Чувство реальности. Том 2 - Дашкова Полина Викторовна - Страница 49

– Евгений Николаевич звонил полчаса назад, предупредил, что вы приедете, но не сказал, что так рано.

– Интересно, как он сам умудрился проснуться после вчерашней бурной ночи? – прошептала Маша Арсеньеву на ухо, пока они шли по пустым больничным коридорам.

– Будильник поставил, – хмыкнул Арсеньев, – я же предупредил его, что весь день буду занят и могу подъехать в больницу только с утра, вот он и расстарался.

– Что, простите? – доктор оглянулся. Он шел впереди и услышал их шепот.

– Ничего, это мы так, между собой, – улыбнулась ему Маша.

Они поднялись на третий этаж. На последней ступеньке Маша споткнулась о складку ковра и машинально схватила Арсеньева за руку. Пальцы у нее были ледяные, и ему даже показалось, что они слегка дрожат.

– Вам холодно? – спросил он, наклонившись к ее уху.

– Да, немножко. Знобит от недосыпа, – прошептала она, все не отпуская его руку.

Лицо ее казалось страшно бледным, возможно, из-за мертвенного света люминесцентных ламп в коридоре.

– К сожалению, пока я не могу позволить вам поговорить с самой Галиной Дмитриевной. У нее совсем недавно был тяжелый приступ, и я не знаю, как она отреагирует на незнакомых людей, – сказал доктор.

– Она вот в этой палате? – спросила Маша, кивнув на закрытую широкую дверь.

– Да, а что?

– Ничего. Просто так... На этаже есть другие больные?

– Сейчас нет. Тут у нас только две палаты для VIP-больных, вторая пустует. Милости прошу ко мне в кабинет.

В кабинете у Сацевича было очень уютно. Маша упала в широкое мягкое кресло, закрыла глаза и потрясла головой. Доктор вызвал сестру и попросил принести кофе.

– Совершенно темная и загадочная история с телефоном, – произнес он, глядя то на Арсеньева, то на Машу, – никогда ничего подобного в моей клинике не случалось. Я очень буду вам признателен, если вы выясните, каким образом это могло произойти.

– Галина Дмитриевна выходит на прогулки? – спросил Арсеньев.

– Да, конечно, каждый день, обязательно в сопровождении сестры или няни. Вы думаете, кто-то мог ей передать телефон во время прогулки? Сразу скажу: это совершенно исключено. У нас серьезная охрана, посторонний человек не может проникнуть на территорию, к тому же кто-то всегда рядом.

– У нее диагноз – инволюционный психоз? – спросила Маша.

– Да, депрессивная форма, почти классический случай. Тоска, тревога, бред Котара.

Сестра вкатила столик, накрытый салфеткой. В кабинете вкусно запахло свежим кофе.

– Что такое бред Котара? – прошептал Арсеньев Маше на ухо.

– Бред собственной отрицательной исключительности, самообвинения, – тихо ответила Маша.

От первых глотков кофе щеки ее слегка порозовели. Она с удовольствием съела шоколадное печенье, окончательно пришла в себя и обратилась к Сацевичу:

– Скажите, Валентин Филиппович, течение непрерывное или приступообразное, с рецидивами?

– Вы, простите, врач? – удивился и почему-то слегка обиделся Сацевич.

– Нет. Я психолог, – Маша ласково улыбнулась ему. – Кофе у вас действительно отличный.

– Да... Понятно... – он принужденно откашлялся, – я думал, вы тоже из милиции. Ну ладно. Течение приступообразное. Приступы случаются нечасто, но достаточно бурно.

– А вылечить ее в принципе можно? – подал голос Арсеньев.

– Как вам сказать? Я боюсь, что на изначальный диагноз у нас накладываются элементы раннего сенильного слабоумия. Это серьезно усложняет картину.

– Простите, а какие именно вы наблюдали симптомы слабоумия? – спросила Маша.

– Ну иногда она притаскивает всякий мусор в палату из парка. Однажды это была старая открытка с какой-то актрисой, потом кукла.

– Кукла? – хором переспросили Арсеньев и Маша.

– Да, старая пластмассовая кукла, образца шестидесятых. Сейчас, по-моему, таких не делают. Она валялась под лавочкой, на которой обычно Галина Дмитриевна сидит во время прогулок.

– Она что, нянчилась с ней? Играла? – спросила Маша.

– Нет. Просто принесла с собой и положила в тумбочку. Потом был тяжелый приступ.

– После того как у нее забрали куклу?

– Да. Но не потому, что ее забрали.

– Еще какие предметы она находила под лавочкой? – спросил Арсеньев.

– Ну я не знаю, всякую ерунду, – поморщился доктор, – например, вот, книжку, старую, промокшую. Кажется, она у меня где-то здесь валяется.

– Можно посмотреть? – спросила Маша.

– Пожалуйста, если, конечно, найду, хотя, честно говоря, я не понимаю, какое отношение это имеет к мобильному телефону Евгения Николаевича, – доктор долго рылся в ящиках своего стола, ворчал и наконец достал маленький потрепанный томик стихов Есенина.

– “Гале от Любы, с надеждой на скорую встречу, 7 июня 1964”, – Маша прочитала вслух дарственную надпись и посмотрела на Арсеньева. Он в ответ едва заметно кивнул и обратился к доктору:

– А где остальные вещи? Открытка, кукла?

– Выкинули, – пожал плечами доктор, – зачем хранить мусор? Книжка – совсем другое дело. Я, знаете, книголюб, не могу выкидывать книги, рука не поднимается.

– Валентин Филиппович, вы не дадите нам это с собой на несколько дней?

– Конечно. Правда, не понимаю зачем.

– Мы потом вам объясним, – пообещала Маша. – А скажите, в чем конкретно содержание бреда Галины Дмитриевны? В чем именно она себя обвиняет?

– Такие больные каются во всех смертных грехах сразу, – вздохнул доктор, – называют себя убийцами, утверждают, что заслуживают смерти, что приносят несчастье окружающим, что воздух вокруг них отравлен, самое неприятное, в момент приступа могут нанести себе серьезные ранения. У Галины Дмитриевны было три суицидальных попытки.

– Мы знаем, – кивнула Маша, – сейчас она в каком состоянии?

– Средней тяжести, – пожал плечами доктор, – вам беседовать с ней пока не стоит.

– Да это мы уже поняли. Евгений Николаевич говорил, у вас в палатах видеокамеры. Можно посмотреть пару кассет?

– Разумеется. Но учтите, вы там не увидите, как передали телефон. Я сам смотрел несколько раз, очень внимательно. Ладно, что же вам показать? Может, приступ? – доктор достал несколько кассет с полки.

– Приступ не надо. Какой-нибудь обычный день.

Через минуту на экране телевизора возникла палата, белая мебель, окно, забранное решеткой и задернутое дымчатой шторой. На высокой кровати полусидела худая, бледная женщина. Лицо было туго обтянуто кожей и казалось странно молодым на фоне седых волос. На лбу белела марлевая повязка.

– Это она себе лоб разбила о раковину, – пояснил доктор, – все никак не заживает.

– Да, она жутко изменилась, я видела ее фотографии, – прошептала Маша.

В палате сначала было тихо. Потом послышалась какая-то возня, звук льющейся воды. Через минуту в кадре мелькнул силуэт с ведром и шваброй и тут же исчез.

– Так вот, представляете это безобразие? Завхоз торговала самогоном, и здесь постоянно крутились солдаты с генеральской дачи, пьяные, грязные, а начальство смотрело сквозь пальцы, – сообщил резкий каркающий голос, который явно принадлежал не Галине Дмитриевне.

– Это нянечка, – пояснил доктор, – давайте я промотаю, тут ничего интересного, она просто лежит и молчит, – он взялся за пульт и нажал быструю перемотку.

– Нет, погодите, еще немного, – прошептала Маша.

– Пожалуйста.

Мелькание кадров прекратилось, опять зазвучал каркающий голос, сопровождавшийся кряхтением и шлепаньем тряпки.

– Я и в РОНО обращалась, и в министерство, и в санэпидемстанцию, официальные письма писала. Здесь все-таки дети, а солдаты, помимо всего прочего, это еще и инфекция. Ну никому же ничего не надо!

Нянька за кадром мыла пол и говорила. В кадре молчала Галина Дмитриевна, глядя перед собой круглыми, непомерно большими глазами.

– Она все время так молчит? – шепотом спросил Арсеньев.

– Нет, просто такой кусок попался, давайте я все-таки промотаю, – сказал доктор. На этот раз Маша не возражала.

За кадром зазвучали голоса. Работал телевизор, шло какое-то дневное ток-шоу. Экрана видно не было и няньки тоже. Камера была направлена на больную.