Покопайтесь в моей памяти - Островская Екатерина - Страница 5

Бывший сокурсник на этом и закончил разговор. Елизавета Петровна, разумеется, обиделась и даже подумала о том, что терпеть такое больше не будет – надо срочно написать заявление об увольнении. Она заглянула в ящик стола в поисках чистого листа, но там не было ничего, кроме электронных весов и лупы. Сухомлинова откинулась на спинку рабочего кресла, лицо ее горело. Хотелось плакать от бессилия.

Открылась дверь, и в помещение зашел Охотников. Он опустился на стул для посетителей, на котором совсем недавно сидел владелец уникальной монеты, и наклонился к окошку, пытаясь перехватить взгляд Елизаветы Петровны. А та смотрела в сторону, едва сдерживая слезы.

– Ты что такая красная? – поинтересовался он. – Обиделась, что ли? Тогда извини – я не со зла. Но есть правила: мы же договорились с тобой. Если кто-то принесет что-то стоящее… Даже если это подделка, то все равно сразу звонишь мне. Я просто опешил от такой новости, а ты даже в паспорт его не заглянула. Золотой фамильный рубль – легенда, но я знал человека, который видел эту монету. Владел этим рублем… Вернее, он говорил, что этот рубль у него есть. Некий дядя Сема… Если честно, не был знаком с ним лично. Фамилии его я не помню, но могу узнать. Он был коллекционером, собирал все подряд: картины, иконы, фарфор, монеты… Коллекция монет у него была уникальной. Причем у этого дяди Семы были исключительные не только вкус, но и нюх. По слухам, он стал собирать свою коллекцию во время блокады. Имел возможность доставать продовольствие и потом обменивал на антиквариат. Но его коллекцию могли видеть только самые приближенные люди – те, кому он безусловно доверял. Одного из них я немного знал: так вот он уверял, что дядя Сема показывал ему золотой николаевский фамильный рубль.

– Где сейчас эта коллекция?

– Никто не знает. А дядю Сему убили уже лет тридцать назад. Грабители проникли в его квартиру, вынесли все, что смогли. Скорее всего, искали именно эту монету. Старика пытали. Мучили, видимо, долго. Потому что он умер от этих пыток. Напали на него не случайно…

– Кто-то навел? – догадалась Сухомлинова.

Охотников кивнул и вздохнул.

– Теперь ты понимаешь, почему так важно было узнать, кто принес нам эту монету. Через него можно выйти на убийц. Ты сказала, что он немолод.

– Немолод, элегантен, воспитан…

– Под такое описание любой подойти может. Да хоть бы и я. Надо что-то конкретное указать. Ты в случае чего фоторобот составить сможешь?

– Не знаю, скорее всего, нет. Я теперь закрываю глаза, пытаюсь воссоздать в памяти его внешность, но не вижу ничего. Седой, гладко выбрит.

Охотников кивнул и задумался.

– Я думаю, что он скоро вернется. Зашел наверняка для того, чтобы прощупать почву – возьмем ли такую ценность.

Бывший сокурсник достал из внутреннего кармана бумажник, раскрыл его и положил на прилавок две пятитысячные купюры.

– Это премия тебе за то, что греческую монетку не упустила. Я уже ее реализовал. Очень удачно и без всякого аукциона.

Юрий Иванович снова заглянул в ее лицо.

– Ты ничего не хочешь добавить? – спросил он. – Такое чувство, что ты мне сказала что-то не то… Неужели ты прежде видела этого мужика? Знакомый твой, что ли?

– Не видела никогда, – покачала головой Сухомлинова, – повода у меня нет тебя обманывать.

Но повод так ответить у нее был.

Глава четвертая

Когда-то он за ней бегал. Почти на протяжении всего первого курса. Юрка был худым – почти тощим, с большой головой, которая казалась еще больше из-за густой шапки вьющихся волос. Кто-то из остряков первого курса дал ему прозвище «Пенис Эректус», слыша которое, некоторые девочки краснели, а некоторые хихикали. Может быть, именно из-за этого Лиза не хотела с ним встречаться, а Юра предлагал и в кино сходить, и в кафешке посидеть. Звал к себе в гости одну и на вечеринки вместе со всеми. Но Сухомлинова отказывалась. Прозвище вскоре позабылось, то есть почти забылось – потом Охотникова все называли просто Эриком.

Дома она у него все-таки побывала. Но вместе со всей их группой. Встречали Новый год, и было очень весело. Лизу более всего поразили картины, висевшие на стенах. Особенно небольшой этюд Саврасова, похожий на эскиз к его картине «Грачи прилетели». Выпивали, закусывали, шутили и танцевали. Хозяин, правда, уединился в родительской спальне вместе Ириной Лушкиной. Потом он снова появился за праздничным столом с необыкновенно счастливым лицом. Ребята поздравили его, а девочки понимающе переглянулись. Юра, он же Эрик, был не единственным на курсе, кому отдалась Ирка. После этого все надежды на сближение с Лизой, если они были, конечно, у него пропали. А сама Сухомлинова не очень-то и переживала, хотя все равно было обидно. А другие к ней больше не подкатывали, вероятно, Охотников объяснил им доходчиво, что Сухомлинова – недотрога.

И это было правдой. Было правдой все годы обучения и еще один год после выпуска. Лизу распределили в Лугу директором местного краеведческого музея, в котором не было ничего интересного. И в самой Луге не было ничего интересного, разве что одно обстоятельство: все жители этого городка от мала до велика – и любители литературы, и те, кто за всю свою жизнь ничего не прочитал, кроме букваря, – знали наизусть одно стихотворение Александра Сергеевича Пушкина.

Все гордились тем, что сам Пушкин их прославил.

Директором музея Лиза была меньше года, а потом из декретного отпуска вышла бывший директор – сорокалетняя дама с педагогическим образованием и крашенными в сиреневый цвет волосами. Муж у нее работал в райкоме партии, а потому вернуть Сухомлинову в родной город сиреневой даме труда не составило.

Но эти десять месяцев, проведенные в Луге, не прошли даром. Именно там Лиза познакомилась с Владимиром Павловым, который впоследствии стал ее мужем. Охотникова после окончания института она встречала всего раза три. Однажды в Эрмитаже на выставке привезенных из Лувра полотен. Почти сразу после этого они столкнулись в здании Академии художеств и битый час болтали ни о чем. Юра к тому времени заметно возмужал и не казался тощим. В третий раз она его почти ни узнала: Охотников раздобрел, на нем был красный пиджак и шелковая рубашка с воротником апаш, из-под которого торчала массивная золотая цепь. Он стоял возле дорогой иномарки, Сухомлинова хотела проскочить мимо, но бывший сокурсник окликнул ее и подскочил сам.

– Я тут исторической литературой стал интересоваться, – сообщил он, предварительно даже не поздоровавшись, – так что интересно. Оказывается, перед революцией был такой военный министр – генерал Сухомлинов. Распутин называл его «Старикашкой на веревочке». Не твой ли предок?

Лиза ответила не сразу – раздумывала, стоит ли говорить правду. Но потом призналась.

– Дальний родственник, – сказала она, – только при чем здесь его прозвище. Некоторых вообще «эректусами» называли.

– Да я это к слову, – не обиделся Охотников, – я вообще удивляюсь, что мы встретились. Не случайно, видать. Но ты знай: если после того генерала осталось что… Ордена, антиквариат, воспоминания, письма… Короче, все мне тащи – я теперь это все покупаю. Заплачу честь по чести: чай, не чужие люди.

Не чужой и не посторонний, Юрка был неплохим парнем, да и сейчас, когда он так возвысился, остается прежним. И дурой он ее назвал не со зла.

Глава пятая

Елизавета Петровна сидела в своем скворечнике и размышляла о том, что совмещать две работы хорошо, конечно, но стоит ли это делать сейчас, когда все так складывается? В аукционном доме она занимается любимым делом. То есть почти любимым, а здесь она как прислуга – вроде привратника. Быть прислугой не зазорно, но все-таки… Охотников непрозрачно намекнул ей, чтобы она бросала работу консьержки, потому что ему это не нравится. Видимо, придется так и сделать. На адвоката все равно не хватит, его услуги недешевы. Сухомлинова посетила адвокатскую контору, где ее хорошо приняли и даже назвали цену на свои услуги. Адвокат попросил почти семьдесят тысяч рублей и сказал, что в случае выигрыша дела деньги эти вернутся полностью, потому что судебные расходы в полном объеме оплачивает проигравшая сторона.