Король (ЛП) - Райз Тиффани - Страница 51

- Что случилось после?

- Ничего особенного. Меня отправили на тридцать дней в государственную психиатрическую лечебницу. Фейт Спенсер похоронили. ПГБ[22] оплатили похороны Фейт в качестве «жеста христианского милосердия». Фуллер групповым самоубийством успешно пропиарил ПГБ. Церковь закрыла тот лагерь, но другие все еще работают. Сейчас там дети, прямо сейчас, в этих лагерях. Больше веса... Их всех раздавят.

- Сэм… - Кингсли погладил ее по плечам, пытаясь заставить расслабиться. Вместо того чтобы расслабиться, она отодвинулась от него и села в постели.

- Вот почему ты должен открыть клуб, - ответила Сэм. - Королевство, которое хочешь построить, ты должен это сделать. Ты должен помешать Фуллеру и ПГБ построить церковь в нашем городе. Фейт Спенсер умерла из-за него и его лагерей, и он герой для своих прихожан, потому что швырнул ее семье чеки, чтобы они купили ей гроб подороже.

Кингсли протянул руку и коснулся ее волос. Она прижалась к ней и закрыла глаза.

- Я построю свое королевство, - пообещал Кингсли, - и врата церкви Фуллера не одолеют его.

Сэм широко улыбнулась, в ее глазах стояли слезы. Никогда прежде она не казалась ему такой красивой.

- За это ты отправишься в ад, - ответила она.

- Я возьму тебя с собой.

- Я куда угодно пойду за тобой, - произнесла она. - Кто-то должен заботиться о твоих сапогах.

Она перекатилась на бок и снова легла ему на грудь. Ее голова задела синяк, и Кингсли поморщился до того, как успел себя остановить.

- Черт, прости, - сказала она, и попыталась отодвинуться.

- Нет, нет, нет, останься. Если мне нравится боль настолько, чтобы иметь эти синяки, то мне нравится боль настолько, чтобы чувствовать тебя рядом с ними.

- Уверен?

- Сэм, я мазохист.

- Типа... настоящий мазохист?

Кингсли помедлил, прежде чем ответить. Он предпочитал хранить секреты, а не делиться ими. Но это была Сэм, и он доверял ей.

- Ничто так не возбуждает меня, как боль и страх.

- Твоя боль? - спросила она. - Твой страх?

- Моя боль. Мой страх. И единственное, что возбуждает меня так же сильно, как моя боль и мой страх, - это чужие боль и страх. Я не знал слова свитч до тех пор, пока четыре года назад не нашел клуб в Париже. Вот кто я. Свитч.

- Я думала, ты занимался БДСМ еще будучи подростком.

- Я занимался БДСМ еще до того, как услышал это слово. Мы не знали, чем занимались, или почему это делали. Мы только знали, что это было то, что нам нужно.

- Мы? Мы это ты и Отец Реснички?

- Когда мы были вместе он не был Отцом Реснички. Он был таким же студентом, как и я. В первый раз, когда мы были вместе, он был студентом, - поправил Кингсли. - Второй раз он был учителем - Мистером Реснички.

- Так это и был тот учитель, которого ты соблазнил?

- Да, - ответил с гордостью Кингсли. Он знал, что Сорен никогда бы не стал его преследовать, если бы Кингсли не стал преследовать Сорена первым.

- Он причинял тебе такую боль? - Она прикоснулась к его синякам на груди и плече.

- Он причинил мне гораздо большую боль, вот почему я любил его больше, чем кого-либо.

- Он делал больнее, чем это? - спросила она слегка испуганно. - Буду честна, прямо сейчас я борюсь со своими враждующими чувствами обжигающей ненависти к Сорену и абсолютным восхищением им.

- Добро пожаловать в клуб. Но не надо ненавидеть его за то, что он избил меня. Я хотел этого. И в нашей школе было еще пятьдесят мальчиков, и все они его боялись. Он был выше их, сильнее их, умнее и держал их всех в ежовых рукавицах. И он не прикасался ни к одному из них.

- Тогда почему ты?

- Они боялись его. Некоторые из них, возможно, ненавидели его, но, скорее всего, это была ревность, а не ненависть. Я их не виню. Я не испытывал к нему ненависти. Я хотел его, и сказал ему об этом, - без стыда признался Кингсли. - Я смотрел на него, преследовал его, сидел с ним, без приглашения, в библиотеке, пока он пытался делать домашнее задание. Я даже поцеловал его. Тоже без приглашения.

- Ты - дьявол. Он ответил на поцелуй?

- Он толкнул меня на кровать и так сильно прижал к себе, что я услышал, как что-то щелкнуло в моем запястье. И как только он ушел, оставив меня в боли, я начал мастурбировать. Даже это не остановило меня.

- То, что тебе чуть не сломали запястье, возбудило тебя?

Кингсли сделал глубокий вдох.

- Это не только возбудило меня, это возбудило меня больше, чем что-либо когда-либо в моей жизни.

- Тебе было шестнадцать.

- К тому времени я уже несколько лет занимался сексом.

- Вот черт, французы рано начинают.

- Недостаточно рано. Все мои любовники были на пару лет старше. Но ничто не подготовило меня к нему.

- Он был твоим первым парнем?

- Первым человеком, который причинял боль во время секса, тоже. - Кингсли прижал ладонь к центру спины Сэм и бездумно принялся гладить вверх и вниз. - Он - причина, из-за которой я хочу построить свое королевство. Он - причина, из-за которой я должен это сделать.

- О, расскажи мне. - Сэм еще ближе пододвинулась к нему. Прижалась? Теперь они прижимались друг к другу?

- Ты действительно хочешь послушать о сексуально-девиантных эскападах двух подростков в католической школе-интернате?

- Ты заполучил меня на «сексуально-девиантных». И эскападах. И подростках в католической школе-интернате. Все сразу.

Кингсли открыл рот, чтобы продолжить, рассказать историю, но слова не шли с языка.

- Кингсли?

- Прости, - ответил он. - Это... Сильные воспоминания.

- Понимаю, - ответила Сэм. Кончиком пальца она обвела круги вокруг одного из его уродливых синяков. - Я любил кое-кого, когда была подростком. От нее пахло яблоками. Это был ее шампунь, ничего мистического, но я думаю о ней каждый раз, когда чувствую запах яблок. Я даже могу кончить, поедая яблоко.

- Сорен... от него пахнет зимой. Ты это замечала?

Сэм покачала головой.

- Я еще не подобралась к нему настолько близко. Он заставляет меня нервничать.

- Знаешь, когда впервые становится холодно, пронзительно холодно, и воздух становится леденящим? Обжигающим? И мир пахнет чистотой и невинностью? Вот как он пахнет.

- Когда-нибудь я его обнюхаю.

- Стоит, - ответил Кингсли, хотя и почти сожалел о том, что рассказал Сэм сейчас. Знать запах чьей-то обнаженной кожи - значит знать этого человека в самые интимные, животные моменты. - Я вдыхал его, когда мы были в одной постели. Это сводило его с ума. И если бы он поймал меня за этим, то ущипнул бы за нос и зажал его. Ублюдок.

Сэм приподнялась и улыбнулась ему. Она ущипнула его за нос и зажала.

- Ты влюблен в него, не так ли? Все еще влюблен в него?

Кингсли кивнул. Она отпустила его нос.

- Понимаю. Продолжай.

Кингсли сморщил нос. У Сэм была крепкая хватка.

- Ты должна кое-что знать о Сорене, - начал Кинсли. - У него было плохое детство.

- Разве не у нас всех оно плохое?

- У меня - нет, - ответил Кингсли. - У меня было прекрасное детство. Родители были влюблены друг в друга, и они обожали меня и сестру. Нет лучшего города, чем Париж, в котором можно вырасти. Город Света? Город Любви? Со мной не произошло ничего плохого. Пока все плохое все-таки произошло со мной. Родители умерли, и меня отправили жить к бабушке с дедушкой в Мэн. Было плохо. Я ненавидел школу. Я не сходил с ума благодаря тому, что переспал с как можно большим количеством девушек.

- Это и мой рецепт здравомыслия.

Кингсли улыбнулся.

- Бабушка и дедушка отдали меня в школу для мальчиков. Больше не было девушек для соблазнения. А потом я влюбился в садиста, который...

- Который что? - спросила Сэм.

Кингсли чуть было не сказал «отправил меня в лазарет», но решил оставить эту часть в тайне. Ему не было стыдно, он не защищал Сорена. Но та первая ночь, когда у него и Сорена был секс, та ночь в лесу, была самой важной ночью в его жизни. Он занимался сексом с двенадцати лет, но в его сознании, в его сердце это была ночь, когда он потерял свою девственность.