Венгерские народные сказки - Гидаш Анатоль - Страница 33

К полудню в поле прибежала лиса. Увидела она, что бедняк горюет, и спросила его, что с ним, не может ли она помочь в его беде.

Бедняк рассказал, что у него вышло с медведем.

— Эта беда — что за беда? — сказала лиса. — Ты не горюй. Ничего он с тобой не сделает, и сам ты будешь жив и корова твоя, да еще и медвежью шкуру получишь впридачу! Но сколько ты мне заплатишь, если я вызволю тебя из беды?

Бедняк не знал, что пообещать лисице. Он готов был все ей отдать, да у него самого ничего не было, а лисица запрашивала дорого. Наконец они согласились на девяти курах и десятом петухе.

Пообещал бедняк, а сам не знал, что делать, где все это взять? Но все-таки пообещал.

— А теперь, бедняк, послушай меня, — сказала лиса. — Когда ввечеру медведь придет сюда, я спрячусь в кустах и начну трубить в рог, словно охотник. Тогда медведь напугается и станет просить, чтобы ты спрятал его. Ты засунешь его в грязный мешок и скажешь, чтобы он не смел даже шелохнуться. Тогда я выйду из кустов и спрошу: «Что у тебя там, в мешке?» А ты в ответ: «Обгорелый пень». Я не поверю тебе и скажу: «А ты вгони в него топор с размаху!» Ты возьмешь топор и так стукнешь им медведя, что он тут же и подохнет.

Бедняк обрадовался доброму совету.

Все вышло так, как сказала лиса: медведь попался, а бедняк и его корова были спасены.

— Ну что, верно я тебе сказала? — спросила лиса. — Кто бы лучше меня тебе присоветовал? Вот и пойми раз и навсегда: бери не силой, а умом!.. А теперь жди, завтра приду к тебе должок взыскать — девять кур и десятого петушка! Смотри, чтоб жирные были. И дома будь. Не то тебе несдобровать!

Бедняк взвалил медведя на телегу и отправился домой. Поужинал, хорошенько выспался, а о лисе и не думал; от нее же научился, что надо брать умом, а не силой.

Утром он едва продрал глаза, лиса была уж тут как тут. Постучалась к нему и потребовала обещанных девять кур и десятого петушка.

— Сейчас, сейчас, кумушка! — крикнул бедняк. — Погоди чуточку, я только оденусь!

Он быстрехонько оделся, двери открывать не стал, а остановился посреди дома и начал лаять по-собачьи.

— Бедняк! Бедняк! — закричала лиса с улицы. — Кто это там лает? Уж не собаки ли?

— Собаки, кумушка, собаки! — подхватил бедняк. — Да еще какие! Здесь под кроватью, бес их знает, от куда они взялись! Наверное, учуяли твой запах, кумушка, вот и норовят вырваться. Я их едва держу!

— Ты уж сделай милость, — закричала лиса, — держи их, держи, покуда я не убегу. Пусть куры и петух останутся при тебе, только ты собак-то придержи!

Когда бедняк открыл дверь, лиса была уже за горами, за долами. А он так смеялся над ней, что, быть может, и сейчас еще смеется, если жив.

КАК Я НА НЕБЕ ПОБЫВАЛ И НА ЗЕМЛЮ ВЕРНУЛСЯ

Уж вы-то хорошо знаете, что у моего отца было сто хольдов земли. И со двора его в упряжке меньше шести волов никогда не выезжало. Вот уж богатства-то было! Нужды никогда не знали! А что дома частенько даже корочки хлеба не бывало — невелика беда. Такое приключалось и с людьми беднее нашего.

Так вот, однажды у нас было так много пшеницы, что мать не знала, из чего хлеб испечь. Отец бранился, бранился, что, дескать, амбар полон пшеницы, а мы такие бестолковые, не можем даже одной лепешки испечь.

Надоело мне слушать, как отец ворчит да ругается. Я запряг шестерку волов, взвалил на телегу двенадцать мешков пшеницы и поехал на мельницу. А отец с матерью пошли в поле пахать.

Когда мы ехали по большаку, телега со всей шестеркой волов застряла. Такая там была грязь, что даже волы, и те не могли сдвинуться с места.

Что ж мне было делать? Оставить пшеницу нельзя. Пойти домой за другими волами? Так и они завязнут в грязи. Думал я, думал, так ничего и не придумал. Вдруг мне пришла догадка на ум, будто и у других я такое видывал. Я распряг волов, сбросил с телеги всю пшеницу, усадил волов на телегу, а мешки запряг в ярмо. И ну их погонять! А заартачится какой-нибудь мешок, я так вытягивал его по спине вожжой, что он тут же становился у меня смирным. А уж как я вытащил кнут да хлестнул их кнутом, так они враз вытащили мою телегу из грязи, будто она никогда в ней и не застревала.

Худо ли, хорошо ли, а миновали мы это место.

Вот тогда я согнал волов с телеги, мешки с пшеницей положил обратно, и поплелись мы дальше на мельницу.

Наконец доехали до места. Здороваюсь с мельником, а он отвечает, что мне придется маленько подождать, так как мельницы дома нет, она ушла по землянику.

— Вот нелегкая ее понесла! Что же мне теперь делать?

Ну, не стал я себе долго голову ломать. Пошел да и отыскал мельницу. Она ела землянику, забравшись на верхушку высоченного дерева. Я попросил ее спуститься на землю, так как у меня дома семеро голодных ртов и я вон как спешу. Но она только пожала плечами и сказала, что не спустится до тех пор, пока не наестся досыта!

Что же мне оставалось делать? Стал я ждать. Стоял-стоял, дожидался, а она все сидела на дереве и спускаться не думала.

«Ну, решил я, довольно мне голову морочить!» Кнут у меня был в руке! Схватил я его обеими руками и с размаху воткнул кнутовище в землю. А сам тоже залез на дерево. Что ж, и я поем земляники!

Наелся я вместе с мельницей ягод там наверху.

К тому времени, как я наелся, и мельнице надоела земляника.

Спустились мы на землю, ссыпал я пшеницу в мельницу, да и вспомнил про свой кнут.

Стал я его искать повсюду. А его нет нигде.

Вдруг гляжу: висит кнут на высоченном тополе возле самой его макушки!

А кнутовища и нет.

— Куда же оно подевалось? — спрашиваю я.

Мельница отвечает:

— Может, вы видите, да не замечаете, что этот тополь и был вашим кнутовищем.

Только тогда я пригляделся хорошенько к тополю. Это чертово кнутовище так меня одурачило, что я только теперь признал его. Оно, оно и есть на самом деле! И выросло-то! Уж кругом полным-полно ветвей и листьев, а ствол-то стал таким толстым, что двумя руками не обхватишь!

— Ну уж, — говорю я, — кнут свой я здесь не оставлю!

Полез на дерево. Лезу и по дороге наверх замечаю, что на всех его ветвях — скворешные гнезда. «Вот, думаю, славно будет, мать зажарит скворцов; наедимся как следует…»

Взял я да развязал штрипки у своих штанов и попривязывал к ним скворцов за лапки.

Привязал я их видимо-невидимо и полез дальше за своим кнутом.

Пока лез я наверх, ветви дерева так и хлестали скворцов, и я даже не заметил, как они поднялись с дерева, а за ними и я. И мы полетели прочь.

Долго ли, коротко ли летели скворцы, а долетели до реки Лашко. В ту пору бабы в ней белье полоскали. Увидели они меня, и ну кричать:

— Красив же ты, красив же ты!

И сами смеются.

А мне послышалось:

— Распусти порты, распусти порты!

Развязал я порты, и они улетели вместе со скворцами. А я упал прямо в Лашко! Да выбил из реки такую большую рыбину, что даже на телеге не сумел довезти ее домой в Бешене!

Едва доплелся я оттуда до мельницы. А там уж меня ждали: мука давным-давно была перемолота.

Я запряг волов в телегу и поехал домой.

Дома отец спросил меня:

— Ну, сынок, что ты привез?

— Шиш в кармане.

— Ух, сынок, до чего же ты хорошо ответил своему отцу, — сказал отец и влепил мне такую затрещину, что я даже за полтинник не согласился бы стерпеть еще одну.

Я с ревом убежал в сарай. Вдруг приходит отец и спрашивает меня:

— Который час?

— А тот, что и в прошлый раз, — со злостью ответил я.

Тогда отец хорошенько высек меня. И было же мне из-за чего реветь.