Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор - Страница 7

— Я боюсь только самого себя. Боюсь, что пущу такого, как ты под откос и придется отсюда отчаливать, а мне бы этого не хотелось, — веско закончил я.

— Меня?! Под откос? Ну, давай, митюха, исполни, — торжествует Белоглазый.

Его хитро придуманная уловка сработала, и он упивался приобретенной надо мной властью. Его лицо расплылось в усмешке, отчего он стал еще больше похожим на бабу. Белесые глаза масляно поблескивали в глубине сощуренных кожных складок. В его голосе появились какие-то склизко-ласковые интонации, при этом он беспрестанно сглатывал слюну. Ничего, это хорошо, что он так уверен в своем превосходстве, успокаиваю я себя. Расшатать его не удастся, если отрываться, то сейчас. Я незаметно делаю два глубоких вдоха. Собранность, концентрация, а потом ‒ взрыв, и… Теперь или никогда!

— Немец, ты опять вола водишь? — грубый голос звучит откуда-то сбоку.

Говорит это здоровяк с веселым хищным лицом, рядом с ним Ли. Белоглазый весь съежился, стал меньше, будто обвалился изнутри. Рука с финкой исчезла в полах расстегнутого пальто.

— Та, понимаешь, Толило… С этого фраера требуется получить должок, — заискивающе оправдывался Белоглазый. Куда девался развязный тон и весь его героический вид.

— Для кого Толило, а для тебя, баклан, Анатолий Захарович! — голосом, не предвещающим ничего хорошего, оборвал его здоровяк.

От него исходит реальное ощущение силы. Ему где-то под сорок, выше меня на голову, рыжие прокуренные усы и пронзительные, светло-коричневые, почти желтые кошачьи глаза.

— Тебя предупредили, — назидательно продолжает он, — Здесь не пачкай, а ты по новой кружева вяжешь? Последний раз тебе прощаю. Цепляй своих урок и чеши отсюда частыми скачками, и что бы здесь ни ногой!

Ссутулившись, Белоглазый пошел прочь. С каждым шагом он все больше горбился, как человек, которого избили. Следом за ним, бесшумно ступая, потянулись один за другим, члены его шайки. Ни слова не сказав, только оценивающие взглянув на меня, вернулся в «Чебуречную» здоровяк. Мне показалось, его странные глаза смеялись.

— С этим Немцем всегда одни неприятности… Не пойму, отчего он каждый раз заводится то с одним, то с другим, а кончается, всегда кровью, — простодушно огорчается Ли. — Зачем он это делает? Неужели, получает от этого удовольствие?

— Получает. Но, не только удовольствие… — устало говорю я.

— Не только? А, что же еще?

— У него вместо сердца дыра, он и пытается ее хоть чем-то наполнить.

— Почем знаешь?

— Вижу его насквозь, — неохотно отвечаю я. — Знал такого же… — ухожу от этого, не каждому доступного вопроса я.

Не стоит объяснять ей то, что для меня самого малопонятно. Я и правда знал похожего типа. Сын соседки, лет на семь старше меня. Она родила его после того, как во время оккупации Херсона ее изнасиловал взвод немецких солдат.

— Отчего он такой? — искренне удивляется Ли.

— Он обозлен на весь мир. Ненавидит всех, а больше всего, самого себя, — прихожу к неожиданному, но безошибочному ответу я.

— Может ты и прав, но я не понимаю, для чего он это делает? Ведь он недавно при мне подрезал одного… — заметив, что сказала лишнее, осеклась она.

— Он делает это для того, чтобы отомстить, — не обращая внимания на ее замешательство, ответил я.

— За что?

— За себя. За то, что родился нежеланным у своей матери, за то, что с малых лет его никто не любит, за то, что не может жить среди людей. А еще, по-моему, он к тебе неравнодушен и таким манером пытается привлечь твое внимание.

— Эта зверюга?! Да мне к нему даже кочергой притронуться гадко! Фу, меня аж мурашит! — возмутилась Ли, с отвращением передернув плечами.

— А ты, вообще-то, испугался? — меняет тему она, озорно заглядывая мне в глаза с интересом ребенка, заглядывающего во вспоротый живот куклы.

— Представь себе, нет, — признаюсь я, — Не успел, наверно.

— А я так за тебя перепугалась! Меня так телепнуло, сердце аж до сих пор колотится, — прижав ладони к груди, радостно сообщает она. Мне нравится музыка ее голоса и ее открытость. Именно в этой открытости секрет ее очарования.

— Я вообще ничего не боюсь, — прорывает на откровенность меня. — Мою жизнь хранит какая-то предначертанность. На моем плече лежит рука судьбы, я чувствую, как она меня ведет и оберегает. Впрочем, не очень-то она меня бережет… ‒ устыдившись пафоса своих слов, пошутил я. ‒ Но я защищен самим знанием того, каков я есть. Не для того я пришел в этот мир, чтобы меня заколола в подворотне какая-то шваль. Я рожден для великих побед! Моя жизнь, эта моя собственная выдумка, мое необыкновенное приключение, в котором я не перестаю удивлять сам себя. Наверно, поэтому я никого не боюсь, кроме самого себя… Никто, кроме меня самого, не может причинить мне вред. Здесь все мое, это моя земля и весь мир — мой, вот мое кредо. Все это у меня можно отнять только с моей жизнью. Only with my life4, чтобы тебе было понятней. Ты меня понимаешь?

— Нет, не понимаю, — с напускной озабоченностью отвечает она. — Je parler à la francais5. Фарштайст?6 Нет?! Что ж ты заартачился? Я-то думала, ты настоящий «пылеглот»… Ладно, скажу в доходчивых словах, чтобы тебе было понятнее: «Пан тэ́-ля́ пасэ?» — хохочет она.

— К сожалению, я не парлирую по-французски, — смеюсь вместе с нею я.

— В наш порт заходят иностранные корабли, город полон матросов и незаметно, как воздух, которым дышишь, начинаешь понимать и говорить по-английски, это язык моряков, ‒ опять меня понесло не в ту степь. ‒ Когда я волнуюсь, бывает трудно найти подходящие слова и я говорю те, которые первыми приходят на ум. К тому же, некоторые из них мне нравятся больше, когда они звучат по-другому. Но не об этом речь, я хочу объяснить тебе то, что хотел сказать. Жизнь не имеет для меня особого смысла, точнее, не имела. В последнее время мне стало так нудно, что даже не интересно было, что будет дальше.

— Было?..

— Да, было! До сегодняшнего дня, теперь все изменилось, сегодня я встретил тебя, — я знал, что встретился с ней на всю жизнь, — Теперь у меня есть ты! Ты — мой день и моя ночь, my July morning7. Я хочу быть с тобою всегда.

— Знаешь… Не надо бросаться такими словами, — дрогнув голосом, остановила она меня. — Кто ты? И, откуда взялся?

— Кто я? Тебе перечислить все мои звания и титулы? А ты, не устанешь слушать?

— Ничего, давай, я потерплю.

— Хорошо, будь по-твоему. Поскольку никто не намерен оказать мне эту услугу, я имею честь сам представиться вам. У ваших ног моя прекрасная леди профессор изысканных мечтаний, академик легкого поведения, познаватель душ и созерцатель жизни, помогающий всем, кому делать нечего, великий ниспровергатель бюстгальтеров, заведующий кафедрой острых ощущений, президент страны Гуляндия, действительный член Новозеландской академии утонченных искусств, ювелир слова и хан удачи, адмирал океана и губернатор реки, в общем, посредник между Небом и Землей. Продолжать или достаточно?

— Ты не здешний! Откуда ты прибыл? Признавайся! У нас так не говорят, — не замолкая, смеется Ли. У нее грудной голос с легкой хрипотцой.

— Я из Херсона. Учусь здесь в скубентах, — я чувствовал, как нас тянет друг к другу, что ее, что меня.

— Ты живешь в Херсоне? Я так и думала, такой может быть только из Одессы или из Херсона.

— Не я живу в Херсоне, это Херсон живет во мне, и говорю я так один на всем белом свете.

Я еще много чего сказал ей в тот вечер.

Ночью на берегу Днепра мы пили из горла рублевое вино «Біле міцне»8. К моему стыду, на шампанское денег у меня не хватило, а ведь предлагал, ‒ такой пассаж… Здесь же, на траве осени она мне отдалась. Это произошло с такой первозданной непринужденностью, что вначале я растерялся, а потом преисполнился благодарности за ее щедрую любовь.

С реки доносилась музыка. Огни колесных пароходов, буксиров и проплывавших мимо барж освещали ее лицо. Она медленно открыла глаза, взгляд ее был затуманен, она глядела и не видела меня, и снова ее глаза возбужденно сверкали в ночи. Я смотрел в них и не мог наглядеться. Мне казалось, словно после долгих тягостных поисков и блужданий я вернулся и нашел… Вернулся? Куда? И, что нашел? Не знаю. Нет, знаю, я вернулся в родной край и нашел того, кого искал. Самый верный компас — твое сердце, оно укажет тот берег, где встретишь того, кто ждет тебя всю жизнь.