Этюд о крысином смехе (опубликованный вариант) - Давыдов Павел - Страница 10

Послышался далекий протяжный, нечеловеческий вой. Вслед за этим раздались тяжелые, мерные шаги и гнетущий звон цепей. Ни разу в жизни я не слышал ничего более ужасного. Мне было плохо, как никогда. К тому же сверху на меня рухнул трясущийся от страха Холмс. Он попытался что-то сказать, но язык не повиновался ему. Шаги приближались – нижняя зала, поворот налево, винтовая лестница, узкий переход в оружейную – все ближе и ближе. Я попытался вспомнить хотя бы одну молитву, но тщетно: от страха все они вылетели у меня из головы.

– Уо…уоу… – я понял, что Холмс хочет что-то сказать мне. – Уо-отсон… Н-н-ниша…

Лязганье зубов мешало Холмсу выразить свою мысль более отчетливо, но я понял, что поблизости есть укрытие! Не теряя ни секунды, я собрал остатки сил и быстро пополз вдоль стены, пытаясь в темноте обнаружить нишу. В том месте, где галерея поворачивала под прямым углом к лестнице, Холмс тяжелым мешком свалился с моей спины и прошептал:

– Это здесь, Уотсон… Это здесь…

Нища была не особенно большой, к тому же, значительную часть ее занимала какая-то статуя, но выбирать не приходилось – шаги доносились уже с лестницы, ведущей на галерею. Мы кое-как забились за постамент и затаились.

И вовремя! В дальнем конце галереи происходило какое-то движение. Что-то зловещее, кошмарное, пугающее двигалось в нашу сторону в темноте галереи. Звук шагов гулким эхом разносился по всему замку. Сам Древний Ужас поднялся из бездонных глубин времени. Миг – и он вступил в полосу лунного света.

Да! Это был призрак! Кровь застыла у меня в жилах. Громадная белая фигура, неизбежная, неотвратимая, как смерть, то исчезала в темноте, то вновь появлялась в лунном свете, с каждым разом оказываясь все ближе, ближе, ближе…

Мгновенно заткнув Холмсу рот, я вжался в холодный пол, уже ни на что не надеясь.

Шаги призрака прогрохотали где-то рядом и стали удаляться. Потом начался ад. Весь замок ходил ходуном: страшные удары следовали один за другим, стены тряслись, с потолка сыпалась штукатурка, пол под нами дрожал, как во время землетрясения, статуя, стоявшая в нашей нише, не удержалась на постаменте и со страшным грохотом рухнула, лишь по счастливой случайности не задавив нас с Холмсом.

Этот кошмар продолжался почти всю ночь. Наконец, удары смолкли, и наступила тишина. Но ненадолго. Крик, в котором слилось все – боль, страх, мука, тоска и отчаяние – потряс нас до глубины души. Меня прошиб холодный пот, Холмс тоже попытался что-то крикнуть, но я продолжал крепко зажимать его рот. Эта ночь была самой ужасной ночью в моей жизни. Казалось, она никогда не кончится, и, когда начало светать, я с трудом поверил в это. В бледном свете наступающего дня отчетливее стали вырисовываться обломки упавшей статуи. Похоже, это была Венера Милосская.

Холмсу, наконец, удалось высвободиться из моих объятий. К моему удивлению, он был совершенно спокоен. Холмс встал, отряхнулся и решительно направился в ту сторону, где ночью скрылся призрак.

– Постойте, Холмс! Подождите! Куда вы?! Холме даже не обернулся.

– Да подождите же! Вы с ума сошли?!

Как бы в подтверждение этому Холмс весело захохотал.

Бродить по замку со свихнувшимся Холмсом мне не улыбалось, но оставаться в одиночестве не хотелось еще больше.

Выкарабкавшись из ниши, я быстро догнал Холмса, и мы зашагали вглубь замка. Оставив позади галерею, мы не стали подниматься на четвертый этаж, как прежде, а, наоборот, спустились вниз по крутым ступеням и остановились напротив тяжелой дубовой двери, потрескавшейся от старости. Холмс осторожно подошел к ней, прислушался и рывком распахнул ее. Я едва не заорал от страха.

– Не то, – спокойно сказал Холмс, заглянув внутрь, и аккуратно прикрыл дверь.

Около следующей двери картина повторилась. Таким образом, мы миновали шесть или семь дверей. Наконец, распахнув очередную дверь, Холмс издал невнятное восклицание. Я осторожно выглянул из-за его плеча.

Картина, представшая нашему взору, была ужасна. Весь пол комнаты, которая, судя по всему, была спальней Дэниела и его супруги, был усыпан битым кирпичом, ночной столик и пара кресел были разбиты буквально в щепки, как бы в припадке безудержной ярости. Массивные кровати с резными спинками были изуродованы до неузнаваемости. По всей комнате летал пух из распоротых подушек. В стене спальни зиял огромный пролом, перед которым на груде битого кирпича лежала маленькая потрепанная книжка. На ее обложке кроваво-красными буквами было начертано: «Торжество добродетели».

Глава 11.

Некоторое время я стоял молча, ничего не понимая. Пропавшая книга никак не ассоциировалась у меня со спальней лорда Дэниела Блэквуда, а спальня лорда никак не ассоциировалась с грудой битого кирпича.

Холмс шагнул внутрь, поднял с пола один из кирпичей и осторожно понюхал его.

– Хм, – пробормотал он безо всякого выражения. – Кирпич.

Услышав спокойный голос Холмса и осознав, что к нему вернулась его обычная любознательность, я понял, что ночное потрясение прошло для моего друга совершенно бесследно. Спокойствие Холмса мало-помалу стало передаваться и мне.

– И в самом деле кирпич, – нервно съязвил я. – Как вы догадались?!

– Это же элементарно, Уотсон, – оживился Холмс. – Многое кажется необъяснимым и загадочным… – начал он свою любимую фразу, но, видимо, каким-то шестым чувством осознав, что я над ним издеваюсь, вспылил.

Решив не спорить с великим сыщиком, я пробрался к зияющему в стене спальни отверстию и поднял с пола «Торжество добродетели», чем окончательно вывел Холмса из себя.

– Уотсон! Ради Бога, ничего не трогайте! Вы мешаете мне вести расследование! Все должно оставаться на своих местах!

С этими словами он отнял у меня книгу, присел на кирпичную груду и, брезгливо морщась, стал перелистывать страницы.

Я тем временем осматривал пролом в стене. Кирпичная кладка шла лишь с внутренней стороны, скрывая собой неотесанные каменные глыбы, которые, вероятно, были свидетелями нашествия Вильгельма Завоевателя. Кое-где между глыб торчали потемневшие от времени бревна.

Пролом был сквозным, и, высунувшись наружу, я несколько минут с наслаждением вдыхал бодрящий утренний воздух. Внизу среди клумб, покрытых чахлой растительностью, покоились глыбы, еще недавно являвшие одно целое со стеной замка. Немного правее, из разбитого парника торчала, хищно ощерясь на порядком потревоженную навозную кучу злобная голова химеры. Куча навела меня на некоторые размышления.

– Холмс! А кстати – куда вы так удачно упали вчера вечером?

Кряхтя, Холмс протиснулся в отверстие и устроился рядом со мной. Судя по всему, отвечать на вопрос ему не хотелось, поэтому несколько минут он делал вид, что изучает парк. При виде химеры он злорадно ухмыльнулся и победоносно толкнул меня локтем в бок.

– Вот, Уотсон, послушайте! Только что я сочинил новый верлибр. Слушайте внимательно:

Синей химере неподвластен

Простор морей,

А также рей

и других корабельных снастей.

Ананас.

Зачем он нам нужен?

Нанижем на копья по ананасу

И книгу…

– «Торжество добродетели», – вставил я.

– И ее тоже, – согласился Холмс, – Но, пожалуй, будет лучше, если мы возьмем ее с собой. Она нам еще пригодится… Я вижу, вы хотите что-то спросить? Не надо, Уотсон. Я все объясню потом.

Мне действительно хотелось обо многом расспросить Холмса, например, о том, как сюда попала эта злосчастная книга, кто устроил весь этот погром, и, наконец, каким образом все это связано с родовым призраком Блэквудом – но, чувствуя, что Холмс и сам ни черта в этом не понимает, не стал напрасно терять время. Мне в голову пришла другая мысль:

– Холмс, а вам не кажется, что сейчас сюда нагрянут Блэквуды и наше положение окажется несколько двусмысленным и, я бы даже сказал, щекотливым?

Холмс, по-видимому, над этим еще не задумывался, – Вы правы, Уотсон! Бежим!