Бераника. Медвежье счастье (СИ) - Дэвлин Джейд - Страница 40

Уложила в заплечный мешок маленькие подарочки для знакомых крестьян, самодельные восковые свечи в подарок для храма и туда же вышитый шелком за зиму аналойник. Выдумывать ничего не стала, благо в памяти Беры таких вышивок хранилось дай боже — в пансионе девочек в первую очередь учили рукоделию и языкам. А что может быть пристойнее для юной девицы, чем думать о Боге и украшать храм с любовью в сердце?

Да мне и самой понравилось, красивая получилась вышивка и какая-то… светлая. Смотришь на нее, и настроение повышается.

Дети и Веж одобрили. Мелким просто показалось красиво, а князь осмотрел внимательно и вынес положительный вердикт, которому я поверила, — в церкви он точно бывал и такое видел. Так что я решила, что из храма меня с моим даром не прогонят. Все сложила аккуратно, и пошли тихонечко по местами протаявшей тропе. Вежеслав шел параллельно со мной по лесу и отстал, только когда я на него шикнула: лес еще голый, видно в нем издалека, а нам надо, чтобы его кто-то излишне зоркий заприметил? Нет.

В последний день седьмицы по утрам в храме праздничная служба. Так что я не удивлялась тому, что улицы села пусты, — здесь народ ревностно-оцерквленный и в храм ходит по велению души, а не из-под палки. Порадовало только, что никаких следов оттаявшего побоища на околице я не видела и никакой засады, наблюдения за лесом не обнаружила. И правда забыли про меня, что ли?

На широких ступенях златоглавого храма было многолюдно, и на скромно, но опрятно одетую женщину поначалу никто не обратил внимания, а я смиренно встала в последних рядах и отстояла всю службу, где надо — осеняя себя святым кругом, когда нужно — кланяясь: тело помнило весь уклад и действовало автоматически.

Но постепенно меня заметили и разглядели. Вот зашептались справа, слева, за спиной… Вокруг вроде посвободнее стало, но в храме Божьем никто от меня специально не шарахался, скорее чуть расступались, чтобы лучше рассмотреть.

Я сделала вид, что не замечаю общей ажитации, как ни в чем не бывало пошла в свою очередь получать благословение из рук священника. Ого, а батюшка-то у нас новый… молодой, с благостным лицом и очень внимательным взглядом.

Когда-то очень давно я любила церковные службы — за стройное пение, за состояние особой душевной легкости и защищенности… Здесь обрядовая часть несколько отличалась от родного мне в прошлой жизни православного уклада. Исповедоваться люди приходили отдельно и наедине, а после службы просто подходили за троекратным святым окружием к священнику, и это считалось добрым благословением и отпущением мелких грехов за прошедшую неделю.

Новый батюшка даже не запнулся, увидев перед собой незнакомую прихожанку, хотя по его взгляду мне показалось, что он понял, кто я. Но мою смиренно склоненную голову, покрытую платком, он очертил кругом без малейшего колебания, а потом допустил к целованию золотого круга.

Только после того, как народ за спиной вскипел шепотками и возбужденным гудением, я поняла, что они ждали, как дело обернется, затаив дыхание. И теперь прямо бурлили от впечатлений и… облегчения.

Нормальная, обычная баба, то есть барыня. Не ведьма, не колдовка, не людоедка какая. От святого круга и благословения не развеялась и не рассыпалась.

Я было перевела дыхание, и именно в этот момент откуда-то из свечной полутьмы раздался визгливый, полный ненависти голос!

— Ведьма! Ведьма! Вон! Люди, что вы смотрите! Гоните ее, жгите, бейте камнями! Она еретичка, убийца!

Глава 42

Толпа прянула в разные стороны, и передо мной вдруг выросло странное существо, до того страшное и нелепое, что я поначалу онемела и вообще не поняла, что происходит. И только спустя несколько секунд до меня дошло…

Это был староста. Изувеченный, без ног и кисти одной руки, покореженный весь, словно смятая бумажная фигурка, выкинутая в корзину за ненадобностью.

И этот человеческий огрызок висел на руках двух дюжих мужиков и буквально хлестал ненавистью и черной злобой, отравляя вокруг даже воздух:

— Что смотрите, люди! Это она! Гадина! Огнем ее!

Я на секунду прикрыла глаза и заставила себя вспомнить, что за моей спиной дети. Не здесь, не сейчас, в церкви, но в жизни. И Веж. Мой защитник, сейчас он тоже зависит от того, смогу я выстоять или струшу.

Этого мгновения хватило, чтобы взять себя в руки. Я неторопливо осенила себя знаком святого круга и вроде бы негромко, но так, чтобы слышно было по всему храму, сказала, обращаясь к беснующемуся от злобы человеческому огрызку:

— Кого Бог наказать хочет, того разума лишает. А тебя, гляжу, Господь за грехи покарал немало. Уж не мне судить да жаловаться. Прощаю я тебя и за слова твои злобные, и за дела нехорошие. Иди с миром, мил человек.

И, обращаясь уже к окружающим, все тем же «учительским» голосом, негромким, но слышным:

— Жалко болезного. Как его в храме Божьем корежит, не раскаялся, видать.

— Ах ты тва-а-а-арь! — староста окончательно потерял человеческий облик и сорвался на визг. Смотреть даже со стороны было неприятно, и выглядело действительно так, словно в него бес вселился и корчится. — Тва-а-арь!

Я демонстративно вздохнула, обернулась и по наитию протянула руку к чаше со святой водой, что стояла здесь справа у алтаря. Те, кто подходил за благословением, опускали туда руку и касались воды кончиками пальцев.

Вот и я окунула туда руку, а потом легонечко брызнула святой водой на беснующегося старосту:

— С Божьей помощью, да простятся нам все грехи вольные и невольные, — начала я каноническую здешнюю молитву, и ее вдруг подхватили еще несколько голосов, а через пару минут вслух молились все, включая батюшку.

Дикий визг бесноватого утонул и захлебнулся в этом хоре голосов, то ли этот придурок до обморока доорался, то ли на самом деле свои грехи вспомнил и впечатлился, но дергающийся обрубок человека обмяк в руках своих охранников.

— Ты б, Киримон, дядьку своего унес от греха, — услышала я между слов молитвы громкий шепот. К двум бугаям-носильщикам старосты со спины подошел какой-то дюжий солидный мужик и наставительно проговорил: — Давно у него с головой-то неможется, ишь как на барыню взъелся. О чинах и приличиях позабыл. Не иначе бес его грызет. Уноси из храма, а не то сами поможем.

Бугаи помялись и как-то боком-боком поспешили на выход.

А я уже и не смотрела в ту сторону, вдохновенно повторяя нужные слова уже под руководством опомнившегося священника, и, когда спонтанная всеобщая молитва закончилась троекратным окружием и поклоном, выдохнула и улыбнулась батюшке.

Он смотрел на меня без прежней настороженности, спокойно и с любопытством. Да и остальной народ в церкви ожил, ко мне стали проталкиваться прежние знакомые, здороваться, спрашивать о детях, о том, как перезимовала.

Я степенно и приветливо отвечала всем, мол, перезимовали хорошо, спасибо припасам, жаль только, дорогу так замело, что вот только-только к людям выбралась. Медведь? Какой медведь? Да господь с вами. Старосту порвал? Ох, горе… нет, не видела, и не знала даже. (Тут я мысленно попросила прощения за полуправду. Действительно не видела, как старосту рвали, только догадывалась, а что он покалеченный уполз — совсем ни сном ни духом.) Я же с осени в селе и не бывала. Дел-то на заимке сколько! Дети, хозяйство… легко ли женщине одной? Тут не до прогулок и медведей.

Заодно и передала служке вышитый аналойник и выдохнула внутренне от облегчения — мой дар приняли весьма благосклонно, а некоторые хозяйки поглазастее уже явно оценивали узоры, работу да разные приемы вышивки. К месту пришлось, удачно я придумала.

И только выйдя из храма на площадь, я почувствовала, как дрожат коленки, а в груди медленно отпускает сжатое как стальная пружина напряжение. Я повернулась в последний раз к образу святого круга и мысленно попросила:

«Спаси и сохрани… Ты един везде, во всех мирах, я знаю. Прости мне ложь невольную, это только ради его спасения. Ты же понимаешь все, знаешь все сам. Спасибо за то, что дал сил выстоять, не сломаться, не струсить. Надеюсь, и дальше не оставишь своей заботой…»