Буйный (СИ) - Стар Дана - Страница 25

Девочка поплыла. Расслабилась. Стала меньше зажиматься. И оставила в покое тот дурацкий поясок от халата. Тогда я решил, что пора узнать кое-какие подробности её жизни.

— Ну, Аль, расскажи о себе. Ты ведь Аля, если я не ошибаюсь?

— Алевтина, — икнула. — А у тебя не б-будет ещё одной бутылочки?

Ты смотри какая!

Вот тебе и скромница!

Даже боюсь представить, как она будет кричать, когда я разложу её на столе и буду иметь во все её красивые дырочки по очереди.

Главное — попробовать. Главное — не бояться экспериментировать.

Нужно жить на полную катушку. Жизнь одна. Вот будет обидно, когда она вдруг закончится, а ты так и не сделаешь то, чего банально боялся, но хотел.

Я же ей нравлюсь. Да по глазам видно! А по щекам — особенно. Когда я отворачивался, то видел боковым зрением, как она на меня пялилась. Как слюнки в уме пускала. Ну конечно! Разве скромняша видела когда-нибудь в своей дерЁвне вот такое совершенное, богатырское тело?

Спрятал руки под столом и втихаря чухнул изрядно припухшую ширинку.

Да уж! Чувствую, придётся на ночь глядя бежать в лес и наяривать в кустах, чтобы нормально поспать хоть раз за пятёру лет, чтобы ничто такое огромное и нереально твёрдое не упиралось в матрас, вызывая кошмарный дискомфорт. Лишь бы комары не покусали за главное мужское место. Ах-ха-ха!

— Нет. Хватит тебе, солнце, для первого раза. Иначе завтра утром узнаешь, что такое похмелье.

— А что это?

— Это очень и очень дерьмовая штука, — хохотнул. — Ты лучше мне вот что скажи, ты одна здесь живёшь?

Лёгкая улыбка мигом исчезла с губ девушки. Будто её там и не было секундой ранее. Однако вопреки внутренним душевным барьерам она не отказалась от беседы. И мы продолжили диалог, хоть я и видел по её телесным проявлениям, что разговоры о личной жизни для Али были весьма болезненны.

— С дедом живу. Только он сейчас… в больнице. А у меня даже нет средств, чтобы его навестить и оплатить лекарства.

— Что с ним случилось? — спросил твёрдым голосом, весь подобрался и напрягся.

— Врачи говорят, что-то с сердцем, — тихонько всхлипнула, сгорбившись. — Уже второй случай за год.

— Ясно. А родители как же?

— Отца никогда не видела. А мать умерла во время родов.

— Мне очень жаль, малышка, — искренне сказал, хотел её за руку взять, но побоялся.

Чёрт!

— Да всё нормально. Это было двадцать два года назад. Дедушку жаль. Он у меня один остался. Единственный родной и близкий человек на этом свете. Надеюсь, всё обойдётся.

— Конечно, всё будет хорошо. Главное — верить в лучшее.

— Спасибо. Тебе, — повернула голову в мою сторону. Боги! Сколько же нежности в этом грустном взгляде. — За поддержку.

— Да фигня, — тоже смутился, почесав затылок. — Если тебе станет легче, то мои предки вообще меня сдали в детдом. Якобы из-за того, что не могли со мной справиться. Батя меня пизд*л чуть ли не каждый день. А мать бухала. А потом скончалась от рака желудка. Даже несмотря на их скотское отношение к родному ребёнку, я до последнего вздоха пытался раздобыть денег на лечение матери.

Зачем я лью на Алю своё дерьмо? Из-за пива, наверное. Давно не пил, стал, видать, пятикапленым хлюпиком.

— Ужасно. И я тебе сочувствую, — внезапно девчонка вздрогнула и подсела ближе ко мне, не отрывая взволнованного взгляда.

У меня пересохло во рту, когда я невольно уставился на припухшие ссадины на бархатистой коже златовласки.

— Дай посмотрю… — протянул руку к её личику. Девушка дернулась. Попятилась назад. В серо-зеленых радужках полыхнул уже знакомый грёбанный испуг. Да-а-а, зашугали её, видать, знатно, те долбанутики. Уроды! Вот теперь нисколько не жалею, что в болте притопил тварей. Очистил, так сказать, землю от говна. — Не бойся. Просто покажи мне свои раны. Доверься мне, девочка. Пожалуйста.

Она закрыла глаза. Вздохнула.

Медленно поднес руку к её кукольному личику. Первое прикосновение шершавыми подушечками пальцев... И увидел, как по рукам девушки бегут волны мурашек.

Да, моя сладкая! Какая же ты… удивительная и чувствительная.

Аля больше не шарахалась от меня, как от бешеного пса. Такое ощущение, что она сама начала льнуть к моим рукам, будто особо остро в них нуждалась.

А вот это правильно, малышка. Очень хороший знак!

— Не больно? — медленно погладил левую скулу и двинулся по направлению к виску, обследую припухшую переносицу. В тот момент, касаясь маленького курносого носика, я рефлекторно сжимал челюсти. От злости.

Не мог больше видеть эти уродливые побои на ангельском личике крошки.

Хотелось рвать и метать! Хотелось на хрен порешать всех недоробков в этой дерьмовой глуши.

— Нет, — ответила одними губами. Кончиком языка облизала нижнюю губку.

Чёёёрт!

Это нереально заводит! Провоцирует! Превращает в невменяемого психа!

Как же хочется впиться ей в затылок пальцами, рвануть на себя и попробовать эти пухленькие, бледно-розовые зефирки на вкус.

Зверь в трусах дёрнулся, налился кровью, стал твёрже алмаза.

В этот момент девочка невольно покосилась на мой пах, что буквально на глазах утроился в размере, причиняя моим ногам адский дискомфорт.

— Мне н-надо… Надо идти. Там коровы… В общем, их… подоить.

Прежде чем я успел что-либо вякнуть в ответ, она вскочила со стула, со звоном опрокинула табуретку на пол и со скоростью летящей стрелы удрала вон из дома.

Грохнул кулаком по столу, матерясь одними губами.

Да что с тобой не так, девочка?!

Ты какая-то неправильная.

***

Дал ей немного времени побыть в одиночестве. А сам пока намывал посуду и занимался уборкой. Девочка вернулась в дом примерно через час.

Решил высказать ей прямо в лоб всё, что думал об этой её «прогулке» впотьмах.

— Почему так долго? — чуть ли не набросился с порога и не сбил паршивку с ног. — Ты где была? Время видела? Я уже собирался идти тебя искать.

Как обычно малышка шарахнулась от меня на добрых три метра. Но уже не так тряслась, как вчерашним вечером.

— Да я… это… ну, корову кормила. И кур, — смутилась, прижалась спиной к стене, глядя на меня таким несчастным взглядом, как голодный и брошенный на произвол судьбы котёнок.

— А если бы снова кто-то напал? А? Почему с собой не позвала?

— Со мной бы Пирожок. Он бы лай поднял, — оправдывалась, будто маленький ребёнок. И покраснела. Боже! Как же я обожаю эту её застенчивость. А розовые щёчки делают Алю ещё более привлекательной. И желанной. До рези в мошонке, бес тебя задери.

— Кто был? Пирожок? Что за?

— Ну пес мой. Ретривер.

— А-а-а, тьху ты! Ну успокоила, блин. Где же этот твой защитник был, когда тебя… — запнулся, прочистил горло. — Эти…

Хватит, придурок!

Не дави на больное, иначе снова слезами хату топить будет.

— Ладно, забей. Я спать очень хочу. Покажешь, где у тебя тут можно завалиться? — потянулся, зевнул, слегка размял затёкшую спину и энергично махнул руками. — Не очень бы хотелось снова храпеть на полу. Кости болят.

Это был как бы намёк на то, что можно устроиться вдвоём. На одной лежанке. Ух, я бы отогрел крошку, на случай, если бы она снова замёрзла. Так бы отжарил, что в поту бы у меня вся под утро проснулась.

— Угу, — всхлипнула. — Идём покажу. И простыни чистые постелю.

— Кстати, если у тебя вдруг не найдется лишней койки или одеяла, мы можем… и вдвоём на одной. В тесноте, как говориться, да не в обиде, — улыбнулся до самых ушей, довольный своим больным остроумием, как чеширский кот. — Мало ли, знаешь, твой дедушка расстроится, или хуже, разозлится, если вдруг какой-то здоровый незнакомый лоб приляжет на его постельке.

Отличная попытка, мужик. Но безнадёжная.

Она сделала вид, что не услышала. Лишь ссутулилась, как бы защищаясь от мира сего, обняла себя руками и зашагала в сторону соседней комнаты, а я за ней след в след попёрся.

Господи! Какая же она крошечка. Мне кажется, если я её обниму — тут же раздавлю. Да она практически мне в пупок дышит. От этого сравнения я почувствовал себя, мать его, Зевсом. И от этого чувства мне стало чертовски приятно за себя. За то, каких высот в плане работы над собой, над своим телом я добился.