Советы пострадавшего
(Юмористические рассказы) - Виленский Марк Эзрович - Страница 9

Юрик кладет пару карт на стол и робко объявляет:

— Две десятки.

— Проверим, — говорит папа и поднимает карты.

Там действительно две десятки. Юрик явно не постиг всей премудрости игры.

— Чудак ты! — говорит папа. — Если всегда правду будешь говорить, никогда не выиграешь. Ты ври смелей. Не обманешь — не продашь, как говорится.

Юрик кладет на стол пять карт и объявляет:

— Четыре туза. Веришь, пап?

— Верю!

— Ха-ха-ха! — заливается Юрик. — А там были всякие шестерки и валеты.

— Молодчина! Подаешь надежды!

Игра кипит. Уши Юрика наливаются малиновой краской. Ему жарко и весело.

Но, конечно, всю игру испортила мама. Она наконец придумала прическу и вспомнила об обеде.

— Юрий, Анатолий! Кончайте! Обедать! Анатолий, накрывай на стол, а ты, Юрик, иди мыть руки.

Скоро она возвращается с дымящейся кастрюлей в руках.

— Руки вымыл? — спрашивает она, ставя кастрюлю с супом на подставку.

— Да.

Но каким-то вихляющим тоном, с легкой запинкой произнесено это коротенькое слово. Мама настораживается.

— А ну-ка, покажи!

Юрик через силу показывает серые ладошки.

— Ты же не вымыл руки! Зачем ты мне сказал неправду? Анатолий! Да оторвись ты от своего футбола! Наш сын мне солгал! Как тебе это нравится?

Папа энергично вмешивается в педагогический процесс.

— Юра! — с чувством начинает папа. — Как тебе не стыдно говорить неправду? Мы всегда считали тебя честным, правдивым мальчиком — и вот нате вам! Кто научил тебя лгать? Отвечай!

Потом вдруг хмыкает и зло говорит:

— Ладно, давайте, в общем, обедать.

ПЕРЕХОДЯЩИЙ ПРИЗ

Старенький автобус, мотаясь по ухабам, вез Хрусталева в дом отдыха. Вцепившись в облезлый никелированный поручень, Хрусталев поглядывал в окно на мокрую после дождя березовую рощу и думал. Он привычно взял пробу своего душевного состояния, проанализировал ее и пришел к выводу, что встреча с природой не радует его, как прежде. Между радостью жизни и Хрусталевым точно выросла толстая мутная стеклянная стена. Виною тому был не возраст, думал Хрусталев, а жена, с которой он развелся год назад. До сих пор он не мог обрести утраченного за годы женитьбы душевного равновесия. Отступая из его жизни, эта женщина осуществляла тактику выжженной души В доме отдыха Хрусталев надеялся зализать раны и попробовать восстановить былое лучезарное мировоззрение.

Регистраторша, принимая путевку, сказала:

— Ага, Хрусталевых полку прибыло. Не родственник ли ваш в четвертой палате? Вот к нему я вас и определю. Для выяснения родственных отношений.

В четвертой палате две кровати, заправленные чистым бельем, пустовали, а на третьей поверх пикейного одеяла лежал жгучий брюнет в белой майке и синих сатиновых шароварах и, шевеля пальцами босых ног, читал «Неделю».

— Здравствуйте, — сказал Хрусталев, поставил чемодан на пол, протянул руку и представился: — Хрусталев.

Брюнет посмотрел на него с подозрением, подал волосатую руку и сказал:

— Тоже Хрусталев.

У него были печальные шоколадные глаза и синие щеки.

— Бывает, — сказал Хрусталев.

— Все бывает, — согласился Хрусталев.

Разговорились они ночью, в темноте, когда Хрусталев-брюнет, проскрипев с час матрасными пружинами, попросил у однофамильца таблетку снотворного.

— Могу предложить нембутал и люминал.

— Спасибо, дайте что-нибудь. Всю нервную систему враздрызг истрепала проклятая баба.

— Вы о ком? — спросил Хрусталев-блондин.

— О моей бывшей благоверной.

— Разошлись?

— Да. К счастью.

— Я тоже. Мы с вами, оказывается, не только однофамильцы, но и товарищи по несчастью.

— Как можно жить с женщиной, — сказал, повышая голос, черный Хрусталев, — которая ни разу не встала утром, чтобы приготовить мужу завтрак!

— Во-во. Все они на одну колодку. Моя тоже, бывало, буркнет: «Возьми сам что-нибудь, милый, в холодильнике» — и на другой бок.

— В доме вечно ни копейки, — продолжал брюнет. — Сколько ни зарабатывай — все как в прорву.

— Да, деньги уходили, как дождик в песок пустыни Сахары. Это тоже на мою похоже.

— Э, да что деньги — любовь ушла в песок, — с невыразимой горечью сказал черноволосый Хрусталев. — Скандалы, истерики из-за ничего…

— Никакого понимания, никакой помощи, — подхватил Хрусталев-блондин.

— Я оставил ей все — вещи, квартиру. На, бери! Все бери! Только выпусти на свободу, на волю. Вы подумайте, товарищ Хрусталев, у этой женщины был один интерес в жизни: коллекционировать кофты. За тот год, что она прожила со мной, она увеличила свою коллекцию кофт с восьми до четырнадцати.

— Кофты? — почему-то насторожился блондинистый Хрусталев. — А кофта ромбами у нее была?

— Черные, желтые, белые ромбы?

— Да.

— Была.

— Простите, как звали вашу супругу?

— Виолета Сергеевна, — прорычал брюнет. — Веточка.

— Так, — сказал Хрусталев-блондин. — Между прочим, вы ей оставили мою квартиру, товарищ Хрусталев.

— То есть как?

— А так, что до вас на Виолете Сергеевне был женат я. Только я называл ее не Веточкой, а Леточкой. И сначала я оставил ей квартиру, а затем уже вы туда въехали на правах нового мужа. Кстати, кое-что вы у Виолеты Сергеевны при разводе все-таки прихватили.

— Я нитки у нее не взял! — истово гаркнул брюнет. В стенку возмущенно застучали, и он зашипел: — Кто вам дал право оскорблять меня?

— Я имею в виду фамилию. Мне почему-то кажется, что Хрусталев — это не ваша девичья фамилия, а?

— A-а, вы про это… — успокоился брюнет. — Да, верно. Моя прежняя фамилия — Хаджибахчимуртаков, и я всю жизнь терпел из-за нее чудовищные неудобства. Приходилось повторять по многу раз. Никто не мог запомнить. Сплошной кошмар. И я с удовольствием взял простую и звучную фамилию жены, вернее — вашу фамилию. Мне, конечно, несколько неудобно теперь перед вами, но ведь я имел законное право…

— Можете не извиняться, я сам у нее одолжился. Моя девичья фамилия — Желудков. Тоже, скажем прямо, не ария с колокольчиками. Фамилия Хрусталева — это единственное стоящее приданое, которым снабдил ее папа, наш с вами общий тестюшка. Кстати, вы не знаете, что поделывает наша любимая Веточка-Леточка-Виолеточка?

— Как же, знаю. Она с бешеной силой охмуряет одного инженера. Боюсь, что бедняге не миновать венца.

— Фамилия несчастного?

— Перебийнога.

— Все ясно, — сказал Хрусталев-блондин. — Чует мое сердце — будет еще Хрусталев третий.

— Не исключено, — согласился Хрусталев второй. — Совсем не исключено. Повесится бедный Перебийнога на Веточке.

— И канет в Леточку, — мрачно сострил Хрусталев первый.

Оба заскрипели матрасами, повздыхали, повернулись носами к разным стенкам и уснули.

По чернильному небу катилась перламутровая лунная пуговица.

ТЕЛЕФОНИАДА

Хорошо, когда дома есть телефон.

Телефон сближает. Не чувствуешь себя отрезанным от человечества. По тоненьким проводам пробегают волны душевного тепла. От уха к уху. От губ к сердцу. По телефону назначают свидания и посылают к черту. Навеки. Чтобы назначить свидание другому.

А один мой знакомый с помощью телефона отыскал масло косточковое абрикосовое для закапывания в нос.

И как плохо, если дома телефона нет…

Даже если дом этот новенький, все равно новосел не испытывает полной, стопроцентной радости. Он чувствует себя изолированным от общества. Ему остро не хватает нитей, которые связывали бы его уютную, свежеокрашенную каютку со всем огромным человеческим ковчегом, плывущим по волнам вечности.

И новоселы бегут в свой телефонный узел. Подавать заявления. Все скопом. И каждый пишет кто во что горазд. Кроме меня. Я человек обстоятельный. Прежде чем сесть писать заявление, я обошел несколько контор связи и тщательно изучил, что писали до меня другие соискатели. На ошибках учатся, но лучше учиться на чужих ошибках. Это мой принцип.