Я вернусь через тысячу лет - Давыдов Исай - Страница 47

– Ты думаешь так же? – спрашивает Тушин меня.

– Почти.

– Значит – единомышленники?

– В главном.

Марат удивленно смотрит на меня. Ведь я с ним так спорил!..

– Что же ты считаешь главным? – спрашивает меня Тушин.

– Пора начинать, хотя, может, и не так, как предлагает Марат.

– Как предложил бы ты?

– Можно построить специальных киберов. Забросить их в племя.

– Цель?

– Сбор информации. Привитие племени каких-то трудовых навыков. Сразу можно было бы понять и реакцию дикарей на все это. А потом учесть ее.

– Киберы все испортят! – Марат резким движением руки как бы отбрасывает мою мысль в сторону. – Тут нужен человек. Все нюансы не запрограммируешь.

– А главное – мы не можем сейчас построить киберов... – Тушин вздыхает. – Негде строить... – Он переводит взгляд на Марата и признается: – У тебя серьезные доводы, Марат! От них не отмахнешься. Мы обсудим их на Совете. Придешь на Совет?..

Мы уходим от Марата вместе с Тушиным. Как-то так получилось, что Тушин увел меня с собой. И в лифте Тушин неожиданно предлагает:

– Поднимемся на крышу? Походим, Алик?

Я машинально киваю и снова удивленно гляжу на него. Почему он назвал меня Аликом? Откуда он знает это домашнее мое имя?

Он понимает мой взгляд и улыбается:

– Не удивляйся, дружище! Мне мама сказала, что дома тебя звали Аликом.

Мы выходим на крышу. Здесь пустовато и прохладно. В дальнем конце, за низкими столиками, тянут тайпу несколько парочек. За ними замерли ажурные стрелы кранов. В противоположном конце крыши так же неподвижно, безмолвно стоят полосатые вертолеты, и пригнувшиеся края их винтов чем-то похожи на опустившиеся лепестки вянущего цветка. На западе еще пылают багровым и оранжево-золотым пламенем края облаков, а на востоке уже густеет синяя тьма и зажигает первые звезды. И звонкая тишина кругом – полная, расслабляющая, бездонная тишина. Как у нас, в вечернем уральском лесу. Как у Бируты, на притихшем, засыпающем взморье. Такая мирная-мирная тишина.

– Какая у тебя программа, Алик? – тихо спрашивает Тушин. Я не понимаю вопроса и опять удивленно гляжу на него.

– О чем вы?

– О твоей личной программе. Что ты хочешь делать в жизни?

Я пожимаю плечами, улыбаюсь.

– Работать в лаборатории, С новыми аппаратами, новыми схемами. Искать.

– А лаборатории нет... – Тушин собирает морщины на лбу. – И еще не скоро будет. Есть пока лишь монтажные мастерские...

– Я все понимаю, Михаил. Мне не надо объяснять. Я же не жалуюсь.

– А знаешь, чего я боюсь, дружище? Что пока у нас появятся условия для творчества – у многих умрет творческая жилка. Мы слишком долго благоустраиваемся.

– А можно сделать это быстрее?

– Вряд ли. У нас все было рассчитано на свободу действий. А получилось так, что мы во многом скованы этим воинственным племенем. И в свободе передвижения. И в исследованиях. Все время надо обороняться, думать о защите. На это уходят часы, дни, месяцы. Мы медленнее работаем и быстрее устаем – все на нервах. Мы прекратили поиски на южной половине материка – не хотим стеснять ра, не хотим, чтобы в геологов стреляли. А ведь еще в первые годы там нашли и металлы, и уголь, и были основания искать нефть. И все это заброшено. Только на картах осталось. По существу, дороги на космодром и в Заводской район стали нашими границами. Южнее и западнее их не заходим. А это – полматерика. Да и на нашей-то половине, сам видишь, – покою нет. И неизвестно, когда будет.

– Ну а выход, Михаил? Выход? Тот, что предлагает Марат?

– Подумай сам!

– Я все время думаю!

– И, конечно, ищешь выход в крайностях. Юность всегда ищет выход в крайностях. Разумеется, Марат во многом прав! А вот послать к ра мы никого не можем. И не хотим! Это, по существу, послать на смерть. Причем без крайней, без сиюминутной необходимости.

– А если объяснить? Многие пошли бы сами.

– Были такие предложения в Совете. Я пока – против. И большинство в Совете – против. Потому что любая оттяжка в этом деле работает все-таки на нас. С каждым днем мы становимся и богаче, и сильнее. И потом мы ведь не теряем времени с теми ра, которые попали к нам. Когда-нибудь они будут руководить своим племенем. Потому что будут очень многое уметь и знать. Но ведь их надо готовить к этому! И долго. Но зато это, может, самый верный путь.

– Почему же тогда вы отпускаете Марата?

– Только потому, что это нужно ему самому. Он не может иначе. Он увидел в этом свой долг. И запретить ему выполнить долг было бы бесчеловечно. Убеждению он не поддается – ты сам видел. Тут даже обратная реакция – чем больше он спорит, тем сильнее убеждает самого себя.

– Высчитаете – он погибнет?

– Очень возможно. Среди не видевших нас племен ему было бы легче. А ра уж больно непримиримы. Только одно за него – он будет знать язык.

– Почти то же самое я говорил ему сегодня! Перед вашим приходом.

– То же самое ему говорили и на Совете. Но на Марата это не действует. Он хочет именно к ра. В общем-то, в такой ситуации он, конечно, вправе распорядиться собой. Но, видно, не понимает, что тем самым распорядится еще и другими. И этого ему не скажешь...

– Кем же он может распорядиться еще?

– Да вот сегодня Монтелло сказал: “Если погибнет Амиров – пойду я”.

“А если погибнет Бруно, – тут же решаю я, – значит, моя очередь...”

Но, понятно, Тушину говорю другое:

– Марат все понимает. Просто он считает, что это стало абсолютно необходимо обществу. И, значит, общество должно сделать.

– Да, – соглашается Тушин. – Тут цепная реакция. Гибнет один – на его место идет другой. Этого уже не остановишь. Сколько мог – я сдерживал начало. А теперь не могу. Но мне больно, Алик! Я старше вас и лучше понимаю цену ваших жизней. Вы еще не понимаете ее. А для меня вы – дети. Представляешь, что это такое, когда на смерть идет твой сын?..

Мы проходим несколько шагов молча.

Потом я говорю:

– Знаете, Михаил, обидно, что мы даже не можем сообщить на Землю, как здесь трудно. Кажется, если бы только ушло сообщение – стало бы легче.

– Сообщение уже ушло, Алик! Когда вы прилетели. Там было все. В финишной ракете. Мы ничего не скрыли.

– Но ведь до ответа не дожить!..

– Пожалуй.

– Михаил! Неужели люди так никогда и не доберутся до нуль-пространства?

– Не будем фантастами, Алик! Нуль-пространство возможно только в математике. Да в красивых мечтах. Самое большое, к чему когда-нибудь смогут прийти люди, – это сближение планетных систем. Да и то еще неизвестно, чем оно пахнет. Звезды – не игрушки. Они могут выйти из-под контроля – и тогда погибнет все. Такие вещи надо вначале пробовать на мертвых планетных системах. Понять закономерности, технологию, что ли, отработать. Нельзя же экспериментировать над целыми человечествами! На такое дело уйдут даже не тысячи лет. Десятки тысяч! Но, как говорили древние, – завидуем потомкам нашим!

– В двадцатом веке любили говорить еще и о том, что потомки будут завидовать предкам. Тушин усмехается, мотает головой.

– Я не очень верю в это.

– Мне тоже не приходилось завидовать. Всегда казалось, что у меня жизнь – интереснее. Тушин улыбается.

– Конечно! А особенно тут! Ведь вы смолоду выходите в классики! Вот у нас раньше был один скульптор. Был один живописец. Но монументалиста не было. Ваш Али Бахрам – первый. Я вчера смотрел панно, которое он делает для школьного зала. Это прекрасно! А как он работает! С какой страстью!.. Говорит: “У вас тут все стены пустые. Скоро у вас не будет пустых стен!” Он все еще говорит “у вас”... А ведь он уже классик. С первых своих работ. Первый монументалист планеты! Представляешь? А Розита Верхова? У нас был композитор и до нее. И очень много поэтов! Мне кажется, каждый десятый землянин на этом материке пишет вполне приличные стихи. Но и музыку и стихи – она первая. И, значит, ее песни – уже классика. Даже самые несовершенные!.. И ты вот... Построишь здесь первого робота – и тоже станешь классиком! Даже если робот получится не идеальный. Я смеюсь.