Чувство реальности. Том 2 - Дашкова Полина Викторовна - Страница 44

– Она возможный свидетель, – прошептал в ответ Саня. – Я только что показал ей снимки убитой девушки, и она узнала свою подругу.

– Сестра она мне, слышь, мусор, Катька сестренка моя родная, единственная, младшенькая, уу-у, не могу я, не могу жить, не хочу-у! – подала голос несчастная девка. – Чего вам от меня надо, мусорки, ну чего, не видите, горе у меня?

Один был родной человек на всем свете, Катька, стервоза такая!

Судя по внятности речи, по бегающим в полумраке глазам, она уже пришла в себя после первого шока.

– Ты помнишь, как он выглядел, этот культурный мужчинка в “Фольксвагене”? – спросил Арсеньев.

– Лысый в кепке, – девка судорожно всхлипнула.

– Хотя бы молодой, старый? Давай, быстренько, рассказывай все, что помнишь.

– Ничего я не помню, что ты привязался, блин? Темно было, я выпила, – голос ее окреп, она даже сделала попытку подняться на ноги, но Арсеньев схватил ее за плечо.

– А фамилию свою помнишь?

– Зачем тебе? – окрысилась девка. – Будешь привлекать как свидетельницу? Тогда вообще ни хрена не скажу, понял? Мне терять нечего.

– Ну терять, положим, всегда есть чего, – грозно заметил Арсеньев. – Что мне с тобой делать? Придется вызывать группу, везти тебя к нам, авось вспомнишь, хотя бы свою фамилию.

– А будешь наезжать, у меня припадок случится. Я, чтоб ты знал, припадочная, блин, эпилептическая я, понял? – предупредила проститутка и тут же от слов перешла к делу: выпучила глаза, высунула язык и задрожала, задергалась.

Арсеньев растерялся и вопросительно взглянул на Машу.

Она опустилась на корточки рядом с девкой и тихо, ласково сказала:

– Еще должна течь пена изо рта, и обязательно непроизвольное мочеиспускание.

– Это че, обоссаться, что ли? – уточнила девка, затихнув на миг, и тут же опять затряслась.

– Вообще да, – кивнула Маша, – я понимаю, что противно, но без этого нельзя. Смотри, ты не очень старайся, припадок все равно ненатуральный, а вот язык можешь прикусить запросто. Как тебя зовут?

– Ира, – представилась проститутка и прекратила свой спектакль так же внезапно, как начала.

– Замечательно. А я Маша, Скажи пожалуйста, Ира, откуда ты знаешь, что он лысый, если он был в кепке?

– По опыту. Ночью в машине только лысые в кепках ездют. Чтоб голова не мерзла, – всхлипнула проститутка и окончательно успокоилась.

– Логично, – кивнула Маша, – но под кепкой волос не видно, они могли быть у него любые: короткие, длинные, темные, светлые.

– Ага, – кивнула Ира, – волос не было видно. Могли быть любые. Но в кепках обычно лысые.

– Ты не помнишь, он торговался?

– Не-а, – проститутка уверенно помотала головой, – я ж грю, культурный мужчинка.

– Как тебе показалось, ему было все равно, кого из вас взять, или он выбирал?

– Он сразу сказал, что ему надо беленькую и потоньше. Катька на самом деле русая, как я, но красится в блондинку. И худей меня. У меня сорок шестой, а у нее сорок второй, блин. А ваще, это, все, мусорки, мне выпить охота, очень срочно и пожрать чего-нибудь. Хотите узнать про лысого, купите мне шашлыка и водки, посидим, поговорим как люди. Катьку надо помянуть? Надо!

– Слушай, дорогая, а шнурки тебе не погладить? – разозлился Саня. – Этот лысый, между прочим, сестру твою зверски убил, родную, единственную, а ты торгуешься, как на базаре: шашлыку ей, водочки. Совесть есть у тебя?

– При чем здесь совесть? Я жрать хочу. Из-за вас ничего не заработала. И ваще, блин, ты, мусор, лучше молчи. Не умеешь ты с людьми разговаривать.

– Правда, не умею. Был бы на моем месте другой, он бы с тобой, сама знаешь, как поговорил. А я цацкаюсь, – разозлился Саня.

– Да на, бей, хоть совсем замочи, ну? – рявкнула проститутка и надменно отвернулась. – Ничего больше не скажу, понял?

– Почему бы нам правда не угостить девушку? – тихо предложила Маша. – Здесь темно, холодно. Давайте доедем до какого-нибудь ближайшего ларька, купим шашлыку, посидим в машине и поговорим.

Саня поразился, как легко и быстро вписалась американка в странную для нее ситуацию, сумела найти общий язык с шальной подмосковной девкой, не выразила ни ужаса, ни удивления, вела себя настолько естественно, словно это для нее было обычным делом – допрашивать российскую шалаву ночью на трассе.

Пока шли к машине и ехали до ближайшего круглосуточного шашлычного ларька, Маша спокойно, без всяких угроз и хитростей, умудрилась выяснить, что проститутка Ира жила со своей сестрой Катей на улице Немчинова, сразу за Кольцевой дорогой, в угловой панельке, на первом этаже. Квартиру они снимают уже год, а до этого жили с матерью в деревянном доме в поселке Передовик, в двадцати километрах от Москвы, но мать померла, дом развалился от старости. Ира закончила восьмилетку четыре года назад, пошла учиться на парикмахера, но надоело жить без денег, знакомые девки однажды взяли с собой на трассу, один раз, другой. Деньги легкие, отпахала ночь, днем спи, сколько хочешь. Сестра Катя была младше на два года и после восьмилетки пошла на трассу сразу, даже не пыталась учиться дальше. Они работали под местными пацанами, сутенерами, отдавали ровно половину денег, это было плохо, но сейчас на их пацанов наехали другие пацаны, начался передел сфер влияния, пока они там между собой разбираются, девкам лафа, никто не контролирует, сколько заработала – все твое.

Про мужчину в “Фольксвагене-гольф” она вспомнила, что зубы у него были крупные и очень белые, в темноте блестели. Лицо добродушное, и вообще выглядел он совсем безобидно, даже немного смешно, совсем не похож на маньяка, шутил, смеялся. Ире выдал на прощанье сто рублей, чтоб не так обидно было оставаться.

Когда Ира умяла две порции свиного шашлыка и выпила триста грамм водки за упокой души своей сестры Кати, она вспомнила, что две последние буквы в номере “Фольксвагена” были “МЮ”. И еще: в машине заедала передняя дверца, с пассажирской стороны, а перед ветровым стеклом болтался брелок, пластмассовый скелетик, довольно большой, в кружевной юбочке.

Арсеньев еще раз показал ей фотографии. Заливаясь слезами, Ира спросила:

– Чего у нее лицо такое исцарапанное? Вот тут, на носу, и вокруг рта.

– Ты уверена, что, когда видела ее в последний раз, у нее не было никаких похожих царапин? – уточнил Арсеньев.

– Нет, у Катьки личико чистенькое, гладенькое, ни прыщей, ничего. И губы она такой помадой никогда не красила.

– Можно? – Маша взяла у нее снимки и долго, молча их рассматривала, потом взглянула на Арсеньева, хотела что-то сказать, но сдержалась, промолчала.

– Так чего он с ней сделал-то, с Катькой с моей? – всхлипнула Ира. – Вы хоть скажите, сильно она мучилась?

– Изнасиловал, задушил, – быстро проговорил Арсеньев.

– И все?

– Разве мало?

Ира задумалась и вдруг выпалила:

– Так он вообще никакой не маньяк. Изнасиловал! Зачем, когда и так... Ой, Господи помилуй... А душат девчонок вообще постоянно, меня четыре раза душили, многим нравится, чтоб партнерша сильней дергалась и хрипела. Нет, мусорки, он не маньяк, это у него нечаянно так вышло, – она помотала головой и застыла в глубокой задумчивости.

Всеволод Сергеевич стиснул кулаки так, что костяшки побелели, и постучал ими по колену. Он никак не мог успокоить свои руки, они постоянно двигались, дергались, суетились, и Андрею Евгеньевичу стало казаться, что он сейчас начнет отламывать себе пальцы, как Сахар в “Синей птице”.

Григорьев догадался, что дело совсем плохо. В распоряжении Кумарина была мощная структура, УГП, но сейчас она со всеми своими гигантскими возможностями, деньгами, компроматами, связями, способами давления оказывалась для него бесполезной. Она была всего лишь машиной. Для того чтобы машина заработала, в нее следовало заложить определенную программу, сформулировать задачу, а он не мог. Он проигрывал в своей личной игре. Он сделал ставку не на того человека, и ему было больно признать свою ошибку, он не умел, не привык проигрывать.