Чувство реальности. Том 2 - Дашкова Полина Викторовна - Страница 14

– Очень интересно, – вежливо улыбнулась Маша, – у тебя уже есть в голове готовые сюжеты?

– Сколько угодно! – он закатил глаза, прикусил губу, застыл на несколько секунд в глубокой задумчивости и вдруг выпалил:

– Слушай, ты есть хочешь?

– Да, наверное, – кивнула Маша.

– Тогда пошли. Я угощаю. Я редко угощаю женщин, но ты мне нравишься.

В лифте он прилип к зеркалу и забыл о Маше, пригладил ладонями волосы, оскалился, принялся рассматривать свои отличные зубы. Когда лифт остановился, внезапно ткнул Машу пальцем в спину и сказал:

– Пиф-паф, мы приехали.

В подвальном буфете было почти пусто. Феликс набрал себе гору бутербродов. Маша ограничилась овощным салатом, соком и чашкой кофе.

– А Вику ты, значит, никогда не видела? – спросил он, расставляя тарелки на столе. Маша грустно помотала головой.

– А Бриттена?

– Пару раз, мельком.

– Слушай, а что там в Америке говорят об этом убийстве? – он принялся выковыривать жир из ломтика сырокопченой колбасы и складывать его на край тарелки. – Какая вообще была реакция?

– У кого?

– Ну, например, у Хогана, и вообще у всех.

– Какая может быть реакция на убийство? – Маша пожала плечами. – Шок, возмущение, жалость. У Томаса осталось трое детей.

– Ага, ага, – кивнул Феликс и сунул в рот дырявый кусок колбасы, – а в новостях показали?

– Да, был небольшой сюжет. Но я не видела.

– Сугубо между нами, сначала у нас с Викой кое-что наклевывалось, ну, ты понимаешь, – вдруг сообщил Феликс интимным шепотом, – я такие вещи чувствую, опыт кое-какой имеется, женским вниманием, как говорится, никогда обойден не был. Тут, кстати, недавно одна фотомодель, все как надо, сто девяносто, ноги вообще нереальные, – он отрубил ладонью черту метрах в полутора от пола и часто, печально заморгал, – но ничего не вышло. Понимаешь, она носит трусы и лифчик разных цветов. Я этого не выношу. Ладно, это совсем другая песня, – он лирически вздохнул и на миг прикрыл глаза, – что касается Вики, то, конечно, когда к ней стал подъезжать сам Жека, у нее уже выбора не было.

– Кто такой Жека? – шепотом спросила Маша.

– Рязанцев. Он на Вику очень серьезно запал, очень. Конечно, она не могла отказать.

– Как же его жена?

– А при чем здесь жена? – поморщился Феликс. – Галина Дмитриевна женщина, мягко говоря, странная, такая вся из себя высокодуховная. На мой взгляд, просто сдвинутая. Она укатила в Венецию, вроде решила учиться живописи на старости лет. Да и вообще, одно другому не мешает. Вот мне интересно, чисто психологически, что для него круче – смерть Вики или ее отношения с Бриттеном? Видела бы ты, что с ним было вчера после анонимного звонка! Как его корежило, ужас. Хорошо, вовремя успели камеру убрать. Я уж думал, придется “скорую” вызывать. И главное, звонок ни хрена не отследили, оператор в штаны наложил, сразу отключился.

Между прочим, по большому счету, виноват Егорыч. Если бы он заранее предупредил Жеку о Бриттене, не было бы такого скандала. Но он возомнил себя тонким психологом, решил, что будет лучше, если Рязанцев узнает все после эфира.

– Кто такой Егорыч? – спросила Маша.

– Начальник службы безопасности Студеный Геннадий Егорович, полковник ФСБ в отставке. Вику люто ненавидел. Знаешь, сугубо между нами, – Феликс наклонился совсем близко и выставил перед Машиным лицом три пальца, – ты меня поняла?

– Не совсем, – шепотом призналась Маша.

– Если реально смотреть на вещи. Вику и Бриттена могли заказать три человека. Егорыч, сам Жека и еще один американец, Стивен Ловуд, между прочим, сотрудник вашего посольства, заместитель атташе по культуре. Егорычу Вика мешала потому, что, во-первых, сильно влияла на Жеку, сильней, чем Егорыч. Этого он ей простить не мог. К тому же у нее был крутой конфликт с партийным пресс-центром. У нас ведь два пресс-центра, чтоб ты знала, мы – думский, а есть еще партийный. Там сплошные братки, и все Егорычу лепшие кореша. Жека мог застрелить обоих просто из ревности, когда узнал про Бриттена.

– А заместитель атташе? – равнодушно спросила Маша. – Ему зачем было заказывать?

– Ему Бриттен чем-то мешал. Может, и Вика тоже. По-моему, там какие-то крутые шпионские разборки, у вас же в посольстве все немножко это, – он скорчил очередную рожу, – ЦРУ, ФБР, ну, ты понимаешь.

– Нет, – покачала головой Маша, – не понимаю. Главное, не понимаю, откуда ты все это знаешь?

– А я наблюдательный, я людей насквозь вижу, со всеми их потрохами гнилыми, со всеми их сублимациями и фрустрациями.

Феликс жевал и говорил, говорил интимно и эмоционально. Иногда у него изо рта вылетали кусочки еды. Маша мужественно терпела, слушала очень внимательно и старалась не перебивать.

Глава 27

Каждое утро после часовой пробежки и легкого завтрака Андрей Евгеньевич Григорьев просматривал кипы свежих российских газет и журналов. Телевизионная антенна отлично принимала три главных российских канала. Уникальную способность старого разведчика читать между строк и слушать между фразами высоко ценили в русском секторе ЦРУ. Он умел из сомнительных сенсаций, платных разоблачений и восхвалений, косвенной рекламы и патологически подробных сводок уголовной хроники, из всего этого хаоса выуживать реальную, иногда совершенно неожиданную и секретную информацию.

Ему приходилось наблюдать, как на следующий день после громкого заказного убийства в вечернем эфире выступает очевидный заказчик этого убийства и вполне искренне печалится о заказанном. Или как истекает разоблачительным поносом популярный тележурналист, отрабатывая деньги, вложенные в него теневым олигархом. Андрей Евгеньевич ухмылялся, глядя на экран. Он предвидел, что олигарху довольно скоро придется самому захлебнуться в этом жидком дерьме, им же оплаченном.

Григорьев хихикал и урчал, как сытый кот, читая мужественную исповедь какого-нибудь пожилого нахала, метящего во власть и бесстрашно разоблачавшего тех, кто уже не имеет никакого влияния и нисколько не опасен. Нахалу ничего не светило. Он был слишком глуп и труслив. Впрочем, при таких бедных талантах мелькнуть в прессе и на экране хотя бы пару раз – уже великая победа. Может, ему этого будет довольно на всю оставшуюся жизнь?

Но особенно любопытно было видеть на экране старинных знакомых в новых ролях. Вот благообразный сладкий старичок, президент одной из бывших советских республик, трогательный, нежный, кушает творожок с изюмом на завтрак. Длинная челка, давно седая, зализана назад, со лба к макушке. Всю жизнь он носил одну прическу, неудобную и совершенно не шедшую ему. Жидкие, промазанные липким гелем пряди падали ему на лоб, он встряхивал головой, и в этом резком жесте читалась какая-то подростковая нервозная неуверенность, мучительное желание нравиться, производить сильное впечатление.

Большеглазая правнучка, ангел, сидит у него на коленях, теребит нежными пальчиками дедушкину липкую седую челку. Этот душка-дедушка начинал с простого следователя в аппарате Берии. Крови на нем больше, чем на каком-нибудь легендарном маньяке. Он мечтал стать диктатором, и стал им, и теперь самому себе умиляется. В его империи, пока он жив, никаких переворотов не будет. Как максимум – пара неудачных покушений, им же самим инсценированных, чтобы обвинить оппозицию. Потом, когда помрет, начнется хаос, долгий, серьезный и опасный для соседей. Так что соседям, главный из которых – Россия, лучше не портить ему нервы и беречь его державное здоровье.

В первое утро после отлета Маши в Москву государственный канал Российского телевидения показывал передачу о домашней жизни сладкого дедушки диктатора. Это был повтор, уже третий по счету. Ведущая, стареющая красотка, тележурналистка Круглова, вопреки своему обыкновению не задавала язвительных вопросов и даже сменила свою привычную, слегка высокомерную и насмешливую интонацию на совсем другую, почти подобострастную. С руководителем республики она беседовала так, словно состояла в штате его домашней прислуги. Видно, ей заплатили вдвое больше обычного и еще слегка припугнули, прежде чем позволили переступить порог диктаторского дворца.