Хорт – сын викинга - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 28

Морав молча кивнул – понял. Ведун был из тех гадальщиков, кто мог вызывать духи предков. Поэтому ослушаться его советов, и прежде времени стать на порог Нави, за которым начинались ее владения, было равносильно быстрой смерти.

– Руку! Дай мне правую руку! – властно приказал жрец.

Он преобразился на глазах; его движения стали уверенными, глаза ясными, и даже скрип в костях прекратился. Похоже, перед гаданием, решил Морав, он испил чашу бодрящего напитка, похожего по составу на тот, что употреблял Рогволд, и теперь зелье начало действовать.

Острым костяным ножом жрец сделал надрез на руке Морава, и алая кровь потекла в подставленную чашу, где уже плескалось густое темное пиво. Затем он разжег один из жертвенников (их насчитывалось четыре, по частям света; они были небольшими, сложенными из дикого камня) с таким расчетом, чтобы дым шел в сторону юноши, плеснул туда пива, смешанного с кровью, и стал подбрасывать в огонь разные пахучие травы. Вскоре начал действовать колдовской напиток и вкупе с дымом жертвенника он ввел Морава в состояние полной отрешенности от всего земного.

Он смотрел – и ничего не видел. Окружавший поляну лес исчез, а храм начал колебаться и делиться на части, словно отражение в воде. Затем спустя какое-то время и вовсе растаял в сизой дымке. Вокруг была пустота, постепенно заполняющаяся непонятными шумами и гулом, переходящим в грохот. Морав уже начал различать человеческие крики в этом гаме, когда расслышал, будто издалека, слова жреца:

– Глаза! Закрой глаза!

Морав не без некоторого внутреннего сопротивления опустил веки, и грохот просочился к нему в голову. Светящиеся призрачные образы замелькали во мраке перед его внутренним взором – разные уродцы, карлы, странные, никогда не виданные животные, израненные воины в боевом облачении, чаще всего с отсеченными руками и ногами, а некоторые даже без голов. Мораву показалось, что призраки что-то или кого-то бестолково ищут, сталкиваясь друг с другом.

Гул усиливался, а затем его перекрыл голос ведуна. Жрец Черного бога пел какую-то древнюю песнь на незнакомом Мораву языке. Ее слова даже без понимания их смысла были темны, страшны и временами напоминали змеиное шипение, отчего ужас постепенно заполнил все естество юноши. Ему хотелось поднять веки и бежать куда глаза глядят, но веки стали совершенно неподъемными, будто налились расплавленным железом.

Неожиданно Морав услышал знакомый голос. Он прорвался сквозь какофонию звуков и зазвучал в голове юноши, словно голос сигнального била. Отец! Это отец!

Едва Морав так подумал, как призрак отца закрыл собой остальные бестелесные существа. Сигурд (нет, Сигурд Оборотень! Это прозвище словно кто-то нашептал Мораву, хотя прежде он его не знал) смотрел на сына с любовью и жалостью. Он начал говорить, но шум в голове юноши настолько усилился, что он с трудом различал слова отца:

– Долг! Ты должен вернуть долг! Ищи за морем… Только тогда… ты будешь свободен. Свободен, свободен…

Призрак отца начал таять, и последние его слова уже были эхом. Морав рванул к нему, словно намеревался схватить Сигурда за рукав, чтобы тот объяснил более вразумительно, какой долг он имеет в виду, кому его нужно вернуть и почему Морав должен искать свою свободу за морем. Но тут раздался громкий звон, мрак рассыпался, разбился на мелкие кусочки, как глиняный кувшин, и свет хлынул в глаза юноши, словно речная вода в половодье. Он моргнул несколько раз, прогоняя наваждение, и только тогда понял, что жрец заставляет его отхлебнуть несколько глотков из уже знакомой чаши. Видимо, старик сам поднял веки Мораву, чтобы вырвать его из мира Нави.

Напиток был прохладный, настоянный на меду и приятный на вкус. Он быстро привел Морава в нормальное состояние, и юноша поднялся. Жрец уже стер начертанный им круг и смотрел на него испытующе и остро.

– Расскажи мне – только слово в слово! – что ты услышал, – сказал он требовательно.

В голове все еще немного шумело, да и колдовской напиток вместе с дымом жертвенника давали о себе знать, но Морав сосредоточился (с некоторым трудом) и постарался передать жрецу точь-в-точь все то, что услышал от призрака отца.

– Отец явился, говоришь? Это добрый знак. Я опасался, что тебя привидится некто иной… Впрочем, не будем об этом.

– Но как понимать то, что я услышал?

– Чего проще. За исключением некоторых подробностей. Тебе предстоят дальняя дорога и много странствий. Хочешь ты или не хочешь, но так будет. Что касается какого-то долга, то здесь все неясно и остается только гадать. Не буду что-то выдумывать и толковать по своему уразумению. Волкодлаки служат Велесу, а значит, нет у меня права даже на малейший, пусть и невольный, обман. По всему выходит, что если ты вернешь некий долг, то станешь свободным не только от обязательств (скорее всего, не твоих, а твоей семьи; ты еще слишком юн и не успел слишком много нагрешить), но и от неизбежного блуждания по свету, притом нежеланного, что противно почти каждому свободному человеку. Мир человека – это его дом, семья, служение роду-племени, а не поиски невесть чего и невесть где…

«Долг, долг… – бубнил кто-то невидимый в голове Морава всю обратную дорогу до Руяна. – Верни долг… Верни долг!»

Что все это значит? Неужели призрак отца, возникший на пороге Нави, подразумевал нападение на капище чуди, когда Морав вместе с «волчьей дружиной» умыкнул Юмаллу? И теперь он обязан вернуть серебряного бога на место. Нет, это вряд ли! «Волки» по законам предкам, освященным богами, обязаны были пойти в поход, и любая добыча, даже омытая чужой кровью, считалась подвигом, благодаря которому юношей обязаны принять в младшие дружинники…

Погода путешественникам благоприятствовала, лишь однажды им попался встречный кнорр – купеческое судно викингов, которые тут же вознамерились проверить, что и кто находится в скедии, тем более что купец не поскупился и нанял внушительный отряд варягов. Но ветер был попутным, а скедия – быстроходной, к тому же неповоротливый вместительный кнорр не обладал достаточной скоростью, чтобы догнать предполагаемую добычу. А когда на мачте скедии викинги рассмотрели небольшой червленый[45] стяг русов с нарисованным на нем золотым коловратом, боевой пыл викингов мигом остыл, и после недолгих раздумий и колебаний они прекратили преследовать «волчью дружину», которая уже приготовилась к бою, надев защитное снаряжение и демонстративно выставив над бортами копья и щиты.

В городище за их отсутствие не случилось никаких особых перемен. Только купцы возвратились из торжища данов, и бо́льшая часть мужчин ушла в лес на охоту. За лето олени и лоси нагуляли жирок, да и мех к осени входил в силу, приобретал густой подшерсток и хотя был несколько хуже, чем зимний, но в ясные осенние дни охотиться за пушными зверьками было гораздо легче и приятнее. Попробуй в зимнее ненастье побродить по лесным зарослям, утопая в сугробах.

И снова потянулись скучные дни. Рогволд опять почему-то не обращал на Морава никакого внимания и ничему не учил, хотя сам же говорил, что человек, тем более волхв, должен стремиться к знаниям всю жизнь. Лишь друзья скрашивали тоскливое существование Морава, устраивая веселые потасовки и учебные бои. После поездки в Аркону друзей-товарищей у него значительно прибавилось. Почти все «волки» вдруг потянулись к своему форингу, хотя он уже и утратил это почетное звание. Но «волчья дружина» признала его авторитет и готова была пойти за ним в огонь и воду.

Морав уже начал подумывать: а не отправиться ли всем им в новый поход за славой и воинской добычей? Хотя бы потому, что никто и не заикался о посвящении «волков» в младшие дружинники. Это вызывало в душах юношей тревогу, а особенно терзался Морав. Получается, что из-за его плана похитить Юмаллу членам «волчьей дружины», хоть они и получили свою долю от ограбления святилища главного божества чуди (а она была немалой), приобщение к почетному отряду мужей, защитников тверди и всех русов, проживавших на выселках, им не светит из-за святотатства (как считал Рогволд и некоторые волхвы; правда, не все).