Огни большого города (СИ) - "fantom.of.myself" - Страница 19

— Спасибо, что присмотрел за кошкой. Ты очень выручил.

Билл в ответ лишь хмыкает и идет к выходу. Сам понял, что сейчас мне не до разговоров, не до нотаций. В голову будто топор вставили.

— Слушай, можно вопрос? — смотрю, как он обувается, и опираюсь плечом о дверной косяк у выхода.

— Ну?

— Как понять, что ты на своём месте? Я имею в виду… Мы уже около года торчим здесь, в Нью-Йорке, в месте, о котором миллионы людей только мечтают, а я до сих пор не могу понять, как мне здесь. Освоился ли я здесь, нравится ли мне. Такое ощущение, что мне становится только хуже, хотя с чего бы, бля? Это же грёбанный Нью-Йорк. Город мечты.

Першит в горле, а перед глазами неожиданно всё плывет. Я даже не замечаю, как малодушно раскисаю прямо у Билла на глазах. Но успеваю проморгаться прежде, чем сорвётся первая слезинка.

Билл молча слушает меня, не перебивая. Так и стоит у двери, почти уже занося руку, чтобы открыть её.

— Слишком большие ожидания заставляют очень больно плюхнуться на жопу, Ричи. Нью-Йорк - это всего лишь город. Может, чуть больше и более загаженный, чем остальные. Один переезд не разрулит всех твоих тараканов, которые ты копил почти девятнадцать лет. Большое яблоко не пилюля от проблем. Оно скорее плацебо. Я тоже думал, что всё сразу станет зашибись, как только кончится школа, когда я вырвусь из родительского дома, заживу в колледже, как взрослый. Думал, что издам свой роман. — И, видя, что я грустно хмыкнул, добавляет: — Если у тебя какие-то проблемы, то избавляться нужно от причины этих проблем, а не от побочных эффектов. Разберись со своей жизнью. Пока будет полный кавардак в душе, куда ни поедешь, везде будет одно и то же.

Отчего-то я вспоминаю про Беверли, девушку, о которой рассказывал мне Билл. Интересно, как сильно она приложила свою хрупкую руку ко всей философии Денбро? Раньше мне было похуй на это, а сейчас даже забавно. Меня Эдди тоже меняет? По его вине я чувствую себя так, как чувствую? Иногда пиздец, как хорошо, будто в облаках парю, а иногда вскрыться хочется. Может ли человек влиять так на другого человека или это всё мои выдумки? Мои ковыряния в душе, которые ни к чему никогда не приводят.

— Я пытаюсь разобраться. Правда, — добавляю, когда вижу его скептичный взгляд. — Но каждый раз всё заканчивается тем, что утром я не помню, чем закончился вечер. Рука сама тянется к бутылке, хотя знаю, что это не выход.

Прикольно разговаривать на пороге вот уже десять минут. Биллу, наверное, нужно идти, а я присел ему на уши, за что чувствую стыд. Но впервые за долгое время я вообще осмелился рассказать вслух о том, как я себя чувствую. Последний раз на такие откровения меня развёл Эдди, тогда ночью в его комнате, когда я услышал его всхлипы в последний раз. И мне не хватает этого. Разговоров откровенных, на обычные, но такие животрепещущие темы. С кем-то, кто может понять.

— Но до этого ты неплохо держался, правда ведь? С тех пор, как вы с Эдди съехались, у тебя крышка вроде не слетала.

И ещё раньше, чем я предугадываю, какой вопрос будет следующим, Билл кидает:

— Что-то случилось в Дерри? Помимо болезни миссис Каспбрак.

Билл будто утверждает, а не спрашивает.

В груди давит от одного лишь воспоминания, а пальцы сами сжимаются в кулаки. Я уже до одурения скучаю по Эдди, что кажется просто сумасшествием. Кажется, никогда не удастся стереть из памяти ощущение его губ, его мягкой кожи под моими пальцами.

— В Дерри всегда что-то случается. Этот город будто проклят. Одни плохие воспоминания.

— Заметил? — усмехается Билл. — Ты опять винишь место, а не людей. То, что между вами двумя происходит, не имеет никакого отношения ни к Дерри, ни к Нью-Йорку.

— У тебя с Беверли было так же? — Мне неловко поднимать эту болящую, наверное, для него тему, но кто как не Билл поймёт. Ведь в похожей заднице уже оказывался и он. — Полное непонимание, кто вы вообще друг другу и на что ты имеешь право, а на что нет. В один момент мне кажется, что я знаю его, как облупленного, а спустя день не понимаю, какого человека я люблю. И знаю ли я вообще его.

— О да, — Билл улыбается искренне, наверное, в первый раз вообще за всё время. Но эта улыбка вымученная, совсем невеселая. — С моей-то фантазией я много чего начудил, надумал себе разного, чего не было на самом деле. Я приписывал ей достоинства, которых она не имела, и в упор не хотел замечать её недостатки. Любил лишь тот идеальный образ, который мне хотелось рисовать. Но это так не работает. Ты не можешь игнорировать всё то дерьмо, которое есть у каждого, и делать вид, что влюблен в сущего ангела. Если любишь человека, то принимаешь все его странности, весь “багаж безумия”. И просто решаешь, потянешь ли ты этот багаж, не утащит ли он тебя на дно. Но не отрекаешься от него. Нельзя любить какую-то одну сторону в ком-то, собирать только “сливки” его личности. Это было бы слишком просто. Легко любить идеальных людей. Тех, которые не заставляют тебя сомневаться в них и в самом себе. Не заставляют тебя думать каждый день. Но таких нет.

— Знаешь, Билл. А я всё-таки надеюсь, что ты однажды закончишь свой роман.

Денбро закатывает глаза к потолку, качает головой медленно, с усмешкой. Перевести разговор в другое русло, когда начинает пахнуть жареным, моя тема. Особенно, когда ощущаю, как мокреют глаза.

— Да я уже давно закончил его, Ричи. Только он никому не нужен.

***

Я избавляюсь от любого бухла, которое нахожу в квартире. Здесь развёлся настоящий срачельник, я даже прифигел, сколько бутылок собралось по итогу. Каждая заначка, которую я хранил на потом, на особый случай, летит в мусорный пакет.

От самого слова «заначка» мне хочется противно съёжиться. Я веду себя, как грёбанный алкаш.

Не могу сказать, что я молодчина, ведь теперь каждый раз, когда меня посещает мысль о том, чтобы выпить, я закуриваю. Абсурдно подменивать одну плохую привычку на другую и считать это прогрессом, но зато при курении я хотя бы в здравом сознании и могу принимать хоть какое-то подобие решений. В то время как алкоголь полностью блокировал настоящую, реальную жизнь для меня. Этим он и был так привлекателен. Казалось, это помогало мне не думать хотя бы какой-то короткий промежуток времени. А я так жаждал не думать. Готов был на всё, лишь бы выключиться хотя бы на несколько минут.

Я пытаюсь влиться в студенческую, привычную для многих людей, жизнь, но всё как-то получается через одно место. Я пропустил тот момент сплочения коллектива, слишком долгое время их игнорил, поэтому теперь глупо даже играть, что одногруппники резко стали мне интересны. Тем более, когда это притворство. А я не такой охуенный актёр, как хотелось бы.

Только с Биллом я мог перемолвиться словечком, когда мы встречались в коридоре, и мы иногда вместе ходили в столовую. Но он был с другого факультета, поэтому эти встречи были редки.

Он интересовался, как у меня дела, и лишний раз старался не спрашивать про того, о ком я и так думаю каждый грёбанный день. Думаю, когда встаю, думаю, когда ложусь. Что упоминай, что не упоминай – всё равно на утро я просыпаюсь разбитый и пустой, как лопнувший шарик.

С мамой мы всё чаще и чаще начали созваниваться, хоть я и достаточно убедительно уверял её, что со мной всё в порядке. То, что теперь я живу один, я не рассказал ей. Посыпался бы целый шквал вопросов, а отвечать на них у меня не хватит духу. Но своей лжи я боялся, ведь если мама случайно ко мне нагрянет, как она грозится, и не увидит Эдди, то у неё появится ещё один крупный повод, чтобы беспокоиться.

Я чувствовал, что ей нравилось, когда Каспбрак был рядом со мной. Она говорила, что Эдди хорошо на меня влияет и подаёт отличный пример. Но сейчас уже трудно разобраться, когда мне хуже – с ним или без него.

Он взял академический отпуск, и это я узнал не от него. Билл рассказывает мне о подобных слухах из универа, потому что я там чисто прохожий. И когда он ляпнул мне это, то испуганно перевёл глаза, будто я истерику могу закатить. Но я отреагировал спокойно.