Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Джонс Н. Г. - Если (ЛП) Если (ЛП)

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Если (ЛП) - Джонс Н. Г. - Страница 20


20
Изменить размер шрифта:

— Так не должно быть, — сказал та, которая указала им на жестокость с их стороны.

— Послушай, я уверена, что она прекрасный человек. И она правда очень хорошенькая, судя по ее не изуродованной стороне. Но нереалистичные ожидания не делают никому одолжений.

— Наверное, — ответила девушка.

В этот момент я рыдала в свой компрессионный рукав, чтобы не издавать звуков. Из-за нескольких слов я мгновенно превратилась в девятиклассницу старшей школы, когда несколько чирлидерш сказали мне не беспокоиться насчет прослушивания, потому что я не подхожу под их физические стандарты. Я была маленькой. Побежденной. Внутри меня была огромная яма размером с шар для боулинга, наполненная отчаянием. Может, она была права. Может, я обманывала сама себя.

Я всегда представляла, что произойдет вот такая подобная сцена, и я с высоко поднятой головой заткну их фразой: «Мое лицо может быть покрыто шрамами, но я никогда не буду таким же уродливым человеком внутри, как вы».

Но сейчас я просто хотела уменьшиться до размера атома и исчезнуть. Уже давно я не чувствовала себя настолько уродливой. Незначительной. И я не чувствовала триумфа или дерзости.

Я хотела забыть весь этот опыт и никогда не говорить об этом.

Поэтому я ждала, когда они уйдут.

Я выскользнула из кабинки, вымыла руки и промокнула лицо салфеткой, но мои глаза были опухшими. Я покинула уборную так незаметно, как могла. Девушки стояли группкой дальше по коридору, но одна из них заметила меня и выпучила глаза. Я опустила голову и прошла мимо них. Они начали шептаться, но я покинула зону слышимости так быстро, как могла. Я просто хотела, чтобы последние несколько часов моей жизни исчезли.

Эш

Я чувствовал себя дерьмово из-за того, как в панике убежал из квартиры Бёрд. Я пойму, если она не захочет снова видеть меня, но я хотел — нуждался — увидеть ее.

Мою музу. Я всегда насмехался над этим словом. Клише. Слабое. Сентиментальное. Я был независимо потрясающим. Эксцентричным. Увлекал за собой. Мне не нужна была муза. Но, видимо, тут уже не было выбора. Я понял, что муза не просто вдохновляет. Она вырывает из тебя искусство, как хищник вырывает кишки. Хаотично, жестко, но у художника нет выбора в этом вопросе. Муза решает.

Медленно Бёрд вытаскивала художника, которого я похоронил, художника, которым я боялся стать вновь. Художника, который умер, когда погибла моя сестра.

Влюбленность в Бёрд станет последним толчком, который вытащит меня из самоизгнания. Если просто наблюдение за ней вынудило меня взять в руки баллончики с краской, то, что я сделаю, когда по-настоящему буду с ней?

Когда мы целовались, я был в ужасе, что этой волны сексуальной энергии может быть достаточно, чтобы щелкнул переключатель. Но я не позволил себе возбудиться. Вместо этого я начал беспокоиться, а когда я беспокоился, мое волнение также могло стать спусковым крючком. Я принял больше лекарств чем обычно, и подумал, что это работает, потому что чувствовал себя дерьмово, но не чувствовал, что теряю контроль.

Но Бёрд уже так глубоко вросла в меня, что я не мог держаться на расстоянии. Теперь, когда мы поцеловались, она была воплощением сексуальности и искусства, две мои любимые вещи воплотились в одном величественном, ярком человеке.

Поэтому я обнаружил себя у ее двери. Я стоял там примерно десять минут, прежде чем постучал. Я был готов что меня прогонят, или что я не найду радостную Бёрд, которая всегда была готова творить.

Я постучал.

Ничего.

Я ждал.

Снова постучал.

Ждал.

Я собрался уходить, хоть и знал, что она была там. Я мог слышать ее передвижения за дверью. Когда я повернулся, то услышал, как отодвигается засов, и дверь распахнулась. Никакого приветствия. Я осторожно повернулся и двинулся к двери. Дверь была широко распахнута — знак, что мне разрешено войти, но меня не будут приветствовать.

Я заслуживал холодного приема.

Я шел неспешно, кинул сумку на обычное место. Я бы хотел, чтобы мои шаги не издавали никакого шума, но мои ботинки, ударяющиеся о деревянный пол, привлекали еще больше внимания к неловкому молчанию.

Она яростно очищала свою крошечную кухню, и было очевидно, что она задалась целью не смотреть на меня. Мольберт стоял там, где и обычно, и зеленые листья нашего недорисованного дерева все еще были там.

— Привет, — сказал я, закрывая за собой дверь.

Она отвернула свое лицо подальше от меня.

— Привет.

Я определенно не собирался спрашивать, хочет ли она танцевать.

— Не стесняйся рисовать или что-то еще, — пренебрежительно сказала она.

Ее лавандовая аура была тусклой и почти белой, но это было больше связано с тем, что я чувствовал, чем с тем, что она на самом деле была таковой.

Хотя не имело значения, как сильно она пыталась отстраниться, она не могла скрыться от меня. Я мог видеть ее голос. Тот, что, обычно был подвижным, живым и фантастическим как танцы, был неуверенным и слабым. Она не смотрела на меня. Она плакала.

Я задавался вопросом, должен ли вообще быть здесь, но она впустила меня. Она хотела, чтобы я был здесь. Я должен быть здесь ради нее, независимо от того, как она приветствовала меня в своем доме, хотя каждая рациональная мысль говорила, что она не должна была меня приглашать. Я подошел к мольберту, который стоял рядом с кухней, пытаясь рассмотреть ее, но Бёрд только сильнее отстранилась, шкрябая уже чистую дверь.

Я начал чувствовать напряжение, и мой рот наполнился вкусом лакрицы. Я ненавидел лакрицу.

— Бёрд.

Она продолжила тереть.

— Бёрд, — в этот раз я положил руку ей на плечо.

Она перестала мыть, и затем бросила губку, сняла свои розовые резиновые перчатки, бросила их и начала плакать.

Наблюдать за ее болью было то же самое, как чувствовать, что кто-то нападает на меня. Я слышал ее крики в аллее. Иглами на моих кончиках пальцев. Острые формы как осколки стекла в моем видении. Мой желудок сжимался от тошноты.

— Что случилось? — спросил я, опускаясь на колени.

Она встала, отвернулась от меня, как будто не хотела видеть мое лицо.

— Чего ты хочешь, Эш? — спросила она, глядя в окно со скрещенными руками.

— Я пришел сюда, чтобы повидаться с тобой. — Это был первый раз, когда я был честен о причине визита.

— Если ты хочешь рисовать, твои вещи здесь. — Она кивнула головой в сторону мольберта, но не показала мне свое лицо.

— Я сказал, что пришел увидеть тебя.

— Зачем? Потому что я такой хороший друг? Потому что я предоставляю тебе место, где можно позависать?

— О чем ты говоришь?

— Я понимаю это. Я знаю, что все видят, и они притворяются, что этого нет. Как будто чертовски ужасно сказать это вслух.

Я стоял на месте, неуверенный, как ответить на боль, что сочилась из нее. Она всегда была такой сияющей, я никогда не думал, что увижу, как она будет вот так плакать.

Она провела пальцами по своим густым рыжим локонам и откинула волосы назад, затем повернулась лицом ко мне.

— Я знаю, как выгляжу. Я знаю, что никогда не буду танцевать профессионально в этом городе или любом другом, потому что это все, что имеет значение, — сказала она сквозь слезы. — И я знаю, что ни один парень не захочет меня, потому что всегда будет кто-то, у кого нет подобного на лице. — Она ткнула пальцем в поврежденную сторону лица.

В этот момент я почувствовал себя самым большим куском дерьма на планете. Я думал, что она прекрасна, и у меня даже никогда не было мысли, что она могла подумать, что я оставил ее из-за шрамов. Я не был слепцом, я видел их, но они просто были частью ее, как и ее карие глаза, ее курносый нос, веснушки, ее элегантная походка, улыбка. В то время как я видел шрамы, как все другие, я мог видеть то, что не замечали другие. Я мог видеть скрытую красоту, которой обладала Бёрд, видимую для такого как я, кто живет за пределами пяти чувств, как большинство других одержимых.