Герцог Настоящего Рождества (ЛП) - Маклейн Сара - Страница 21

Эбен без труда мог представить себе этот момент.

– Повезло Аполлону.

– Вы забываете, что это греческий миф, ваша светлость, – поддразнила она. – В них никому не везёт.

– Только не говори, что малыш выстрелил ещё раз.

Она рассмеялась, и он сжал кулаки, чтобы не схватить её в объятия и не зацеловать, пробуя этот звук на вкус.

– Без преувеличения, – ответила она. – Пока Аполлон стоял, затаив дыхание, сбитый с ног красотой Дафны и своей почти нестерпимой любовью, Эрос взялся за вторую стрелу, на этот раз свинцовую.

Чувствуя себя неловко, Эбен обнаружил, что не может дышать, заворожённый красотой девушки, стоявшей перед ним, и её историей.

– Свинцовая стрела угодила в цель, и Дафна воспылала страстной ненавистью к Апполону.

Эбен негромко выругался, но Джек услышала его и кивнула.

– Именно. С тех пор, Аполлон преследовал женщину, которую любил, Дафна бежала от мужчины, которого ненавидела. А Эрос злорадствовал, ибо он доказал свою силу. – Она умолкла, а потом добавила: – Говорят, что если ты встанешь в арке на Наксосе, тебя ждёт та же участь, что Аполлона и Дафну. Ты рискуешь оказаться поражённым одной из стрел Эроса.

– Золотой или свинцовой?

Она покачала головой.

– Этого предсказать невозможно. Ты должен рискнуть. Сдаться на милость любви или ненависти. Двум самым ярким чувствам рода человеческого.

– А ты? Сдалась на милость чувств?

Она повернулась и взглянула на него своими ясными и прекрасными глазами.

– Да.

– И? Стрела оказалась золотой или свинцовой?

Она снова протянула руку, чтобы коснуться падающих снежинок. Потом тихо проговорила:

– Я надеялась на свинцовую.

Это признание поразило Эбена, словно стрела, про которую она говорила.

– Надежды сбылись?

Она покачала головой. Его дыхание стало отрывистым. Теперь они уже вернулись в Англию. В Лондон. И говорили об Эбене.

– И о чём же ты думала внутри той арки?

Она продолжала сосредоточенно разглядывать крупные снежинки, которые падали ей в руку и тут же таяли. Становясь частью её. Господи. Он завидовал снегу, Греции, кошкам и древней арке, которая стала свидетельницей того, как ветер неистово трепал волосы и юбки Джек.

– Я думала о том же, о чём и всегда, куда бы мы ни отправились. – Она сделала паузу, а потом тихо добавила: – Каждый раз, когда мы видели что-то красивое. Или волшебное. Или первозданное. Или несовершенное.

Он подошёл к ней поближе, Джек подняла на него свой ясный и искренний взор. Он коснулся пальцами её порозовевшей от холода щеки.

– О чём же?

Она прикрыла глаза, и на её ресницы упала снежинка. Его загипнотизировала эта маленькая белая крупинка, чей вес, казалось, не давал Джек открыть глаза.

– Я думала о тебе. Я думала о тебе и вернулась домой, – прошептала она.

Эбен поцеловал её мягкие полные губы, упавшую на них снежинку и сорвавшиеся слова, задержавшись ровно настолько, чтобы ощутить вкус прохладной влаги, опалив её горячим дыханием. Когда он оторвался от её рта и открыл глаза, то обнаружил, что она снова смотрит на него полными слёз глазами.

– Я так скучала по тебе, – повторила она. – Каждую минуту.

Эти слова сломали его самообладание. Он прижался лбом к её лбу и прошептал:

– Но не так, как я скучал по тебе. Как по воздуху. По зною.

Она сделала глубокий вдох и с трудом выдохнула. Он услышал дрожь, увидел, как затрепетал пар от её дыхания на морозном воздухе. А потом потянулся к ней, отчаянно желая снова поцеловать, обнять, согреть. Сделать своей.

Он притянул Джек к себе, как делал сотни раз до сего момента, тысячи, если считать его сны, и она прижалась к нему в ответ, её пальцы зарылись в его волосы, покрытые снегом. Эбен снова завладел её ртом, грубо и горячо целуя. Так, как хотел поцеловать последние двадцать четыре часа. Чтобы оставить на ней свой след. Оставить этот след на них обоих.

Она принадлежала ему.

И принадлежала с самого начала. Поражённая золотой стрелой. Как и он сам. Этой рождественской ночью Эбен заявит на Джек свои права, и, будь он проклят, завтра тоже. Хоть раз в жизни он получит то, что хочет.

А взамен даст ей всё, чего бы она ни пожелала.

– Как по небесам. – Он целовал Джек снова и снова, его руки скользили по её прохладной от снега коже, крепче сжимая в объятиях. Эбен не отрывался от неё, пока они оба не начали задыхаться, тогда он отстранился лишь для того, чтобы сказать: – Ты моя. – Он отыскал в темноте её блестящий и затуманенный взгляд. – Сегодня ночью, Джек, ты снова моя.

Она без колебаний кивнула, притянув его к себе, чтобы поцеловать в ответ.

– Да, – проговорила она, прижимаясь губами к его рту. – Я твоя.

И принялась его целовать. Эбен ощутил всё то, что забыл и, что помнил в течение двенадцати долгих, пустых лет: её великолепный вкус, дикий энтузиазм, то, как она распаляла его прикосновениями языка, тихо вздыхая, и, как заявляла свои права на него, лаская пальцами, зубами и языком, точно так же, как и он.

Эбен позволил ей взять инициативу в свои руки, упиваясь её прикосновениями и поцелуями, служившими доказательствами тому, что её страсть и влечение были под стать его собственным.

Нет. Не под стать.

Ничто не могло сравниться с тем, как он её желал. Как жаждал.

Ничто не могло сравниться с тем, как он сейчас умирал от нетерпения.

Ничто не могло сравниться с тем удовольствием, которое он доставит им обоим.

Потом Эбен подхватил её на руки, и понёс обратно в дом. Захлопнув за собой кухонную дверь, он широкими шагами направился к чёрной лестнице, а после наверх, туда, где каждую ночь Джек не давала ему покоя, преследуя словно призрак.

Но в этой Джек не было ничего призрачного. Когда он опустил её на пол, они принялись раздевать друг друга, возрождая в памяти каждое прикосновение. В одно мгновение его пиджак и рубашка исчезли. Её руки гладили его плечи, пока он нежно целовал местечко, где её шея переходила в ключицу.

Он развернул Джек к себе спиной и переключился на застёжки платья. Освобождая её от одежды, словно распаковывая подарок. Эбен снял красный бархат, затем корсет из китового уса и нижнее белье. Наконец, его взору предстала изящная линия её спины. Во рту у него пересохло, он протянул руку, чтобы прикоснуться к ней пальцами.

Теперь настала очередь Эбена дрожать.

Двенадцать лет он мечтал об этом моменте. Когда, наконец, сможет оказаться возле неё. Получит шанс притронуться к ней. Доставить удовольствие. Любить. Неужели он сможет завтра её отпустить?

Не сможет.

Он никогда её больше не отпустит.

Когда Эбен заколебался, она развернулась, прижимая к себе платье, скрывающее её наготу. Его взгляд упал на золотой медальон у неё на шее, а затем опустился ниже, на то место, где смуглый цвет кожи на груди, усыпанной веснушками, сменялся на белый. Линия была чёткой и пикантной, и напоминала границу между территорией, которая принадлежала солнцу с небом и той, что предназначалась только ему одному.

Он протянул пальцы к этой линии, не в силах устоять от искушения и не дотронуться до неё, и не обжечься.

– Жаль, что меня не было с тобой. И я не стал свидетелем того, как солнце оставило следы на твоей коже.

– Мне тоже жаль.

– Я хочу отвезти тебя обратно на тот остров. Хочу постоять в той арке. – В её глазах что-то промелькнуло, что-то сродни недоверию, Эбен продолжил говорить, стремясь отогнать это чувство подальше. – Хочу лежать на солнце и считать новые веснушки, которыми оно тебя одарило.

Под его пальцами разлился румянец.

– Тебе не должны нравиться веснушки.

– Кто сказал?

– В дамских журналах пишут, что веснушки не желанны.

Эбен не смог сдержать смешка.

– Джек, уверяю тебя, твои веснушки очень даже желанны.

Она рассмеялась, но когда он наклонился и провёл губами по загорелой коже, забирая платье из рук Джек, смех замер на её губах и превратился во вздох. Она выпустила ткань, и снова потянулась к его волосам, зарываясь в них пальцами. Её прикосновение угрожало повалить его с ног.