Битва вечной ночи - Дарт-Торнтон Сесилия - Страница 57

Много раз я и сам диву давался, что мчусь невесть куда, не жалея своих старых копыт, бок о бок с простой смертной девушкой. А уж для водяного коня везти тебя, а для лебединой девы хотя бы просто говорить с тобой — уже чудо из чудес.

— Так почему же все вы идете со мной?

Уриск поскреб треугольную бородку.

— Да в общем, и не знаю.

— Наверное, из прирожденной доброты, — ухитрилась пошутить Тахгил.

Рот уриска растянулся в ухмылке.

— Без сомнения!

Бледно мерцающие стволы деревьев уходили вверх, к пронизанному звездами пологу листвы. Длинные узловатые корни оплетали берег ручья. Тахгил легла на землю, чтобы напиться. Сложенные чашечкой ладони наполнились прозрачной свежей водой, в которой плясали мельчайшие сверкающие пылинки — отражение небес.

Девушка снова посмотрела наверх, на темную громаду плато, над которым раскинулась звездная шаль.

— Пора в путь. Я готова. Скачем дальше.

Но не успела Тахгил договорить этих слов, между небом и водой пронесся черный крест. Описав круг над головой девушки, он скрылся в роще.

— Эйснкайлгаг! — воскликнул Тулли.

Через миг лебединая дева была уже с ними. Ничто в выражении ее лица не выдавало, какие же вести принесла она — добрые или злые. Тахгил поднялась, опираясь на ствол молодого деревца.

— Говори, — быстро, без долгих вступлений, велела она.

— Хей-хо! Смелая смертная поступила предусмотрительно, приблизившись к Черной крепости с юга, со стороны огня и дыма. С другой стороны собираются силы солдат. Вышняя равнина наводнена отрядами и армиями.

— Не надо о маневрах армии Моррагана! Что слышно о Джеймсе, Короле-Императсре?

Тахгил впилась глазами в прекрасное лицо Витбью. Почему-то на нем отразился непонятный гнев. Сперва лебединая дева вообще молчала, а потом сообщила, что, ища сведений о Короле-Императоре, случайно узнала и многое другое. По всему Эрису прокатился слух, что принц Морраган — не единственный лорд Светлого народа, желающий заполучить в свои руки златовласую девушку. Никто не знал почему, но сам Верховный король Светлых велел всякому, кто найдет ее, немедленно доставить ее к нему.

— Так король Ангавар тоже наконец пробудился, — потрясенно промолвила Тахгил, — и услышал обо мне.

Она снова принялась гадать, почему же за ней так охотятся — неужели ее преследователи узнали или каким-то образом догадались, кто она такая. Ведомо ли им, что она прошла сюда тайным путем из Светлого королевства?

— Лебедице любо было бы услужить Ангавару и выполнить его волю, — сказала Витбью. — Он наш государь. Колдовской мир присягал ему, поклялся подчиняться. Лебеди верно служат ему.

— Витбью! Умоляю, не выдавай меня! Я не хочу быть пешкой в играх Светлых! Ты ведь не знаешь, почему Акгавар и Морраган ищут меня!

А уж я тебе этого точно не скажу! Если мои колдовские друзья хотя бы заподозрят, что я могу открыть Ворота в Королевство, они в два счета доставят меня к Владыкам Светлых. А если Верховный король захватит меня, то, уж верно, сразу же потащит к Воротам. А затем, в отместку брату, вернется со всей своей свитою в королевство, предоставив Моррагану вымещать гнев, натравливая неявную нежить на смертных Эриса. Нет, спасибо, мне такого не надо. Я хочу, чтобы ушли все Светлые — все их чарующее безжалостное племя.

Вслух же она произнесла:

— Светлых Владык и принцев не волнует участь моих похищенных подруг. В войне могучих лордов слабые смертные погибнут. Прошу вас, умоляю — не выдавайте моей тайны! Не предавайте меня!

— Я не подведу тебя, девонька, — заверил Тулли, — и найгель тоже. Но понапрасну ты такого плохого мнения о Светлых. Я бы не советовал тебе так отзываться о них. Уж всяко они бывают и справедливы, и милосердны.

— Только чересчур уж заносчивы! — вскричала Тахгил. — Когда бы лебедь самолично слышала приказ государя, она бы поспешила повиноваться и доставить смертную к его ногам, — заявила колдовская дева, тряхнув гривой черных волос.

— Без сомнения, — согласился Тулли. — Но тебе ведь рассказала об указе короля какая-нибудь глупая ласточка или угрюмая сычиха. Разве ты можешь из-за каких-то там пустых слухов нарушить клятву верности, данную этой девушке?

— Уклончивый уриск убедителен. Лебедь терзается, не зная, как поступить, — нерешительно произнесла Витбью.

— А куда тебе деваться? — встрял найгель. — Ты ведь привязана к госпоже клятвой пера.

Лебединая дева склонила голову. Изгиб длинной шеи выражал согласие.

— Когда дружественная смертная узнает судьбу сестер своих, лебедь выполнит клятву верности государю и скажет ему, где видела златовласку.

Временно почувствовав себя в безопасности, Тахгил нетерпеливо повторила прежний вопрос:

— Что слышно о Джеймсе, Короле-Императоре?

— Шестнадцатый государь, носивший такое имя, мертв, — ответила Витбью.

К горлу Тахгил подступил раскаленный докрасна камень.

— Продолжай, — тихо, едва слышно попросила она.

— Он погиб, — сказала лебединая дева. — Пал от руки какого-то злобного призрака. Лебедь принесла правдивую весть. Об этом поют чайки, а песнь их подтверждают морские духи, видевшие его последний час.

Торн мертв.

Смертная девушка смотрела пустыми раковинами глаз на бессмертную деву — ту, что не умела лгать. Тяжелая дверь захлопнулась, и стук ее звучал похоронным звоном.

Вдали тоскливо и грустно кричали ночные птицы.

Где-то в серебристых рощах Мглицы мелодично запела флейта — невнятный, искаженный мотив. Другие флейты подхватили его, вплетая свои напевы в общий узор, точно блестящие ленты в златотканое покрывало, рождая мелодию, от красоты которой сердце останавливалось в груди. Ветер дышал ароматом фиалок.

— Нет, — сказала Тахгил-Ашалинда. — Нет. И тут рассудок оставил ее.

Она более не могла сдерживаться — так поток уже не может остановиться, прорвав плотину. Из груди ее снова и снова вырывались отчаянные крики — бессловесные, бессвязные причитания, давно копившиеся в душе слезы скорби и отчаяния, подобных которым она еще не знала на этой земле.

Высокие лампады Мглицы роняли тусклое сияние на неясный простор озер и болот, полян и лесов, холмов и долин. Лучи их сверкнули на шелковистой шкуре колдовского коня, что мчался по крутому склону плато, везя на спине хрупкую всадницу. На миг выхватили из тьмы рожки низенького существа, скачущего рядом с конем. Нежно погладили черное оперение длинношеей птицы, парящей на крыльях восходящего ветра.

Высоко на склоне, почти под самым краем плато, тянулся длинный плоский уступ. Там-то и остановился колдовской конь. Всадница безжизненно сползла у него со спины. В семистах футах ниже лежали в лунном сиянии холмы и равнины Мглицы, роскошный бархат и парча тенистых лесов, отделанные серебристой тесьмой ручьев и речушек.

Тулли, скрестив ноги, уселся подле Тахгил. Девушка не шевелилась.

— Проснись, госпожа, — сказал он и пробормотал заклинание домашнего очага, совсем слабое — такое, какое умеют накладывать даже уриски.

Девушка очнулась и, ошеломленная, непонимающе огляделась по сторонам. Ветер подхватил пряди ее темно-коричневых волос, играя ими, точно волны прибоя — стеблями морских водорослей.

Витбью, прекрасная, как вечерняя звезда, в девичьем облике спускалась к ним по лестнице, вырезанной на тверди утеса. Лебединая дева распахнула плащ — и оттуда посыпались круглые плоды, мягкие, точно мотки шерсти, самых нежных оттенков персикового, абрикосового и дынного цветов. Один из них подкатился под ноги Тигнакомайре. Тот обнюхал плод и рассеянно сжевал его.

— Ах ты, дурень! — Тулли хлопнул найгеля по носу. — Иди и найди себе водорослей или рыбы налови. А это для госпожи.

Тигнакомайре виновато закатил глаза, прижал к голове уши.

Со всех потайных укрытий в чащах Мглицы к Тахгил-Рохейн поднималась скорбь: из опустевших гнезд, с побегов, цветы на которых увяли, не распустившись, с ветки, на которой крохотная совушка оплакивала погибшего друга, от поваленного ветром могучего дуба, сухие листья которого превратились в обрывки коричневой бумаги и лишь печально дребезжали от ветра, что горевал средь стволов, нашептывая слова прощания.