Если (ЛП) - Джонс Н. Г. - Страница 35

Как только я ее узнала, наши взгляды встретились, и я наблюдала, как ее ликующая улыбка превратилась в хмурое выражение, с которым она отчаянно пыталась бороться. Я сразу же начала обдумывать, как выйти из этой ситуации. Должна ли я противостоять ей и заставить чувствовать себя ужасно? Должна ли рассказать Джордану и поставить ультиматум, чтобы ее уволили? Если я расскажу Джордану о том, что она сделала, как обидела меня, то у него сразу сработает инстинкт защитника. Он подергает за ниточки и добьется ее увольнения. Но это была не я. Мысли о мести не так уж плохи, но я не из тех, кто причиняет боль. Это ужасно.

Поэтому я знала, что не буду искать мести. Но мне нужно было пару мгновений, чтобы взять себя в руки, поэтому я направилась в уборную. История повторялась, и дверь уборной открылась, когда я заканчивала со своими делами. На этот раз это не была группа хихикающих девушек, раздавались только одинокие шаги. Мне даже не нужно было проверять, кто это. Я почувствовала.

На этот раз я торжествовала. Я не была маленькой. Не хотела исчезнуть. Я вышла из кабинки, и там стояла она, притворяясь, что проверяет себя в зеркале. У меня был соблазн отметить все ее недостатки, слабая попытка сравнять счет, но я отказалась от этого желания. Она повернулась о мне, когда я встала у раковины слева от нее.

— Привет, — сказала она весело.

— Привет, — сказала я спокойно.

Мы продолжили стоять в тишине несколько секунд, но напряжение ее внутренней битвы заполнило воздух между нами.

— Я, эм... я не знаю, помнишь ли ты, но мы как-то были на совместном кастинге. Может, пару месяцев назад?

— Да, я очень хорошо это помню.

Ее плечи поникли, и она повернулась ко мне, прислонившись к стойке.

— Я, эм... боже... я переживаю об этом с того момента. Ты была в уборной, когда все говорили?

— Да, — сказала я, оставаясь бесстрастной. Я хотела, чтобы она чувствовала каждую унцию неловкости.

Она опустила взгляд. Ее мышцы лица напряглись, глаза блестели. Ее голос дрожал, когда она снова заговорила:

— Я правда сожалею об этом. Я пыталась их остановить, но... это не оправдание. — В ее взгляде плескалась нервозность.

Я кивнула.

— Я не спорила с ними, но я... я не знаю.... я думала об этом после и поняла, что должна была послать ее к черту. Я была сосредоточена на том, чтобы казаться милой среди толпы девчонок, которых едва знала. И ты намного лучше танцуешь, чем любая из них. Это несправедливо.

Я не хотела признаваться, но я понимала. Есть моменты, когда мы думаем, что должны говорить самым громким голосом в несправедливых ситуациях, и тем не менее, моменты проходят, а мы разочаровываемся в себе. Со мной тоже это случилось в той уборной.

— Я очень сильно переживаю по этому поводу. И я сказала себе, что если наши пути снова пересекутся, я извинюсь. Неважно, насколько будет неловко. Потому что это не я, я не такой человек.

Я ощущала ее дискомфорт. Ей понадобилась вся смелость, чтобы последовать за мной в уборную и столкнуться лицом к лицу с тем, что она сделала, вместо того чтобы разыгрывать непонимание.

— Как тебя зовут? — спросила я.

Она немного оживилась.

— Марли.

— Я Бёрд, — сказала я. — Какая у тебя роль?

— Я разноцветный попугай номер три в первом акте и кои-бабочка во втором, — сказала она в самоуничижительной манере.

— Я уверена, что съем тебя во втором акте, поэтому думаю, мы квиты, — сказала я невозмутимо.

Она пялилась на меня некоторое время, неуверенная, как реагировать, затем мы обе одновременно рассмеялись.

— Хотя серьезно. Спасибо за попытку. Я не видела, кто говорил, но помню, что именно сказали. И я помню то, что сказала ты. Для меня многое значит то, что ты извинилась. Хотя я не хочу жалости, со мной все в порядке. И я хочу, чтобы мы двигались дальше и забыли об этом.

Она улыбнулась и кивнула, облегченно выдохнув.

— Конечно.

— Но если ты сможешь дать мне имя и адрес той сучки, я отправлю ей мешок дерьма.

— По рукам, — сказала Марли, и мы вышли из уборной на свою первую репетицию.

***

Это происходило перед моими глазами, но я не заметила, пока не оказалось слишком поздно.

Моя жизнь изменилась в одночасье. В один день я преподавала в танцевальной школе и обслуживала столы, а на следующий день уже трудилась для крупного проекта.

Дни смешались. Иногда я была настолько физически истощена, что вырубалась, как только приходила домой. Эш снова начал работать помощником официанта и работал над своим художественным проектом. Казалось, мы были на правильном пути. Но я была настолько погружена в трудности шоу, что не заметила малейших изменений. Как Эш ускользал по ночам на крышу, пока я спала глубоким сном, или как он снова перестал бриться и есть.

Я редко бывала дома, а Эш стал другим... я думала, что он изменился в лучшую сторону. Со мной у него была жизнь. Если он уставал, то спал. Если бы голоден, то ел. Он знал, что не был обузой. Если что-то было не так, он не исчезал как в последний раз. Он знал, что может на меня рассчитывать.

Эш наконец открылся мне, почему он оставил свою прежнюю жизнь позади, и я помогла ему собрать ее воедино.

У нового энергичного Эша были приступы вдохновения. Я видела его неустанную живопись. Я слышала, как он бормочет бессвязные предложения, и принимала это за волнение. Я принимала его способность отстоять долгие часы в ресторане, и затем рисовать на крыше за стремление достичь цели. А правда была в том, что я была слишком уставшей, чтобы увидеть что-то другое.

Когда я спрашивала, как у него дела, он отвечал, что все чудесно. Он делал мне массаж ног после долгого дня и разговаривал, и я могла положить голову на подушку, закрыть глаза и быть благодарной, что у него есть энергия для нас обоих.

В четверг вечером я пришла домой и заметила, что моя дверь открыта нараспашку, а его нигде не видно. На полу были разбросаны бумаги — эскизы, которых я не видела прежде.

— Эш? — позвала я.

Но он не отозвался. Глубоко внутри я чувствовала, что-то не так. У меня всегда было предчувствие, что Эш мне что-то недоговаривает, что есть что-то большее в его истории. Наши отношения перешли на другой уровень, и мы делились своими переживаниями, при этом никто ни на кого не давил. Поэтому я не давила. Многое происходило в моей жизни, и он заверил меня, что у него все хорошо, и этих слов мне было достаточно.

Я побежала на крышу и распахнула дверь.

Эш расхаживал в нижнем белье, весь покрытый краской. Я стояла молча, пытаясь осмыслить происходящее передо мной. Он даже не заметил моего присутствия.

Краска была повсюду. Не в беспорядочном, хаотичном порядке. Он был в процессе того, чтобы разрисовать крышу. Я потянулась поднять фонарик с земли и осветила всю работу.

Это был захватывающий горизонт глазами Эша. Фуксия, бирюзовый, светло-лиловый, зеленовато-голубой, темно-синий, серебряный и бесчисленное множество других цветов кружились в его исполнении неба. В этой работе была своя история: мужчина сидел на земле, а девушка с волосами цвета огня пыталась поднять его в небо. Затем они в звездах, их тела переплетены.

Это была наша история, но она была волшебной, отбрасывая реальность пределов человеческого тела.

Картина была цельной, созданная на крыше и переходящая на вертикальные поверхности, которые ее окружали.

— Эш?

Он резко повернулся.

— Ох, спасибо, господи, спасибо, господи, — сказал он отчаянно, направляясь ко мне. — У вышел за пределы бумаги. А мне нужно было столько всего нарисовать, что я выбрал это место. Все пришло так быстро, и я думаю, что мы должны обратиться в гребаные галереи и на шоу, чтобы они все увидели это. Потому что бумага — это просто гребаный пустяк. Кому нужна бумага, когда есть кирпич, смола и мое тело? Кто сказал, что бумага или холст должны быть основой? Кому нужна студия? Это просто ерунда.

— Эш?