Заноза
(Рассказы) - Ленч Леонид Сергеевич - Страница 9

«Что от меня нужно этому толстому дядьке? Уж не подбирается ли он к валенкам хозяйки, которые я должна отнести домой из магазина, как мне было приказано».

И она, покосившись на Кардамонова, побежала дальше. Но Петр Михайлович догнал собаку и снова преградил ей дорогу, вытянув руки крестом:

— Отвечай, тварь, где взяла валенки?

Овчарка глухо и грозно зарычала, еще крепче сжав в зубах ношу хозяйки.

Вокруг человека и собаки стала собираться толпа.

— Что случилось?

— Ничего особенного. Пьяный пристал к собаке!

— Господи, собакам и тем проходу не дают!

— Глядите, у собаки валенки в зубах. Интересно, где давали?

— Спросите у собаки!

— Гражданин, оставьте собаку в покое! Выпили, ну и идите себе.

— Пустые ваши слова, — с горечью отозвался на этот добрый совет Кардамонов, которого «разбирало» все больше, — тут, может быть, происходит расхищение социалистической собственности… при помощи специально обученной собаки, а вы… позволяете разные насмешки.

Он вцепился обеими руками в валенки и стал рывками тащить их к себе из пасти овчарки. Собака рычала, судорожно сжимая железные челюсти. Но она уже была близка к тому, чтобы нарушить приказ хозяйки, бросить ношу и вцепиться в горло обидчика.

На счастье Петра Михайловича, на месте происшествия появился милиционер, толковый молодой парень, бывший пограничник. Он оттащил человека от собаки, последнюю храбро взял за ошейник, а первого под руку, и они все трое отправились в ближайшее отделение милиции.

Дежурный по отделению быстро разобрался с делом. Собака — со всяческими комплиментами — была передана ее хозяйке, прибежавшей в милицию следом за Кардамоновым и овчаркой, а Петра Михайловича по случаю ремонта помещения городского вытрезвителя пришлось оставить до утра в отделении.

Только через месяц, когда все улеглось и забылось, Кардамонов пошел узнать, долго ли еще он будет пребывать в резерве и когда же наконец его вернут под сень родимой номенклатуры.

Встретили его очень сухо и дали понять, что после уличного поединка с собакой и заметки в газете он не может рассчитывать на занятие ответственной должности. Он общественно скомпрометирован и должен это понять. Вот разве что в отъезд… Но вряд ли Раиса Матвеевна согласится уехать из города, где ее так любят и где она так нужна. В общем, надо идти на «рядовую». Петр Михайлович обещал подумать и ушел совершенно обескураженный.

Когда дверь за ним закрылась, один из говоривших с Кардамоновым работников сказал весело:

— Наконец-то мы покончили с этим обалдуем. Нужно сказать спасибо собаке, которую он тогда встретил. Не будь собаки — мы бы до сих пор с ним возились!

— Недаром говорится, собака — друг человека! — подхватил шутку другой, и все, находившиеся в комнате, засмеялись.

А надо бы плакать!

ВО ВСЕМ ВИНОВАТА ФОРТОЧКА

В двухместном купе жесткого спального вагона скорого поезда сидят двое пассажиров — двое мужчин средних лет.

Один — худощавый, нервный, с расстроенным желчным лицом, другой — плотный, благодушный, пышущий здоровьем.

Худощавый непрерывно курит, вздыхает, покачивая головой. Видно, что его беспокоят какие-то неприятные, даже жгучие, мысли.

Благодушный здоровяк не выдерживает:

— У вас, однако, больной вид. Что с вами? Худощавый отвечает на вопрос вопросом:

— Вам чувство самокритики знакомо? Здоровяк улыбается:

— Бывает! После собрания. Когда пропесочат как следует!

— Я о другом… когда вот здесь (худощавый крепко ударяет себя ладонью по петушиной груди) кипит собрание и такие ораторы высказываются… что хоть в петлю!

— С вами что-нибудь случилось?

— Случилось!

— Расскажите! — просит здоровяк.

Худощавый смотрит в окно на несущиеся навстречу столбы и елки и молчит.

— Человек я вам незнакомый и, следовательно, объективный, — настаивает здоровяк, изнемогая от любопытства, — вам легче станет, когда поделитесь.

— Может быть, может быть! — бормочет худощавый и тушит в пепельнице недокуренную сигарету. Набрав в легкие воздуху, словно перед нырянием, он говорит: — Ну, слушайте! Во всем была виновата форточка!..

— Форточка? — удивляется здоровяк. — А я, признаться, думал, что вы скажете: «Во всем была виновата женщина!»

— Нет, именно форточка. Вы меня, пожалуйста, не перебивайте, а то я не стану рассказывать.

— Извините — вырвалось! Повесил уши на гвоздь внимания и молчу! Рассказывайте!

Худощавый нервно погладил себя по коленкам и начал свой рассказ.

— Фамилия моя Сушкин, зовут Петр Петрович, я периферийный работник, где и кем я работаю, для рассказа значения не имеет… И вот приезжает, значит, этот самый Сушкин в столицу нашей Родины — в Москву в командировку сроком на десять дней… В Москве он не был давно, но всем сердцем, так сказать, стремился!.. Поезд прибыл в шесть утра, чемоданишко у Сушкина легонький, он и решил пройтись по столице пешочком, благо знакомые, у которых он намеревался остановиться, жили не очень далеко от вокзала.

Идет, значит, наш Сушкин по утренним, свежим улицам, помахивает чемоданчиком и любуется просыпающейся красавицей Москвой. А хороша она была в то утро — слов нет передать! Новые дома то тут, то там этак горделиво высятся, словно говорят Сушкину: «Полюбуйся, какие мы молодцы!..» Павильоны всякие из сплошного стекла подрумянены зорькой — любо-дорого смотреть!.. Чистота, умытость и какая-то удивительная бодрость вокруг разлиты!.. Москва, одним словом! Идет Сушкин и думает: «Обязательно я тебя, голубушка, всю обегаю, осмотрю!» — затем сворачивает в тихий переулок и вдруг замечает, что из форточки одного дома напротив на пятом этаже валит подозрительный дымок.

— Дымок? — не выдерживает здоровяк.

Сушкин кивнул головой:

— Даже я бы сказал, дым. Зловещая картина на фоне общего благополучия и мирной красоты!.. Сушкин во двор дома: где дворник? Нет дворника! А дым продолжает, так сказать, клубами всходить к небесам. Что делает Сушкин?

— Бежит к ближайшей будке телефона-автомата и вызывает пожарную команду! — подсказал здоровяк.

— Точно! — сказал Сушкин.

— Быстро приехали пожарники?

— Почти мгновенно!

— И потушили?!

— Я просил не перебивать меня! — строго сказал Сушкин. — Поднялся, значит, Сушкин с пожарным начальником на пятый этаж, звонят. Выходит недовольный мужчина с желтым одутловатым лицом, запущенно-небритым. «В чем дело?» — «Вы же, гражданин, горите!» Усмехается: «Горю, но не так, как вы думаете!» Проходим с ним в комнату и видим: за столом сидят еще двое мужчин, один совсем мальчишка, второй — вроде меня, с картами в руках и с папиросами в зубах, на столе — пепельницы и глубокие тарелки, полные окурков, и разграфленный лист бумаги, исписанный цифрами. Картинка ясная: всенощный, зверский преферанс! Жена на курорте, а небритый супруг развлекается… хоть уже и сидит без двух при «птичке».

— Попало вам за ложный пожарный вызов?

— Начальник сделал внушение, но простил, принял во внимание, что я приезжий. А мужикам-преферансистам сказал так: «Курить, граждане, надобно поаккуратней. Не всем сразу, а по очереди. Мы, — сказал он, — у себя так делаем: кто сдает — тот и курит…» Ушел пожарник, а Сушкин задержался на предмет пространных извинений. И вдруг хозяин квартиры его перебивает и говорит: «Вы сами-то в преферанс играете?..» — «Играю помаленьку!» — отвечает Сушкин. Тогда хозяин оборачивается к своим партнерам и радостно объявляет: «Товарищи, дорогие, — так вот же четвертый! Сам бог послал! Давайте эту пульку разделим и начнем новую, потому что втроем это не игра, а одни слезы!» И к Сушкину: «Садитесь, и с богом!» — «Помилуйте, уже поздно… вернее, уже рано!» — «Тем более, куда уж ложиться?» Партнеры его тут же поддержали. Пожилой сказал, что он отсюда прямо отправится на совещание и там, дескать, выспится, а этот почти мальчишка заявил, что он предусмотрительно запасся бюллетенчиком…