Джентльмен-капитан (ЛП) - Дэвис Дж. Д. - Страница 30

Финеас Маск не страдал от подобных ограничений. Он слонялся по шканцам, громко стеная, мол, такая работа не под стать наследнику Рейвенсдена, и ему отлично известно, что добропорядочная жена наследника Рейвенсдена, окажись она рядом, решительно поддержала бы его позицию. По крайней мере, эти сетования служили приятной заменой бесконечным тирадам о том, насколько медленными он считает путешествия по морю с их непостижимой зависимостью от таких обыденных вещей, как приливы и ветра, с последующим недоумением: как далеки ещё мы от нашей цели в Шотландии.

Хотя Джеймс Вивиан и стоял на вахте, но держался в стороне, замкнутый и безразличный к движению корабля, бормоча иногда неясные слова команд. Узнав об этой второй смерти — жестоких пытках и убийстве Пенгелли, лейтенант снова стал одержим идеей, что его дяде помогли умереть, и, честно говоря, эта новость заставила и меня задуматься. Я начал носить за поясом заряженный пистолет. Вивиан ходил к матросам и допрашивал каждого на корабле, кто был знаком с погибшим, но похоже, что слуга капитана, как это обычно бывает, имел мало общего с остальной командой. Пенгелли так же легко мог быть призраком или выдумкой.

Когда мы обошли Лендс–Энд, ветер с юго–запада задул ещё сильнее, заставляя нас уходить всё дальше в море, чтобы избежать смертельно опасных утёсов подветренного берега Корнуолла. Мне показалось, что с появлением в небе первой звезды я заметил низкие тёмные очертания Силли далеко по левому борту. Наконец я удалился в свою каюту, пригласив Вивиана отужинать со мной.

Причиной тому отчасти было то, что мои попытки разделить трапезу с преподобным Фрэнсисом Гейлом неуклонно пресекались порядочными дозами портвейна, которые также могли быть виной частых и громких ночных кошмаров, о которых поведал мне Маск. Я подумывал явиться собственной персоной в каюту пастора и приказать ему покинуть её, но одному Богу известно, что такой сильный мужчина как Фрэнсис Гейл — ветеран гражданской войны — сделает в пьяном виде, даже со своим капитаном. Отчасти приглашение служило для умиротворения Вивиана. Я понимал, что особое отношение к Киту Фаррелу — необходимое для меня — трудно стерпеть лейтенанту, почти равному мне по происхождению и рангу: именно ему по праву принадлежало моё доверие, а не какому–то сверхштатному помощнику штурмана. И ещё я хотел дать Вивиану шанс облегчить душу и поделиться мыслями, связанными с убийством Пенгелли. Он стал слишком тих и задумчив. Люди начали замечать это, что не шло на пользу настроению команды. Я сам немного поразмыслил об этом деле и надеялся разговором вывести Вивиана из состояния глубокой и тревожной подозрительности.

Вот так вышло, что мы встретились за столом, дабы поесть и обсудить историю с Пенгелли. Я наполнил его бокал и предложил выпить, желая заслужить немного доверия и вернуть ему присутствие духа. На любой важной дороге королевства немало бродяг, сказал я, дерзких грабителей и странствующих шаек, состоящих из бывших солдат республиканской армии, грубых людей без роду и племени. Кого угодно могла привлечь дорога из Портсмута и шанс встретить только что сошедших на берег моряков с карманами и седельными сумками, полными звонкой монеты. Человек вроде Пенгелли запросто мог пасть жертвой таких разбойников. Я рассказал всё это Джеймсу Вивиану, пока мы жевали поданную Дженксом курицу, но лейтенант оставался глух к моим доводам. Он отвечал со слепой страстью, с диким взглядом, полным возбуждения и мстительной ярости. С Пенгелли покончили, твердил он, потому что тот знал правду об убийстве дяди. Должно быть, это Пенгелли принёс в каюту Джеймса Харкера загадочную записку с предсказанием смерти. Я признал, что это возможно, но поинтересовался, зачем верному слуге вообще сочинять записку, притом анонимную. Зачем изливать свои подозрения в столь неопределённой форме? И как он узнал о заговоре, если таковой существовал? Почему не сказал ничего после смерти хозяина? Нет, сказал я твёрдо. Это и впрямь странное совпадение, но неразумно видеть в нём нечто большее.

Вивиан не ответил. Вместо этого он совершенно неожиданно начал изливать яд на казначея, Стаффорда Певерелла. Похоже, Пенгелли был неофициальным клерком капитана, что ставило его в выгодную позицию для обнаружения мошенничества со стороны казначея. Харкер и Певерелл часто и яростно спорили, сказал он. Певерелл был единственным офицером, также сходившим на берег в день смерти Харкера. Певерелл не просто высокомерный грубиян, он хуже, много хуже… Джеймс Вивиан умолк, многозначительно глядя в свой бокал. Всё это домыслы, возразил я. Людей вешали в Тайберне и на меньших основаниях, чем подобные домыслы, возразил Вивиан, ибо таков английский закон.

— Лейтенант, если люди спорят, это не значит, что они готовы на убийство. Кроме того, в день гибели Пенгелли Певерелл находился на борту этого корабля, в море.

Я и сам считал, что казначей оскверняет своим существованием род человеческий, но не мог допустить таких обвинений против одного из моих офицеров.

Вивиан свирепо уставился на меня.

— Верно, — сказал он со злостью, — но у него, как и у дьявола, всюду найдутся приспешники.

С такой казуистикой сложно спорить, и пока Вивиан подливал себе вина, я сменил тактику и спросил его, за что он так невзлюбил Певерелла.

— Ха… — сказал он, раскачиваясь на стуле и едко ухмыляясь.

Ветер усиливался, нам уже приходилось время от времени хвататься за мебель, когда каюта заваливалась на большой волне. Я с тревогой осознал, что Вивиан выпил больше, чем мне казалось — возможно, он уже выпил, когда явился к ужину, а ведь через несколько часов ему предстоит заступить на вахту.

Следующие слова оказались внезапны и неожиданны.

— Содомит, — прошипел он.

Обвинение действительно серьёзное, поскольку тридцать вторая статья Дисциплинарного устава флота, подписанного Парламентом в минувшем году, гласила, что «противоестественный и отвратительный грех мужеложства и содомии с человеком или зверем» карался смертью. Будь такие строгие меры приняты на берегу, они выкосили бы ряды духовенства и придворных, а возможно, и морских офицеров, и меня немало беспокоили наклонности собственного брата. Но всё это имело лишь академическое значение в решении насущного вопроса. Смутное подозрение в содомии навряд ли заставило бы таких крепких людей как Вивиан, Стэнтон и Лэндон бояться надутой и тщеславной сухопутной крысы, какой был Стаффорд Певерелл.

— Лейтенант, — сказал я строго. — Мне кажется, вы забываетесь.

— Папист, — промямлил он, — и алхимик. Колдун. Он держит распятие и чётки в своей каюте. Андреварта видел их. И зелья. Он знает о зельях побольше Скина.

То, что образованный человек вроде Стаффорда Певерелла знает больше, чем наш глубоко безграмотный хирург, было весьма слабым основанием для обвинения, подумалось мне. Меня слегка озадачило, что юный Андреварта, слуга Вивиана, так подробно изучил каюту казначея, но потом я понял, что, возможно, это он сообщил хозяину и о других наклонностях Певерелла. Мы продолжили ужин в натянутой тишине, пока Вивиан пьяно глазел в свой бокал или на меня. Светильники, качаясь на бимсах, отбрасывали фантастические тени на эксцентричные стенные украшения Харкера. На миг мне подумалось: может, всё же что–то есть в пьяной болтовне Вивиана. Если Джеймса Харкера действительно отравили, а Певерелл умеет создавать алхимические снадобья…

Тут я упрекнул себя в том, как легко поддался распространённым во флоте суевериям и склонности всего человечества верить в самые тёмные заговоры. Мне представился дядя Тристрам, мирно смешивающий ингредиенты в поисках философского камня, будь то в его захламлённых комнатах в Оксфорде или в Рейвенсдене. В другую эпоху такие как Джеймс Вивиан отправили бы его на костёр за колдовство. Даже мою мать однажды объявили ведьмой на рыночной площади Бедфорда, пусть сделал это помешанный, считавший себя Иоанном Крестителем, и исключительно на основании её любви к кошкам. Стоит чуть глубже заглянуть в такого благоразумного человека как Джеймс Вивиан (и Бог свидетель, возможно, даже Мэтью Квинтон), и вы часто найдёте в нём подозрительного фанатика.