Честь Родины
(Рассказы о народных героях) - Дмитриев Николай Петрович - Страница 10

Шли, не останавливаясь, мимо незнакомых городов.

Впереди армии скакали курьеры. В маленьком городке Скулянах корпус в последний раз остановился на привал.

Мутная река Прут отделяла от Молдавии. Через нее поспешно наводили понтонные мосты.

Перейдя реку, корпус двинулся по гористой местности к городу Яссы — столице Молдавии. Вдали синела покинутая Россия.

Странные одежды жителей, незнакомый говор — все это удивляло и веселило.

Усатые арнауты в расшитых жилетах, с пистолетами за поясами и длинными чубуками в зубах, с важным спокойствием глядели на марширующих солдат.

На биваке всезнающий Евсей Нилыч рассказывал товарищам про молдавского разбойника Бурлу.

— Жил в здешних местах, — говорил старый фейерверкер, — знаменитый один разбойник, по имени Бурла.

Только грабил он не бедных, а тех, кто побогаче. Сорок лет он с господами воевал. А потом как подошла старость, поймали они Бурлу, заковали в кандалы и привели до своего самого большого начальства.

Спрашивает Бурлу наибольший начальник:

«Какой казнью тебя, крестьянский сын, казнить?»

Отвечает ему Бурла:

«Скорой смертью умереть не страшно, а долгой казни лучше, чем я себе сам назначу, не выдумаете. Казните меня казнью по моему желанию».

«Хорошо, — говорит ему наибольший начальник. — Будем тебя казнить той казнью, какую ты пожелаешь».

И сказал ему тогда разбойник Бурла:

«Бейте мне семь дней и семь ночей тупым топором руки и ноги. Если жив буду, все равно что не человек».

Сказано — сделано. Били ему семь дней и ночей руки и ноги. Устали палачи от такой работы и бросили Бурлу в овраг, думая, что теперь он сам умрет.

А Бурла вылез из оврага и пополз из Ясс за несколько сотен верст в город Иерусалим, а из Иерусалима приполз обратно в Константинополь и тут окончательно встал на ноги. Говорят, он и сейчас против турок воюет.

Ахнули бомбардиры от такого рассказа.

— Да, — говорят, — вот это человек!

Из Ясс корпус генерала Рота двинулся через горы в Валахию.

Валахия солдатам очень понравилась. Небольшие мазанки, покрытые камышом и соломой, напоминали родную Украину.

— Живут они бедно, как и мы, — говорили рядовые. — И жаль, сала не едят.

Идти было трудно. Солнце палило нещадно, тяжелая амуниция давила на плечи.

Однажды на дороге бомбардирская рота встретила бродячего шарманщика. На плече его сидела обезьянка, умирающая от жажды.

Солдаты окружили странствующего музыканта. Рудаченко вылил остатки воды из фляжки в кружку и дал обезьянке пить.

Она пила воду с жадностью и потом долго благодарно глядела вслед, пока вереница солдат не скрылась из виду.

Через месяц русская армия перешла реку Дунай, воспетую в песнях, и вступила на турецкий берег.

Шедшие впереди воинские части взяли турецкую крепость Гирсов. Шестому корпусу было приказано идти к другому турецкому укреплению — Силистрии.

Силистрия стоит на горах, на берегу Дуная. Из-за крепостных стен выглядывают верхушки минаретов и мечетей с сверкающими в лучах солнца полумесяцами. Просторная равнина, засеянная пшеницей и кукурузой, опоясывает город. Справа синей лентой вьется знаменитая река. Слева за равниной крепость обступают высокие горные вершины.

При появлении русских войск окружающие город крепостные стены окутались дымом. Чугунные бомбы, шипя, запрыгали по траве. Одна из них ударилась в землю у ног генерала Рота и, крутясь, отпрыгнула в сторону.

Перепуганная лошадь шарахнулась, а генерал, едва усидев в седле, побагровел от гнева. Он повернул коня и, погрозив в сторону турок кулаком, приказал командирам полков отобрать смельчаков, чтобы немедленно захватить вершины окружающих крепость гор. Разведчики-пластуны, рассыпавшись цепью, поползли по скалам и выбили защитников Силистрии, засевших перед крепостью за уступами и камнями. Турки отступили, русские заняли высоты.

Затем им было приказано окопаться и строить батареи. Весь шестой корпус принялся за возведение окопов.

Вскоре Силистрия опоясалась цепью осадных укреплений. Из взятой у турок штурмом крепости Гирсов были вывезены большие осадные мортиры. Шестнадцатой бригаде, в которой находился Демьян Рудаченко, приказали установить эти пушки на вершинах и возвести мортирную батарею.

Устанавливать пушки было трудно.

Турки беспрерывно палили по русским укреплениям, мешая осадным работам.

В шестнадцатой бригаде молодые солдаты, непривычные к артиллерийскому огню, то и дело оглядывались, когда поблизости разрывались бомбы и гранаты. Жизнь в окопах казалась очень страшной. То шумит картечь, то жалобно поет штуцерная пуля, будто плачет.

Однажды турецкая бомба, шипя и крутясь, упала в самую середину возводимой русскими батареи.

Запальная трубка ее горела ярким огнем. Бомбардиры батарейной роты бросились в разные стороны. И только один Рудаченко не растерялся.

Он спокойно подошел к турецкой бомбе, подхватил ее на руки и выбросил обратно. Бомба упала в ров, разорвалась, осколки ее высоко взлетели над батареей и упали.

Рядовые, обступив смельчака, глядели на него с изумлением. А Рудаченко сказал:

— Кабы вы поменьше зевали да побольше дела делали, так и беды было бы меньше. Давайте-ка ответим на гостинец.

Канониры бросились к одной из осадных пушек, вкатили ядро. Рудаченко скомандовал:

— Пли!

Грохот и дым вырвались из жерла.

За первой пушкой грохнула вторая, третья…

Осадная батарея заговорила. Вершина, на которой она стояла, возвышалась над Силистрией. Русские снаряды падали прямо в крепость. Турки вынуждены были прекратить пальбу. Спокойствие и расторопность Рудаченко ободрили молодых солдат.

Генерал Рот, командовавший корпусом, приехал осмотреть батарею. Артиллеристы выстроились у орудий.

— Здорово, молодцы! — сказал Рот.

— Здра, вашство! — покатилось по рядам канониров.

Капитан Козерогов шел рядом с генералом. Рот спросил:

— Скажите, это вы надоумили их стрелять по туркам?

— Никак нет, — забормотал Козерогов. — Недосмотр. Вверенный мне рядовой Рудаченко выпалил по собственному почину.

— Рядовой? — переспросил Рот.

— Так точно.

— Покажите-ка мне его.

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

Капитан приложил руку к козырьку и распорядился.

Фельдфебель Громыка, придерживая на ходу шашку, кинулся искать виновного.

Первый заметил бегущего фельдфебеля Евсей Нилыч.

— Ястреб летит, — проворчал он, — быть беде.

Через мгновение Рудаченко увидел у своего носа угрожающий фельдфебельский кулак.

— Рудаченко! — крикнул, задыхаясь от быстрого бега, Громыка. — Шевелись… Ужо тебе…

И повел бомбардира к начальству.

Генерал Рот, прищурясь, заложив руку за спину, секунд двадцать рассматривал рядового. Потом спросил:

— Хохол?

— Никак нет, вашство, — отчеканил бомбардир. — Воронежский.

— Так. А скажи, братец, кто тебе разрешил по туркам палить?

Рудаченко вздрогнул; ладонь, приподнятая к козырьку кивера, сразу вспотела. Вопрос грозил дисциплинарным взысканием. Бомбардир еще больше вытянулся, выпятил грудь и отвечал глухо:

— Виноват, вашство. Так что сдогадался…

Генерал Рот расправил ладонью седые усы, спросил ласковее:

— Так, а скажи, братец, что должен делать солдат?

— Солдат должен, — замялся Рудаченко, — так что не падать духом, вашство.

— Врешь, братец! — перебил генерал, изумясь солдатской ловкости. — Это по уставу дальше следует. А прежде всего солдат должен повиноваться начальству. Вот тебе рубль. А если в другой раз «сдогадаешься», под арест посажу.

— Рад стараться! — гаркнул Рудаченко и отошел.

После этого слава о храбром рядовом, выбросившем горящую бомбу обратно к туркам, прошла по всему корпусу, и даже капитан Козерогов стал относиться к бомбардиру Рудаченко как-то ласковей и снисходительней.

Кольцо осадных укреплений вокруг Силистрии сдвигалось все тесней и тесней.

Осадная батарея, на которой находился Рудаченко, буквально не давала туркам возможности открыть стрельбу. Меткие снаряды, посылаемые бомбардирами, разрушили один из фортов крепости. Образовался пролом. Генерал Рот отдал приказ идти ночью на штурм.