Неизданные записки Великого князя (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич - Страница 3

— Севастопольский Совет считает, что англичане могут прислать подводную лодку, высадить десант и освободив вас, вывези на субмарине.

— Задорожный, вы ведь моряк и знаете, что здешние глубины не позволят подойти подлодке к берегу, да и сам берег не удобен для высадки десанта, тем более для эвакуации женщин и детей.

— Я-то знаю, а вот товарищи в Севастополе не знают. Так что вы посодействуйте, гражданин адмирал, вам ведь проще будет.

Домочадцы не понимали, что это Сандро (так в семье меня звали на грузинский манер, поскольку, когда я родился, мой отец служил наместником Кавказа и детство моё прошло в Тифлисе) так помогает своим тюремщикам, а моя жена Ксения даже высказалась, что "так я буду помогать им заряжать ружья при своем расстреле". Как показало будущее, насчет заряжания винтовок она была не так уж неправа…

Ай-Тодор, несколькими месяцами ранее. Обыск.

То, что будет проще с Задорожным, это я хорошо понимал. Переехав с семьей в Крым из Киева, штаб-квартиры Южного фронта, где я начальствовал над русской авиацией, первоначально они разместились в его имении Ай-Тодор. В Киеве толпа уже не довольствовалась разбиванием памятников царям и их сатрапам. Довольно быстро я превратился из "бывшего Великого rнязя" в "адмирала Романова", а затем и в просто "гражданина Романова", которому следовало периодически отмечаться в местном Совете и не покидать без разрешения город. Когда дошли известия о высылке в Тобольск "бывшего царя" с семьей, стало ясно, что надо уезжать куда подальше. Тем более, что в Совете предписали Романовым "как врагам народа" покинуть Киев, так как здесь близко линия фронта и возможно их бегство к социально им близким врагам-империалистам. От Временного правительства в Петрограде было получено разрешение уехать в крымское имение. Но и там продолжились преследования "врагов народа" как их уже, не стесняясь, именовали все кому не лень. Мария Федоровна только плакала и повторяла: "Да, возможно, Ники ошибался и что-то делал не так, окружил себя пустыми людьми, но он же не враг России и русскому народу". Она порывалась ехать за сыном в Сибирь, говоря, что Аликс не сможет обеспечить ее сыну ту поддержку, которую может дать только мать, и что пусть ее тоже сошлют, но к сыну. С большим трудом мне и Ксении (она ведь была дочерью Марии Федоровны и императора Александра III и сестрой последнего коронованного российского императора) ее удалось уговорить уехать, чтобы держаться всем оставшимся Романовым вместе. При этом Ксения апеллировала к чувствам Марии Федоровны как бабушки, говоря, что внукам ее будет не хватать и они тоже, как никто более, нуждаются в защите и опеке любящей бабушки. В конце концов, императрицу удалось уговорить и вскоре все семейство под конвоем отправилось в Крым. К нам был приставлен комиссар Временного правительства, который не менее чем, сопровождаемые им женщины, боялся своих подчиненных — конвойных матросов. Они тоже чувствовали этот страх "буржуйского комиссара" как они между собой его называли, не выказывали никакого почтения, даже внешней субординации: могли стоять, повернувшись к нему спиной или даже сидеть, когда он к ним обращался. Из всего этого я сделал вывод, что он никак не будет управлять этой бандой, если им что-то не понравится. Комиссар и правда, был выходцем из мелкой буржуазии, ожидавшей от Временного правительства каких-то преференций в торговле, военных заказов, в общем, удовлетворения своего желания нажиться. Когда-то он читал революционные книжки, даже труды Маркса и вообразил, что, разрушив империю, такие как он сразу станут хозяевами жизни, при этом что-то, конечно, придется дать "пролетариям", чтобы те еще больше и лучше трудились на их заводиках. Наш комиссар, похоже, был из таких мелких предпринимателей, державших жестяную мастерскую, и гордо именовал ее "заводом". В войну он пошел на службу в "земгусары"[3] и все время проводил в Петрограде, контролируя какие-то поставки "Союза городов", носил земские серебряные погоны с шифровкой ВЗС (Всероссийский Земский Союз) и изображал собой человека военного и опытного, о чем мне как-то и заявил. Я не сдержал улыбку, а он тут же вспыхнул и более на военную тему не распространялся. С нами он держался свысока, ему очень нравилось наименование "комиссар" и вообще он воображал себя деятелем французской революции, откуда и пошло это слово, прямо Робеспьером, Дантоном и Маратом в одном лице. Видимо, поэтому он как-то заговорил с моим сыном Василием по-французски с ужасным акцентом, но мальчик тут же стал поправлять его ошибки и больше он не пытался подражать деятелям "Эгалитэ, Фратернитэ, Либертэ". Я же, как-то увидев, что он не хочет находится среди революционных матросов, предпочитая им, сыплющих подсолнечной шелухой и крепкими словечками, общество "образованных людей", к которым, естественно, причислял и себя, напомнил ему судьбу руководителей великой французской революции. Ксения как-то сжалилась над ним и пригласила к утреннему чаю, за что получила выговор от мамА, которая не желала видеть за одним с ней столом "этого лавочника". Так что осталось нашему "комиссару" скрипеть перед кухарками и горничными новенькой кожаной курткой перепоясанной и перекрещенной на спине крест-накрест офицерской портупеей с наганом в кобуре. Слава богу, что без шашки, а то земгусары как-то повадились их носить на офицерских портупеях слева, как и положено в армии, и все рестораны в Киеве были забиты этой публикой, восседавшей с гордым боевым видом, звеня шпорами на отлично сшитых сапогах из лаковой кожи, с шашками в серебре, пока по киевскому гарнизону не вышел специальный приказ, запрещавший ношение боевого холодного оружия, лицам, не имеющим на то право). Причем, чем хуже шли дела на фронте, тем больше лоснились лица таких тыловых деятелей и, кажется, сильнее блестели всякие жетончики, которым они обожали обвешивать свою чистенькую и прекрасно сшитую у лучших портных офицерскую форму. Жетончикам следовало изображать боевые награды и привлекать внимание барышень, особенно много их (жетончиков, естественно, а не барышень) появилось весной 1917: тут и Свобода, Павшие оковы и Великая Россия, а позже — и сам господин Керенский собственной персоной. К жетончикам добавлялись банты из бело-сине-красной ленты государственных цветов, повязанными на груди или левом рукаве. Все это было бы смешно, если бы не было печально, что от такого никчемного человечка зависит наша жизнь, тем более что я часто ловил злобные взгляды матросов, цедивших сквозь зубы, что "братишки" в Севастополе и Ялте "славно разделались с офицерьем", а они тут цацкаются с царскими недобитками.

И вот как-то ночью, едва забрезжил рассвет, мы проснулись от шума моторов, криков и грохота многих десятков ног, бегущих по дому. Дверь в спальню распахнулась, раздалось бряцанье металла и мне в лоб уперлось дуло револьвера. В лицо ударило запахом пота, махорки и еще чего-то неприятного.

— Вы гражданин Александр Романов, бывший Великий князь?[4]

— Да, это я. А вы кто такие?

— Мы — посланцы трудового народа, представители Севастопольского Совета.

— Драгоценности здесь, на столике, в шкатулке. — сказала Ксения.

— Нам не нужны ваши побрякушки, дойдет и до них очередь. А сейчас сдавайте оружие и документы!

— А у вас документы на обыск имеются? И кто ваш начальник? — ответил я.

— У нас нет начальников. Мы матросы-анархисты, подчиняемся коллективному решению Совета.

— Но документ от Совета у вас есть?

— Вы что не хотите подчиниться требованию победившего народа?

— Я согласен подчиниться, но мне надо убедиться в том, что вы представители Севастопольского Совета. Тут я вспомнил, о чем перешептывались матросы, упоминая, что "братишки" из этого самого Севастопольского совета вывели "в расход" много офицеров, находящихся в городе. Что же, видимо, наступил наш последний час.