Гнилые холмы (СИ) - Серяков Павел - Страница 22

Кобыла вновь захрапела и даже из избы было слышно, как та взрывает копытом землю. У Рейна не было никакого желания выходить на улицу и проверять, что там. После увиденного в лесу, после поведения деревенской голытьбы, он попросту не знал, что может приключиться дальше. Не знал и, видит Отец Переправы, знать не хотел.

Для спокойствия Рейн положил меч себе на колени и принялся поглаживать ножны, за которые он, по оддландским меркам, выложил целое состояние.

Рейн зевнул и, говоря себе, мол, парень, спать сейчас определенно не стоит, уснул. 

Рейн понимал, что видит сон, и, справедливости ради, стоит отметить, что гнал его изо всех сил.

Он играл на лютне и пел своим друзьям песни. Пальцы, отвыкшие от струн, двигались не так резво, как во времена постоянной практики.

– А ну, давай еще раз про зазнобу, – от сидения у огня щеки Аарона покраснели. Он выглядел счастливым, и Рейн понял, что для счастья этому человеку нужно-то совсем немного. Просто хорошая компания.

Рейн никогда не думал о верзиле в таком ключе. Теперь младшему из выжлятников стало ясно – Аарон ляжет за них костьми, если придется. О судьбе своего напарника Рейн почти ничего не знал и не давал похлопываниям по плечу, обоюдному обкладыванию своих мамаш грязью и прочим проявлениям дружеского общения ввести себя в заблуждение. «Аарон добр ко мне, только пока наши дороги идут параллельно друг другу», – говорил себе младший секутор. Теперь Рейн глядел в глаза старшего брата, с которым они прошли немало и без сомнения пройдут еще достаточно вёрст по трактам Оддланда.

Он взял ноту и приготовился петь. Это было не так давно, и Рейн знал, что отбрехался от просьбы Аарона, но сейчас он видел сон и потому сыграл еще раз, а Аарон подпевал, то и дело забывая слова и вместо них выкрикивая свое идиотское «а-ца-ца! А-ца-ца!».

Дом человека, с которым выжлятников свело ремесло последних. Этот человек больше никогда не переступит собственноручно слаженного порога. Рейна это волновало меньше всего. Судьба того, за чью голову им платили – не их дело. Так было проще и легче жить.

От огня шло тепло. По полу не бегали сквозняки, а из худой лютни доносились вполне себе нестыдные звуки.

– Завязывай глотки драть, кодла, – буркнул Горст, – отдохнули.

Секутор бил Рейна. Секутор скверно обходился и с Аароном. Младший выжлятник боялся старшого и считал того настоящим зверем, но сейчас, держа на коленях не меч, а лютню, видел Горста в ином свете. Рейн видел перед собой уставшего от жизни человека, мужчину, измотанного и опустошенного. «Сколько раз его пытались убить, и сколько раз он сам заносил меч? – спросил у самого себя Рейн и себе же ответил. – Достаточно, чтобы перестать хоть что-либо чувствовать». Горст с гримасой боли натягивал сапог на свою больную ногу, а Рейн понимал – этот человек мог бы обрабатывать поле, глядеть на небо и не выискивать в нем стаи ворон. Горст мог бы воспитывать сына, дочь, дрессировать сторожевого пса и рассказывать детям сказки о крылатых змеях и отважных героях. Случись с Горстом другая жизнь, тот бы не упустил свое счастье, но старший секутор был вынужден выискивать ворон, кружащих над грудой трупов, рассказывать о поганейших представителях людского рода, не испытывая к оным презрения. Горст бил и морально уничтожал своих помощников, учил их не быть одураченными и не навлекать на себя гнев оддландской аристократии.

– Ты чего? – удивился Аарон. – Сопляк, ну?!

– Разжалобила, сука, песня нашего менестреля, – ответил Аарону Горст.

Рейн утер слезы и улыбнулся. Он никогда не смотрел на их ганзу под таким углом, но теперь он понял – Аарон и Горст не мерзавцы, с которыми он вынужден идти, покуда судьба не разведет их в разные стороны. Выжлятники – его семья. Жёсткая, не прощающая ошибок и не терпящая жалоб и скулежа, но семья, а семью не выбирают.

На улице началась какая-то возня. Рейн понимал, что это сон, и потому решил сыграть своим друзьям еще парочку-другую песен.

– Стервец в доме старосты нашего, – сказал некто.

– Выковыривать будем?

– Сперва надо лошадя евонова забить.

– Так жалко лошадку.

– А ежели он бежать удумает, то как мы перед Сестрами отчитаемся?

Это не было частью сна. По полу вновь гуляли сквозняки, и изба, в которой он играл на лютне своим друзьям, исчезла, оставив вместо себя лишь провонявшую гнилью лачугу подлесского старосты.

Конское ржание и брань.

– Лягается, курва!

– Обойди её!

Рейн медленно поднялся с пола, извлекая из ножен меч, и пока он шел к подпертой лавкой двери, вернувшиеся в деревню люди сумели сладить с несчастной кобылой. 

Они ждали его, окружив дом. Мужичье из Подлеска в рубахах, перепачканных в крови Эвжена. Все шестеро они являли собой непоколебимую веру в своей силе. Каждый из них видел Серебряную реку своими глазами, каждый из них уже ощутил на своей коже теплый свет Золотого полумесяца.

– Выжлятник! – проорал один из них, и в свете луны можно было различить уродливый старый шрам, похоронивший под собой верхнюю губу, тем самым превратив оную в подобие заячьей. – А ну, отпирай дверь, негоже так себя в гостях вести.

Остальные загоготали.

Кобыла лежала близ коновязи, и кровь её, еще не успев остыть, мешалась с вылитой из бочек водой, которой обливались мужики, бежавшие из горящего пролеска.

– Что вам нужно?! – произнес через дверь Рейн, и голос его удивил бы всякого своей решимостью. – Где мои друзья?!

Пауза.

– Нам-то ты в хер не встал, – ответил Рейну мужик с шрамом на губе, – ты нужен Матушке, а это важнее твоих выкрутасов. А ну, отворяй дверь, и пойдем. Не позорь себя.

Дверь не отворялась.

– Может запалим избу? – прокричал другой мужик.

– Может и запалим, – ответил третий.

Рейн, прислонившись к двери ухом, считал голоса, прикидывая общее число собравшихся во дворе ублюдков.

– Нихера мы палить не будем, – мужик с подобием заячьей губы воткнул в землю вилы и пошел к входной двери. – Послушай сюда, выжлятник. Раз уж Матушка избрала тебя, ты, парень, не дурак, но видишь ли какое дело… Ей нельзя отказывать. И вот еще что, ты…

– Закрой свою поганую пасть, – перебил говорящего младший из людей Горста, – где люди, что были со мной?

– Люди… – зло сплюнул человек, потрошащий седельную сумку Рейна, – разве ж они люди?

– Один из твоих на реку пошел, – почти что смеясь выпалил рыбак с достаточно красивым для смерда лицом, – знаешь, что нашел там?

– Осади, – прервал своего односельчанина человек с шрамом на губе, – живы твои волчатники. Все с ними в порядке, только этот порядок от тебя одного и зависит. Не долго он продлиться может, этот их порядок.

– Так ведь Вша же сказал, что…

– Осади, сукин сын!

Мужчину с подобием заячьей губы звали Ансгаром, и, в отличие от своих дружков, он был толковым человеком. До пропажи из Подлеска Пиотра, до прихода в деревню Вита, Ансгар был старшим в Подлеске по рыбному промыслу, и поговаривали, дескать муж сей мыл выше по течению Хельги золото и строил далеко идущие планы на жизнь. У Ансгара на шее не было клейма Дидерика Ланге, ибо в Оддланд Ансгар приплыл по собственной воле.

– Ты, парень, покумекай как следует. Я знаю, ты человек отважный и…

Деревенские не смогли сдержать смеха. Они уже нашли портки Рейна обсыхающими на веревке и вдоволь похихикали над обмочившимся выжлятником.

Ансгар криво улыбнулся:

– Я знаю, что у тебя есть меч. На твоей коняшке я нашел лук. Твой лук?

Рейн не ответил.

– Теперь это мой лук, выжлятник. Ты уже пересчитал нас по голосам. Сестры говорят, что ты так и поступил, – Ансгар поднес большой палец к губам и прикусил ноготь. Он внимательно слушал шепот Возлюбленной, Покинутой и Скорбящей. Согласно кивая, что-то бубнил в ответ. Рейн изо всех сил пытался разобрать слова, но тщетно.

– Хитро. Да, могу я действовать самостоятельно? Да, – Ансгар вопрошающе посмотрел на Сестер, а стоящие рядом мужики в свою очередь с восхищением глядели на Ансгара. По мнению каждого из них видеть воочию Возлюбленную, Покинутую и Скорбящую было немалым чудом, а чудес и без этого хватало.