Дунай в огне. Прага зовет
(Роман) - Сотников Иван Владимирович - Страница 47

— Ладно, ладно, расхваливать свой темперамент, — не сердясь, упрекнула Вера. — Меня сегодня совсем заморозил.

— А станем думать, — не возражая ей, продолжал Думбадзе, — мороз по коже…

— Полковник всех нас приглашает обедать, прошу, — взял он обеих за руки.

— Забруцкий? Ни за что! — рассердилась Вера, настойчиво высвободив свою руку.

— Дался вам этот Забруцкий, — с досадой отмахнулся Думбадзе. — Мало у нас других полковников…

Выскочив за несколько минут до этого от Веры, Никола бросился к Жарову. Его штаб размещался в первом этаже виллы. Командир полка, только что возвратившийся из подразделений, сразу же потащил комбата в одну из соседних комнат, где уже накрыт стол. Там оказался Березин, а также и Самохин с Румянцевым. Но Думбадзе взмолился обождать и выслушать его сейчас же, так как дело не терпит никаких отлагательств. Вняв его мольбам, Андрей выслушал комбата, еще никак не понимая, чем же в конце концов он взволнован. Вера и Забруцкий? Ерунда. Ах, не в том дело. В чем же тогда? Что, комдив не вызывал Забруцкого, а Никола все выдумал? Ах, Отелло несчастный! С ума сошел.

— Ты знаешь, — загорячился Жаров, — Виногоров не терпит мальчишеских выходок и со стороны командира взвода. А ты что сгородил, чучело ревнивое?

Комбат молчал, потупив голову. «В самом деле чучело Отелло», — честил он самого себя. Жаров задумался и тоже молчал. Каждый из них слышал дыхание другого.

— Ладно, будь что будет, — заговорил, наконец, Андрей. — Возьму все на себя. Скажем, напутали, и генерал побушует, а поймет. Только смотри мне, горе-Отелло, станешь дурить — отберу Веру. До конца войны не увидишь.

«Не наказывать же в самом деле комбата после стольких дней разлуки».

Никола засмеялся.

— Клянусь, не буду.

— А теперь иди к ней. Стой, стой! — закричал Андрей, видя, как комбат сорвался с места. — Не к ней, а за ней: обедать будем вместе.

Думбадзе бросился к Жарову и стиснул его в своих объятиях. Потом все также молча кинулся к порогу и скрылся за дверью.

— Чем не Отелло! — улыбнулся Жаров, завидуя мальчишескому озорству, на которое, казалось ему, сам он не был способен ни сейчас, ни пять лет назад, когда ему было столько же сколько Николе теперь.

Глава одиннадцатая

ЧЕХОСЛОВАЦКОЕ ВОЙСКО

Полк ночевал в большом словацком селении у Высоких Татр. С утра предстоял большой марш, и Жаров тщательно обдумывал задачу. Один из его батальонов направится через Татры по горным тропам, два других пойдут дорогой через перевал. Изучая маршрут, Андрей и углубился в карту.

— Я прошу, доложите, — вдруг донесся до него голос за дверью.

— Командир полка занят, и здесь все забито, — уговаривал дежурный офицер. — А рядом село совсем свободно.

— Мне приказано здесь.

— Кто там? — крикнул Жаров через дверь дежурному. — Впустите.

Вошел невысокий офицер в форме чехословацкой армии.

— Поручик Гайный! — и полковник заспешил навстречу.

— Капитан… простите, полковник Жаров! — сорвалось у чеха радостное восклицание, и оба крепко жали друг другу руки. — Я с авангардом и имею приказ ночевать здесь, — объяснился поручик, — иначе меня не найдут утром.

Андрей залюбовался статной фигурой молодого офицера с энергичным лицом, которое еще не отошло с морозу. Чех приятно взволнован, но держится независимо и корректно, хотя черные, как уголь, проницательные глаза его полны мальчишеской влюбленности.

— Хорошо, поручик, ради таких соседей потеснимся, — и отдал распоряжение дежурному. — Разместитесь — ужинать к нам.

— Очень благодарен. Разрешите идти?

Поручик Гайный! Действительно встреча!

…Зимой сорок четвертого года Андрей верхом с двумя офицерами возвращался от Виногорова. Ночь была темной и погожей. Вдруг видит, лошадь в седле, а поодаль в кювете барахтаются трое. Окликнули. Двое бросились наутек, а третий встал и представился:

— Подпоручик Вилем Гайный!

Юров с солдатами бросились за беглецами и, настигнув, привели их. Немцы. Отбившись от своих, они пытались обезоружить одинокого кавалериста и забрать его лошадь. Жаров уже слышал о чехословацких частях, действовавших в составе Советской Армии, и его нисколько не удивило ни имя, ни воинское звание спасенного офицера. За Белой Церковью дивизия Виногорова действовала рядом с чехословаками, и Гайный послан для увязки действий на флангах. Ехал он вдвоем, да лошадь его ординарца сломала ногу, так что он оставил его сзади. Андрей проводил офицера в штаб дивизии. Пока готовили схему, подпоручик поужинал с Жаровым и начал было рассказывать о себе, как доложили, что все документы готовы.

— До другого разу, — проговорил он поднимаясь.

— Вы ранены? — забеспокоился Андрей, увидев у стула кровь.

— Пустяки, — отмахнулся Вилем, — небольшая ножевая рана.

От перевязки было отказывался, но Жаров настоял и в обратную дорогу дал провожатых. С тех пор они не виделись.

На ужин Вилем Гайный заявился с двумя офицерами. С ним пришли ротмистр Вацлав Конта, плотный крепыш с широченными плечами и красным лицом, и подпоручик Евжен Траян, среднего роста, светловолосый, хрупкого сложения.

Жаров вызвал Березина с Юровым, и весь ужин прошел в оживленной дружеской беседе.

— Наш корпус, — рассказывал Гайный, — наступал через Дуклинский перевал. Немцы, как засели, не сдвинешь. Их опрокинули с гор. Русские и украинцы, как орлы бились. Это счастье, что мы шли с ними. Лишь видя их в бою, мы по-настоящему поняли, что такое стойкость, если нужно обороняться, и что такое напор, если дан приказ наступать.

— А как вышли на горный перевал, — подхватил Траян, и глаза его заискрились золотинками, — у каждого душа в огне. Посмотришь вперед — сердце гудит: родина перед тобой, земля, где родился и вырос, где впервые полюбил. А назад обернешься — сердце щемит: ведь покидаешь большую духовную родину. Она дала тебе силу, мужество, честь. Чем бы ты был без нее? Рабом Гитлера или пеплом в печи Майданека.

— То правда, — продолжил и Конта, — святая правда. Вышли на Дуклю — еще раз кровью скрепили свою дружбу с вами и вместе ринулись с перевала на освобождение Чехословакии.

— Дукля нам вдвойне памятна, — снова заговорил Вилем. — Еще в первую мировую войну наши отцы, служившие тогда в войсках австрийского императора, отказались воевать против русских, и целый чешский полк[30] перешел на их сторону.

Жаров и Березин невольно обменялись понимающими взглядами. Их радовало искреннее восхищение чехов всем советским, их вера в торжество справедливости, их дружеская преданность, даже их живой задор и какой-то пламенный азарт, беспрестанно требующий действий, борьбы.

— Настоящий дифирамб советской родине! — улыбнулся Березин.

— Она заслужила еще большего, — откликнулся Евжен Траян, — она возродила нашу армию, заживо загубленную мюнхенцами.

— Скорее помогла заново создать ее, — поправил Григорий, — создать новую армию, какой еще не знала Чехословакия, — и он подошел к столику, взяв томик Ленина. — Хоть чехословацкая армия и была более демократичной, по сравнению со многими из европейских, — продолжал Березин, листая книгу в красном переплете, — тем не менее она все же была буржуазной. А такая армия, говорит Ленин, есть «самый закостенелый инструмент поддержки старого строй, наиболее отвердевший оплот буржуазной дисциплины, поддержки господства капитала, сохранения и воспитания рабской покорности и подчинения ему трудящихся». — Так разве у вас сейчас такая армия!

— Ну, нет, нет, нет, нет! — даже привстал Гайный, — и духу нет той армии. Все заново. Теперь это родная сестра советскому войску. И мы хотим, чтоб она была достойной младшей сестрой.

— Успеха вам и победы! — засмеялся Березин.

Чехи стали упрашивать его хоть коротко рассказать о себе.

— Это нелегко, — начал Григорий, — жизнь так проста, что порою не знаешь, как рассказать о ней, и вместе с тем так сложна и значительна, что не всегда сможешь оценить ее по отрывочным событиям.