Нелюбимая Дженни - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 1

Виктория Мальцева

Нелюбимая Дженни

1

Winona Oak – He Don't Love Me

Впервые я увидела его на бейсбольном поле. Звучит красиво, не так ли?

В реальности это был обычный и до омерзения мокрый вторник, один из последних в сентябре. Мы с матерью опаздывали в школу и, припарковавшись у обочины, бежали через раскисший песок спортивных полей начальной школы. Почти у самых стен моего блока, в самом углу бейсбольной сетки он и стоял: в красной толстовке, засунув руки в карманы джинсов и хмуро глядя себе под ноги, где в песочной жиже валялась его куртка – тоже красного цвета. Его мать стояла чуть поодаль – под навесом, и совершенно спокойно, не суетясь и никак не пытаясь повлиять на своего отпрыска, наблюдала. Её руки держали элегантную дамскую сумку, а лицо не выражало и тени замешательства.

– Бедная женщина… – пробормотала моя мать.

А я снова взглянула на одинокого, но упёрто не желающего идти в школу мальчишку.

Нам обоим было по шесть лет.

Вечером того же дня за ужином мать рассказала об этом происшествии отцу:

– Я не представляю, как справлялась бы с подобным ребёнком! Это просто невыносимо, он же превращает её жизнь в сущий ад! У него точно аутизм!

– Аутисты раскачиваются из стороны в сторону и считают рассыпанные зубочистки за долю секунды, а не треплют своим матерям нервы простым упрямством.

– Возможно, ты и прав. Он не аутист, но очень странный, я точно тебе говорю!

– Как его имя? Я знаю его родителей?

– Кай Керрфут.

– Оу…

– Что, оу?

– Это его отец британский хирург, сменивший практику на бизнес? Аарон Керрфут, кажется?

– Я не знаю… – уже с меньшим количеством эмоций признаётся мать.

Собственно, именно после этого родительского разговора я и выучила новое слово и дала мальчишке прозвище «Аутист», которое к нему благополучно приклеилось и не отлипало до самого восьмого класса. Об этой моей «заслуге» он так никогда и не узнал.

2

Парочку дней спустя нам с матерью пришлось наблюдать такую же картину ещё раз. Мать попросила:

– Дженни, детка, ты не могла бы подойти к тому мальчику, взять его за руку и пригласить пойти с тобой в школу?

– Зачем? – искренне не понимала я.

– Его маме очень сложно с ним управляться. А ты такая красивая девочка, что он просто не сможет тебе отказать! Давай поможем ей?

– Нет.

И моё «нет» – безапелляционное «нет». И не потому, что у меня тоже упёртый характер, а потому, что в свои шесть лет я уже поняла, что такое красота, и как гордо необходимо её носить.

– Доченька, ну пожалуйста!

Мой нос вздёрнут выше всех остальных носов в школе, потому что практически все хотят со мной дружить, а я выбираю только тех, кто наиболее этого достоин. Да, я была звездой в своём Голливуде и оставалась ею до самого выпускного, включительно. «Аутист» и его грязные лапы (наверняка, грязные, а какие же ещё?) мог быть только ударом по моей репутации, поэтому:

– Нет!

На нет и суда нет. Но образ мальчишки в красном свитере оказался очень въедливым. Он не покидал мою голову даже тогда, когда я с презрением советовала подругам к нему не приближаться.

Два года спустя нас, как всегда, перемешивают, и на этот раз, уже в третьем классе, мы с ним оказываемся на одной территории. Мне восемь лет, в сентябре исполнится девять, и я уже вовсю вырезаю сердечки, леплю их в дневник и учу это делать своих поклонниц – подруг. Уже очень скоро на наших страницах появятся не только стикеры, но и имена…

Первым, что сдвинуло моё девичье сердце с точки покоя, были его математические способности. Это, чёрт возьми, впечатляло. В сравнении со всеми нами – двенадцатью «не аутистами», он решал любые примеры в голове, а не в столбик, и делал это практически молниеносно. Но ненавидел английский язык и упёрто не желал учить даже алфавит. Это привело к тому, что девятилетний мальчишка не умел читать, но решал сложнейшие задачи буквально на лету.

Девочкам вроде меня всегда были интересны взрослые разговоры, поэтому когда его мать была вызвана на беседу с директором и нашей учительницей миссис Вендрамин, мои уши превратились в локаторы у двери в наш класс:

– Мой сын не аутист, уверяю вас… – сдержанно, но безапеляционно утверждает его мать.

– Мы этого не говорим! – спешит обозначить директор, – мы только просим разрешения провести диагностику. В первую очередь это необходимо для блага Вашего же ребёнка.

– Можете проводить, я абсолютно не против. Но это напрасная трата времени и ваших ресурсов, потому что такую диагностику уже проводили и не раз, и не в школе, а соответствующие специалисты в соответствующем учреждении. Мой мальчик не аутист. Он пережил стресс – переезд на другой континент и разлуку с братом, которого любил, и таким упёртым поведением всего лишь демонстрирует взрослым своё сопротивление переменам.

– В течение трёх лет?

– Четырёх. Я же говорю, он очень упорный. Но подозреваю, протест вошёл у него в привычку. Он уже почти не помнит брата, но продолжает делать всё наперекор. Его терапевт считает, что всё это пройдёт к десяти-двенадцати годам.

Она оказалась права: не знаю только, действительно ли тот прогноз принадлежал специалисту, потому что я и в девять лет и сейчас склонна думать, что главным психиатром Кая была его мать.

В пятом классе началась травля. Бездумно и совершенно без всякого злого умысла придуманная мною кличка «Аутист» стала доставлять Каю хлопоты. Хлопоты по избиению одноклассников: внезапно он потерял интерес к компании самого себя и начал драться. Его мать много и часто появлялась в школе, администрация уговаривала её перевести проблемного ребёнка на домашнее обучение, но женщина упорствовала не меньше своего сына:

– Мой мальчик здоров и его место среди здоровых детей. Кай бьёт только тех, кто этого заслуживает. На Вашем месте, я направила бы свои усилия туда, где они действительно необходимы – на работу с родителями пострадавших. Объясните им, что оскорблять моего сына небезопасно!

– Аплодисменты, – проговорила сквозь растянутые в улыбке губы учитель математики миссис Маллер – она обожала Кая. Он был для неё отрадой, редким фруктом в нашем огороде бестолковых овощей.

В шестом классе Кай молотил обидчиков так, что за теми иногда приезжала скорая, но никто так и не умер и даже не был покалечен. Кая отстраняли от занятий, но он всегда возвращался, потому что закон позаботился о его праве на государственное образование.

В восьмом у него появились друзья: Лейф – новенький долговязый мальчик, и… Я.

К этому времени страницы с сердечками в моём дневнике уже тысячи раз исписаны именем «Кай» и обклеены различными версиями композиций с единственным его фото. Я вырезала его с группового снимка, где все мы так или иначе стоим вокруг него: он в центре и единственный виден целиком, очевидно, чтобы мне было удобнее многократно копировать, вырезать и клеить.

Я подошла к нему сама, потому что риски стремительно росли: вокруг него уже слишком гулко жужжали другие… претендентки. Моё первое «привет» прозвучало на том же самом месте, где я увидела его впервые – на бейсбольном поле нашей начальной школы, пенаты которой мы покинули вот уже четыре года назад.

Он остановился, подозрительно посмотрел в глаза и сказал:

– Давно ждёшь?

– Не очень.

Это было чистейшим враньём: прождала я его больше двух часов, потому что именно в тот день их с Лейфом состязания по покорению баскетбольного кольца затянулись как никогда. А может быть, он заметил меня с площадки с самого начала и догадался, что явилась по его душу, потому и тянул. А если рассуждать глобально, то ждала я его уже как минимум пару лет. И если совсем уж честно, то с первого класса.

3

Официально познакомившись, мы сразу срослись: интересами, взглядами, душами. В нас был один ритм и одна волна одной частоты. Наши матери подружились, а отцы стали вместе делать деньги. А мы росли дальше и ходили в одну школу. Я бы сказала, что не расставались, но кроме наших игр и бесед существовали ещё уроки, спорт и дополнительные языки, коими нас мучили наши матери.