потом. Пятьдесят шесть и не пенсом меньше! Теперь вы понимаете? У Блэквуда пропала та же сумма. Остается только поставить ее перед лицом фактов и – закон есть закон!

– Потрясающе! – воскликнул я. – Вы превзошли самого себя! Но скажите, кто были те джентльмены, которые гнались за вами?

Холмс замялся.

– Понимаете, – доверительно начал он, – я попытался избавиться от этих брошюр и предложил одному пожилому господину приобрести некоторые из них. Прочитав название первой: – это была книжка «Развратная старость – дорога в ад» – он страшно оскорбился и стал звать на помощь, ну а потом… Вы сами видели, что было потом… – Холмс замолчал, задумчиво уставясь на водоворот.

Несколько минут мы молчали. Потом Холмс забормотал что-то про себя, отбивая ритм каблуком по скобам. Мою душу наполнили нехорошие предчувствия, и я с опасением взглянул на великого сыщика.

– Вы знаете, Уотсон, – проговорил он. – Мне сейчас в голову пришел великолепный верлибр. Вы только послушайте!..

На душе у меня сразу стало безнадежно тоскливо. Я даже подумал, что в воде было не так уж плохо, поскольку там в голову Холмса не приходило ничего великолепного.

– Верлибр номер двести шесть! – торжественно провозгласил он, обращаясь, по-видимому, к обитателям лондонской канализации. – Итак…

Большая грязная лужа.

Не нужен носильщику быстрый страус.

Эхом труба вонзилась

И наклонилась.

Мимо проносят восемь

Сосен, пылающих ярко,

Под триумфальную арку.

Дождь можно резать.

Но гадом будет тот,

Кто «не надо мерить ни разу»

Скажет и засмеется

Лишь коршуну удается

Чистить зубы камнем,

Напоминающим сонеты Шекспира

Или что-то подобное,

Но это не важно. Важно

Лишь то, что на свете есть

Честь и быстрые лошади.

Не надо под сенью акации

Думать о канализации!

«Не надо», – подумал я, а Холмс, тем временем, продолжал с завыванием:

Хотя, пыхтя и кряхтя,

Я ухожу вдаль.

Боль.

Уотсон без головы – Уотсон.

Лиса без хвоста – лиса,

Небеса – вот они, рядом!

Не надо, Гудгейт, не надо

Их заменять сатином.

Скотина. Хотя, вполне вероятно,

Что арфа, все же, духовой инструмент…

«Мент, мент, мент…» – разнеслось в темноте эхо. Я подумал, что канализация – самое подходящее место для верлибров. Холмс перевел дыхание и осведомился:

– Ну, как, Уотсон? Как мои новые стихи? Вот, например, верлибр номер…

Неожиданно сверху на пас упал луч света и гаечный ключ. Мы подняли головы. Над нами зияло открытое отверстие канализационного люка.

– Джереми, – услышали мы грубый голос, – подай инструмент.

Сверху показались чьи-то ноги в грязных ботинках.

– Эй, осторожнее, это моя голова, – торопливо предупредил Холмс, но было уже поздно.

Через несколько минут, выудив сорвавшегося вниз великого сыщика, мы с рабочими вылезли наверх. В розовых лучах заходящегося солнца взорам нашим предстал наш дом. Мимо пробежал мальчишка-газетчик.

– Последние новости! Сенсация! Лорд Хьюго Блэквуд скончался! Кому достанется миллионное состояние?! Сенсация! Сенсация! – кричал он, размахивая свежим номером «Дейли телеграф»

Холмс сел на мостовую и задумался.

Глава 5.

На следующее утро Холмс поднял меня раньше обычного.

– Собирайтесь быстрее, Уотсон, мы едем к Блэквудам. Сегодня похороны старого лорда. Предчувствие подсказывает мне, что наше присутствие там необходимо.

Моя служба в колониальных войсках приучила меня не задавать лишних вопросов. Я вскочил и принялся одеваться.

К Блэквудам мы прибыли когда все уже были в сборе. Около узорных чугунных ворот с гербом (до сих пор не могу понять, что на нем было изображено) теснились многочисленные экипажи, кругом сновали слуги и репортеры. С трудом протиснувшись через толпу зевак, мы с Холмсом прошли в ворота и зашагали по дорожке к замку.

Теперь, при свете дня, я, наконец, смог разглядеть его. К четырехэтажному зданию с массивными старинными башнями по бокам примыкали два крыла более поздней пристройки. Над Центральным строением возвышалась башня с узким готическим шпилем. Большие часы на ней были лишены минутной стрелки и доброй половины цифр. Фасад здания, похоже, не раз подвергался многочисленным переделкам. Увитые плющом лепные карнизы, амуры, атланты, нависающие над краем крыши химеры («У-у, какие гнусные морды», – пробормотал Холмс, завидев их) – все это разнообразие складывалось в неповторимый бредовый ансамбль. На вес над парадным подъездом поддерживали две мужеподобные кариатиды. Рядом с восстановленными дверями стоял дворецкий Квентин в черном костюме и мрачно смотрел на царившую кругом суматоху.

– Добрый день, джентльмены, – сказал он, заметив нас. – Если вы к старому лорду, то он умер.

– Вы слышите? – обратился ко мне Холмс. – Он и вправду умер. Это хорошо. Значит, народу будет много.

В этот момент дверь распахнулась, и рванувшийся внутрь Холмс сшиб с ног священника в черной сутане, который выходил из замка под руку с высоким человеком в темно-синем плаще. Последний помог святому отцу подняться, затем сурово посмотрел на Холмса и, погрозив ему пальцем, произнес:

– Как говорили древние египтяне – «когито эрго сум» [мыслю, следовательно существую (лат) – прим. OCR] – что означает: не зная броду, не суйся в воду. Пейте элениум.