Всадник без бороды
(Юмористическая повесть) - Привалов Борис Авксентьевич - Страница 13

Тем временем Шик-Бермес со своей ношей дошел до загона.

— Э-э, подожди, бай! — тоненьким дребезжащим голоском крикнул бахсы. — Я сам должен открыть мешок. И вы все должны отойти подальше, оставить меня одного. Самое главное, не накличь беду. Не думай о белом баране. Не думай… иначе…

Оставшись один, бахсы развязал мешок.

Волк сверкнул на него большими голодными глазищами.

Бахсы засунул руку с ножом в мешок, быстро разрезал ремни на задних ногах волка.

— Ничего, барашек, ничего, — приговаривал бахсы. — Сейчас ты будешь сыт, как бай-обжора.

Потом разрезал путы на передних ногах.

Расчет был правилен: ноги волка затекли и встать сразу на них он не мог. Бахсы быстрым движением ножа ловко разрезал кожаные шнуры, стягивающие челюсти зверя. И тотчас же завязал мешок. Теперь «волшебный баран» был свободен от пут. Только завязанная горловина мешка отделяла его от желанной свободы.

Волк лежал в мешке молча, только начал шевелиться сильнее. Через мгновение-другое он совсем придет в себя.

— Бай, иди сюда! — крикнул старичок бахсы. — Только не думай о баране!

Шик-Бермес вырос как из-под земли. Бахсы ослабил ремень, связывающий мешок, и сказал:

— Бросай, бай, мешок прямо в загон. Баран сам из мешка выйдет. Большой шум будет, не бойся!

Шик-Бермес поднатужился и перебросил мешок с волком в овечий загон.

В быстро сгущавшейся темноте все-таки можно было различить, как из мешка выскочило что-то четвероногое, постояло немного и исчезло в том направлении, где, сгрудившись, стояла отара байских овец.

Тотчас же раздались собачий истошный лай, испуганное овечье блеяние.

— Началось, слава аллаху! — вздохнул бахсы облегченно. — Ты станешь самым богатым баем в степи.

— Э-э, завтра увидим, — ответил довольно Шик-Бермес.

— Но, если ты или твоя жена хоть раз подумали в этот момент о белом баране, придет беда! — повторил бахсы.

— О чем же я должна была думать? — обиделась жена бая. — Десять золотых монет!

— Значит, ты будешь виновата, если что-нибудь случится, — сказал бай. — Ты все время думала о баране! Я о нем ни разу и не вспомнил!

А шум в загоне тем временем рос. Прибежали пастухи, табунщики, но Шик-Бермес остановил их, сказав гордо:

— Там белый баран! Он из одной овцы делает две! Придержите собак! Что вы понимаете в волшебных делах?

— Как же, удержишь их, — произнес один из пастухов. — Они рвутся так, словно волка почуяли!

— Разве собака, это животное, которое даже в мечеть не пускают, — затараторила жена бая, — понимает что-нибудь в волшебных делах?

— Бахсы, — спросил Шик-Бермес, — а если сейчас зажечь огонь? Мы увидим, как волшебный баран делает из одной овцы две.

— Утром, бай, только утром, — ответил бахсы. — Сейчас все должны идти спать. И пусть пастухи не мешают волшебному барану!..

…На этот раз бахсы, взяв кобыз, лег спать в гостевой юрте возле своих снятых с верблюда вьюков.

Ночью у юрты вдовы Одек послышался крик филина. Лениво затявкали собаки. Вдова Одек вышла из юрты, тихо спросила:

— Алдакен?

— Я, Одек-апа, я. Вот тебе немного денег… десять монет.

— Будь благословен, Алдакен! А то совсем пропадаем! Э-э, как тут много! О, золото!

— Как только удастся, уходи от Шик-Бермеса, иди в аул жатаков, тех, которые сажают хлеб. Они не кочуют, тебе и детям там будет легче. Деньги здесь не трать. Шик-Бермес каждую монету помнит…

— Ты, Алдакен, уже взрослый жигит, а ведешь себя как мальчишка. Зачем волка привез? Аул не спит, над баем смеется…

— Пусть всем будет стыдно, что их бай глупец. А волк порежет овец, вам бай мяса даст.

— Э-э, Шик-Бермес обозлится, тебе плохо может быть…

— Я его не боюсь, Одек-апа. Если баев бояться, нужно из степи удирать. Я не заяц, они не соколы.

— Ох, слишком ты храбрый, Алдакен! Среди твоих врагов тоже есть хитрецы, не забывай! Почему ночью без бороды ходишь по аулу?

— Надоела, жарко в ней… А с бородой еще хуже — увидят, скажут, бахсы бродит, беду на аул кличет.

— Уезжай, Алдакен, скорее!

— Да не бойся, апа! Я сейчас позову Желмаю, заберу мешки в юрте — и в степь!

— Рядом юрта родственника бая, еще услышит нас. Ведь сегодня все не спят. Уходи скорей. Вот и луна всходит.

— Тс-с, Одек-апа! Кажется, кто-то вышел из той юрты…

— Я же говорила, Алдакен. Ой, что делать?

— Дай мне аркан. Я днем шел — видел, он возле юрты лежал. Аркан меня выручит…

— Ребята играли, забыли… Сейчас, иди сюда. Тише! Вот, бери!

— Успею — отдам… Живи счастливо! Хош! Прощай!

— Береги себя, Алдакен! Будь осторожен ради нас всех…

Горб красной, как лисья шкура, луны встал над горизонтом.

Родственник бая бежал за Алдар-Косе. Его пыхтение Алдакен слышал почти за своей спиной. Родственник был толст и неуклюж, поэтому он мог делать что-нибудь одно: или бежать, или кричать. Иногда он останавливался и, не успев перевести дух, громким шепотом произносил:

— Стой, стой! Я узнал тебя…

Затем снова молча пускался в погоню.

Алдар-Косе не спешил. Он нарочно бежал медленно, чтобы толстяк не слишком отстал. В овечьем загоне по-прежнему шумел скот, кричали пастухи и табунщики, дружным хором лаяли собаки со всего аула.

«Хорошо, что все псы нашли себе дело у овечьего загона, — подумал Алдар-Косе, — а то бы мне было труднее. Однако пора этого родственника проучить, чтобы не подслушивал, не подсматривал».

В неверном свете восходящей луны толстый родственник успел заметить, как перед входом в гостевую юрту убегающий от него человек выронил что-то. Пыхтя и сопя, толстяк подбежал к юрте, наклонился, протянул руку к лежащему на земле предмету, и в тот же миг кожаная петля аркана захлестнула его горло. Толстяк сразу же схватился обеими руками за петлю, чтобы не дать себя задушить. Этого-то и ждал Алдар-Косе: пока толстяк оттягивал петлю, его ноги уже были крепко обмотаны арканом.

— Резвого пса не любит лиса! — усмехнулся Алдар-Косе.

— А-а! — захрипел родственник бая, но Алдар-Косе всунул ему в рот клок верблюжьей шерсти, затем деловито связал руки и поволок в гостевую юрту.

— Ох и тяжелый же ты! — дыша с трудом, сказал Алдар-Косе. — Наверно, много съел вечером, а? Ну, теперь отдохни…

Алдар-Косе втянул тушу толстяка в юрту, закатил его в тот угол, где спал сам.

«Пожалуй, пора идти за Желмаей!» — подумал Алдар-Косе, взвалил на спину свои легкие вьюки, взял кобыз и вышел из юрты.

Луна уже светила ярко. Овцы блеяли так громко, словно решили раз и навсегда доказать, что они гораздо голосистее собак.

Алдар-Косе беспрепятственно добрался до верблюжьего загона, свистнул раз, другой. Желмая, блеснув круглой лысиной на лбу, легко перескочил через дувал и оказался перед хозяином.

А через несколько минут по дороге в степь мягкой рысью помчался верблюд с всадником.

…Шик-Бермес ворочался с боку на бок. Ему чудились голоса, крики, шорохи, шепот. Только заснул и увидел белоснежного барана во главе бесчисленной овечьей отары, как жена разбудила:

— Тебя зовут! Проснись, слышишь, кричат?

Она встала, открыла входной войлок. Камышовый круг шуршал под торопливыми шагами.

— Кто тут? — спросила байбише, высовывая голову из юрты. — A-а, что тебе нужно? Бай, это пастух пришел!

Шик-Бермес надел халат, ежась от прохлады, вышел в лунную ночь.

— Бай, там волк в загоне, а вы приказали его не трогать, как быть? — спросил пастух. — Он же всех овец порежет, такой голодный… Ягнят жалко, овец жалко. Что делать, скажи?

Шик-Бермес стоял как громом пораженный. Глаза выпучил по-лягушачьи, шея надулась — вот-вот лопнет.

Байбише и пастух со страхом глядели на него.