Солнце поднимается на востоке
(Документальная повесть) - Китаин Валентин Семенович - Страница 12

И вдруг серая шеренга солдат. Медленно поднимаются винтовки. Команда, залп! Холодная боль впивается в глаза, сжимает сердце. «В борьбе-е за это», — глухо смолкает песня.

В борьбе за это…

…Боль, боль, боль… Тамара силится поднять веки, но даже это удается ей с трудом. Она видит, как шатающийся от изнеможения Шверер отходит от нее и, передав палку следователю, бормочет:

— Продолжайте, я устал. Она должна сегодня, наконец, заговорить…

Тамара не знала, сколько времени она была без сознания.

Очнулась она, как обычно за последний месяц, от струи ледяной воды, с силой выплеснутой на лицо, на пылающее от ран тело.

— Вы знаете эту женщину? — раздался откуда-то сбоку громкий голос.

Тамара всматривалась в дрожащие перед ней радужные силуэты человеческих фигур, стараясь различить их. И вдруг дрогнуло сердце: рядом с ней стояла Вера Яковлева, в потертом ватнике, в белом платке на голове. «Эх, Вера, Верушка! И до тебя добрались гады!..»

А Вера Яковлева немигающими от ужаса глазами смотрела на лежащее у ее ног окровавленное, бесформенное человеческое тело.

— Вы знаете этого человека? — повторился вопрос.

«Держись, Верушка, милая, держись!»

И, словно угадав Тамарины мысли, Вера медленно покачала головой.

— Ах, так! — визжит из какого-то дальнего угла Шверер. — Допрашивайте и ее! Бейте и ее! Она может знать, где спрятан парашют!

…И еще одна вспышка памяти в этом сумрачном, освещенном тусклой электрической лампой подвале. Тамара приходит в себя, услышав знакомый голос. Этот голос принадлежал раньше Марии. А теперь… Да, это она, Мария. Что она здесь делает?

Тамара открывает глаза и видит радистку. Мария стоит перед Шверером навытяжку в пестром шелковом платье. Где Тамара видела это платье раньше? Да ведь это же ее собственное, Тамарино платье!..

— Агент Жукова, — нарочно громко, растягивая слова, говорит Шверер. — За прилежное выполнение задания германского командования, выразившееся в организации вызова и захвата специального самолета Брянского фронта с крупным сотрудником русского разведцентра, фюрер награждает вас медалью! Вам предоставляется отпуск для поездки в Европу!

«Самолет, разведцентр, Брянский фронт… — сознание с трудом воспринимает это. — Может быть, они действительно что-нибудь узнали о выброске группы? Но как удалось Марии вызвать самолет? Она же не знает контрольной фразы…»

— Подойдите к ней ближе, — донесся до слуха шепот Шверера. — Скажите, чтобы она прекратила молчанку.

Мария сделала несколько робких шагов вперед, наклонилась над Тамарой.

— Томочка, что с тобой сделалось?.. Покорись, Томочка, ведь сила у них! До Волги уже дошли. И знают они все про группу…

Прямо над головой Тамары болтался черный с белым ободком крестик, прикрепленный к ее, Тамариному платью, к тому самому, в котором она была тогда, в последний день, с Виктором.

— Покорись, Томочка. Жизнь сохранишь, — журчал вкрадчивый шепот Марии.

Ее аккуратная прическа, густо припудренное лицо, подрисованные глаза, выщипанные брови, подкрашенные губы — все это неожиданно четко встало перед Тамарой, и ей вдруг до тошноты захотелось плюнуть в это чужое, неприятное лицо. Но тут же родилось опасение: «А если им все-таки что-то известно? Начнут снова бить, сил осталось мало… их надо беречь… Только молчанием сможет она помочь группе…»

— Хорошо, я согласна, — тихо прошептала Тамара, с трудом шевеля искусанным языком.

— Отнесите ее наверх! — крикнул Шверер. — Пусть ототрут ей морду и вообще приведут в человеческий вид!

Машина остановилась у обсыпанной золотым осенним багрянцем рощи. Шверер и Банфельди сошли на обочину, развернули карту.

— Здесь! — крикнул Банфельди и махнул рукой. Наблюдавшие за ним из кузова второй, грузовой машины солдаты открыли борт и опустили на землю что-то завернутое в брезент.

Шверер подошел к брезенту и ударил по нему ногой. Брезент шевельнулся, и послышался слабый стон.

— Встать! — заорал Шверер, и лицо его задергалось в истерическом тике.

Солдаты подскочили к брезенту, быстро раскатали его и поставили на ноги человека. Прикрыв глаза рукой от яркого осеннего солнца, человек нетвердо стоял на ногах, пошатываясь из стороны в сторону.

Это была Тамара.

— Ну, показывай! — крикнул Шверер.

Качнувшись, Тамара медленно, с трудом побрела к лесу. Шверер, Банфельди, Урбан и солдаты двинулись за ней.

Посветлевший сентябрьский лес, полыхал бездымным огнем. Румянились рябины, стыдливо рдел осинник, лимонным пожаром занялись березы. Ярко-красными языками пламени бились на ветру клены. Не слышно было в лесу зеленого шума — только жалобно шелестела поблекшая листва да среди поредевших вершин деревьев завывал холодный ветер.

Тамара брела, спотыкаясь о корни, тяжело переставляя ноги. Она могла бы идти и быстрее — силы еще были, но это нарушило бы задуманный план.

Гитлеровцы требовали от Тамары одного: показать место, где зарыт ее парашют. Они надеялись найти там опознавательные посадочные знаки и хоть какое-нибудь упоминание о месте и времени высадки группы.

Шверер очень рассчитывал на эту поездку. Он знал, что, не добыв от Тамары никаких дополнительных сведений, ему лучше совсем не возвращаться в Алексеевку. В последнее время партизанские диверсии в районе становились все более дерзкими. Был сожжен еще один продовольственный склад, партизаны пустили под откос несколько направлявшихся на фронт эшелонов. Подпольный райком незримо властвовал надо всей территорией его, Шверера, района. И сломить сопротивление этой упрямой, сделанной из железа и камня русской было единственным шансом подполковника Шверера на то, чтобы блистательно начатая в эту войну карьера не оборвалась так глупо в этой проклятой Алексеевке. Надо заставить ее заговорить!

О готовящейся высадке диверсионной группы уже знают там, наверху, из показаний Жуковой. Если Шверер прозевает ее именно сейчас, накануне нового наступления, если он позволит русским диверсантам орудовать в тылу немецких войск, ему этого не простят. Тогда останется только одно — пустить себе пулю в лоб…

Тамара остановилась у сломанной березы.

— Я устала, я должна отдохнуть, — тихо сказала она. Говорить громко Тамара не могла: нестерпимо болел искусанный во время пыток язык.

Шверер ударил хлыстом по голенищу сапога.

— Пять минут, не больше.

Тамара опустилась на засыпанную листьями землю. Грустные запахи увядающего леса окружили ее. Прощально пахла жухлая, свернувшаяся от холода трава.

Тамара легла на спину. Деревья стали необычно высокими и тонкими. Серыми сумерками мглилось далекое небо. И вдруг до ее слуха долетел знакомый, но уже почти совсем забытый звук — скупая журавлиная песня.

Тамара подалась вперед всем телом, но боль, возникшая, как удар ножа, в перебитых, переломанных суставах, заставила снова упасть на спину. Тамара начала искать в небе птичью стаю. Вот он — треугольник журавлей, улетающих в далекие, теплые, ласковые южные края…

— Встать! — раздался сверху голос Шверера.

Тамара с трудом поднялась. Кружилась голова, горело тело. Закусив губу, Тамара побрела вперед.

Она шла еще целый час. Сгущались сумерки, становилось холодно. Наконец Тамара остановилась на дне неширокой пади. Будто вспоминая что-то, она обвела взглядом деревья. Фашисты стояли позади.

— Ну, что? Где парашют? — нетерпеливо спросил Шверер.

Тамара повернулась к нему.

— Нет, это не здесь. Надо идти дальше.

Прошло еще полчаса. Стало совсем темно. В двух шагах ничего не было видно. Шверер и Банфельди достали карманные фонари.

Тамара остановилась на поляне, окаймленной чуть белевшими в темноте березами.

— Где-то здесь, — прошептала она.

Солдаты начали копать землю. Шверер пристально наблюдал за ними. Банфельди не спускал глаз с Тамары.

Она сидела на куче мокрого валежника, равнодушно глядя на шевелящиеся в темноте фигурки солдат.

Прошел час…