Оазис (СИ) - Гуминский Валерий Михайлович - Страница 15

— И никакой магии?

— Никакой. Всего лишь манипуляция, гипнотический блок. Медицина.

— Врешь ты, святоша, — я недоверчиво покачал головой. — Если у тебя есть возможность применить магию — черта с два ты будешь заниматься какой-то медициной.

— Помолчи лучше, сын мой, и не мешай мне работать, — с иронией, явно отсылающей меня к фразе «святоша», ответил монах.

Тело из расслабленного состояния возвращалось в грязный и тяжелый мир. Эйфория медленно отступала, легкий туман, крутящийся перед глазами, стал рассеиваться, и я увидел Симона, стоящего передо мной с растопыренными пальцами, которые он загибал через равные промежутки времени. Словно рефери на боксерском ринге. Да он же на самом деле считает!

— Смотрите на меня, Алекс! — потребовал монах. — Что вы сейчас видите?

— Хватит уж кулаками махать перед носом, — я облегченно пошевелился. — Да в порядке все!

— Охрана! — гаркнул Симон, поправляя наплечный ремень, входящий в сложную систему связок. Рукоять волшебного меча пошевелилась. Если бы не светящийся клинок — моя авантюра закончилась бы в погибшем поселке. Интересно, орденские братья хоть когда-то расстаются со своими острыми игрушками?

Дверь распахнулась, я глубоко вздохнул и вышел наружу, позвякивая браслетами, которые мне должны снять только в камере. Конвоировали меня два огромных лося в черных мундирах, перетянутых широкими ремнями. На них с одной стороны висела кобура с револьвером, по рукояти которой я узнал «питон» — серьезную игрушку в охранном деле, а с другой — дубинка. Пройдя по мрачноватому бетонному коридору, покрашенному в тошнотный темно-синий цвет, мы поднялись наверх и по спирали стали обходить тюремные рекреации. Перед одной дверью с мощными заклепками по всей площади полотна мы остановились. На ней была нарисована цифра 98.

Проскрежетали зубцы замка, дверь распахнулась.

— Заходишь внутрь, ждешь, когда дверь закроется и просовываешь руки в окошко, — проинструктировал меня один из лосей.

Следует толчок в спину, я влетаю в помещение, еще не разобравшись, куда попал. Дверь с грохотом закрывается, но зато распахивается небольшое оконце. Сую туда руки и чувствую с облегчением, как чертовы железяки покидают мои запястья. Чуть ли не с наслаждением растираю багровые полосы. Оконце захлопывается, отрезая меня от мира, в котором я еще несколько дней назад был свободным и счастливым.

— Мир в хату, уважаемые! — я повернулся и пристально оглядел свою новую «квартиру». Конечно, древняя русская тюремная идиома, произнесенная на эсперанто, навряд ли будет понята.

Смотрю с интересом.

Камера небольшая, на четыре человека. Шконки — то бишь панцирные кровати, привинченные мощными анкерными болтами к бетонному полу — стоят по две друг против друга. Узкий проход к столику возле стены; зарешеченное окошко под самым потолком, дающее минимум света. Сверху свисает тонкий черный провод с засиженной мухами лампой. Все-таки электричество здесь есть. Где-то находится ветряк, вырабатывающий энергию, но я не заметил такового. Может, тюрьма запитывается от города?

Слева от входной двери — параша, огороженная от «жилухи» тонкой фанерной перегородкой. Все-таки в американском секторе стараются блюсти право человека на уединение. Тут же проржавевшая раковина. Кран протекает. Капельки воды бесшумно падают вниз.

Теперь люди, с которыми мне придется жить долгие…ну, пятнадцать лет пусть чужой дядя сидит, а я найду возможность отсюда слинять при первой же оказии!

— Еще одного «снежка» пригнали! — с дальней шконки поднялась голова баклажанного цвета. Худощавый потомок погибшей Африки с хищным взглядом на добродушном, казалось бы, лице, с толстыми губами и пухлым носом смотрит на меня с настороженным любопытством. По мне, так все они на одно лицо. — Кто таков, приятель? Проясни!

— Черный Археолог, братан, — я не торопился проходить дальше невидимой линии, очерченной для новичков в двух-трех шагах от входной двери. — Слыхал о таком?

— Не-а, ни разу!

— В уши долбишься, значит, — я потерял интерес к баклажану.

— За что упекли, Археолог? — скрипнули пружины другой кровати. Смуглолицый, похожий на мексиканца, парень с живописными татуировками на щеках и шее, скинул ноги на пол, и кошачьим шагом приблизился ко мне.

Стою спокойно. Это такая же сявка, что и первый, только рангом чуть выше, приближен к смотрящему по «хате». А тот еще не вышел на сцену. Лежит себе в великой задумчивости, пялится в потолок.

— Не хотел делиться с властями своими находками, — я пожал плечами, внутренне держа себя в готовности. Несмотря на магические блоки, отношения между сокамерниками не входят в программу лояльности. Кто знает, в каком ключе будут развиваться события? Вон и баклажан, обиженный моими словами, смотрит с желанием перегрызть мне глотку. Хрен знает этих ребят. Какой у них статус? Имеют ли влияние на других заключенных?

— Завалил, небось, кого? За такую туфту на каторге не закрывают, — скривил губы мексиканец.

— Не без этого, — спокойно смотрю в чужие глаза. — Исключительно в целях самообороны. Пара мутных типов и легавые в придачу.

Собеседник хохотнул.

— Сегодняшний этап из Мемфиса — ваш?

— Ага, — нисколько не удивился осведомленности каторжан.

— Ну, проходи, чего порог топчешь? — парень посторонился, пропуская меня к свободной кровати, на которой лежал свернутый матрац. Соседом моим оказался мужик с потемневшей кожей. Но это был белый, настоящий белый, пусть и критически загорелый на местном солнце. Вот он излучал мощную ауру опасности. Кажущаяся расслабленность во всем теле могла обернуться проблемами для тех, кто игнорировал свои внутренние звоночки об опасности. А в моей башке не звоночки «тилимкали», а настоящий набат гудел.

Нарочито небрежно раскинул матрац и скептически посмотрел на голую подушку и одеяло. И как мне спать без постельного белья?

— Перед обедом принесут, не дергайся, — бесцветным голосом проговорил сосед, закидывая ногу на ногу. — А где твои шмотки? Отобрали что ли?

— Меня в дороге взяли, — неохотно пояснил я, присаживаясь на скрипучую шконку. — Сутки в обезьяннике, приговор шерифа и сразу же «адская Мэри». Даже побриться не успел. Да еще ночь в дороге, дилижанс сломался. Ночевали в заброшенном поселке.

— Ого! — мексиканец рухнул на свою кровать, отчего пружины жалобно застонали. — Это где?

— В сорока милях отсюда. Даже не знаю, что за место. Церквушка там стоит заброшенная.

— Почему заброшенная? — удивился баклажан, тоже навостривший уши. — Это же поселок отца Фердинанда! Там люди живут!

— Нет уже никакого Фердинанда и людей, — пояснил я. — Сожрали их. Мы закрылись в церкви и переждали там опасное время.

Рассказывать о морфах, осадивших нас в поселке, я не стал. Все равно потом узнают. Не стоит сейчас из себя героя строить.

— Твою хреновую задницу! — выдохнул африканец. — Как же так?

— Да вот так, — ответил я.

Белый мужик с ухмылкой посмотрел на мой желтеющий «бланш» под глазом, но еще внимательнее — на старый шрам. Потом протянул руку, заключая тем самым негласный пакт о содружестве. Набат слегка притушил свои вопли в голове, в отличии от меня. Незнакомые люди всегда вызывают опасение, а в таких закрытых местах — тем паче.

— Меня Канадцем кличут, — представился он. — Я в этом муравейнике главный. Будешь держаться моих правил — уходить отсюда не захочешь. Стены толстые, решетки хрен выдернешь, охрана с пулеметами кругом. Ни одна тварь не прорвется.

— У меня как бы другие планы насчет проживания, — вежливо ответил я. — Так ты пахан, или просто смотрящий за «хатой»? Что-то не могу въехать.

— Под ним вся секция, — ответил мексиканец. — Сообразил, снежок?

— Если хочешь, называй меня Папой, — кивнул без тени усмешки на лице Канадец. Его палец, описав дугу, уперся в черного парня, жаждущего моей крови. — Этого гуталинового мальчика кличут Губастый Джок. Ну, мы его зовем попроще: Джок. Так ему нравится больше. Мой лучший напарник на выездах. Прикрывает спину. И я ему доверяю, как никому другому. Не вздумай, Археолог, клин вбивать между нами.