Дунай в огне. Прага зовет
(Роман) - Сотников Иван Владимирович - Страница 10

И вот уж с месяц Соколов командует взводом.

Полк сегодня на дневке, и Жаров собрал всех взводных и многих других командиров, чтобы объявить полученный приказ о присвоении офицерских званий. Он зачитал приказ перед строем и вновь произведенным вручил офицерские погоны. Максим Якорев получил лейтенанта, Глеб Соколов — младшего лейтенанта. Яков Румянцев и Леон Самохин стали капитанами. После торжественной церемонии в помещичьем саду состоялся праздничный обед.

К столу пригласили всех девушек. Стало совсем оживленно и весело. Говорили без умолку, спорили и острили. Оля с гордостью посматривала на Максима, и хоть их отношения еще далеко не определились, на душе у нее было светло и тихо. Таня сидела между Яковом и Леоном. Офицеры много смеялись и чувствовали себя непринужденно. Впрочем, Леон временами задумывался. Что с Таней? Почему душа ее как бы взаперти? Разлюбить вроде не разлюбила, а близости, какой бы хотелось Леону, все не было. Чего она ждет от него? И разве любовь так уж зависит от того, чем и как занят человек? Леон перевел взгляд на Веру с Думбадзе. Никола ухаживал за ней тонко и галантно. Но она нисколько не выделяла его, много шутила со всеми и была в центре внимания. Максим, в свою очередь, нередко поглядывал то на Веру, то на Олю и невольно сравнивал. Оля нравилась ему. Очень хороша. И все же она уступала Вере. В той больше душевной силы. Может, это потому, что та женщина, у нее столько пережито, а эта лишь девочка? В своих чувствах к Оле он еще терялся. Да и она стала какой-то странной. То будто влюблена, а то просто не подступись. Что с нею? Уж не влюблена ли в кого другого? А сам он? Но что можно сказать о себе, если сердце еще не утихомирилось от пережитого.

Глеб тихонько подтолкнул Максима в бок и налил в стаканы вина.

— Солнечный напиток, повторим-ка, еще за первые звездочки, чтоб не потускнели, а?

Максим охотно согласился, но за столом вдруг встал Жаров, и молодые офицеры невольно поставили стаканы.

— Друзья мои, — тихо начал подполковник, — все вы славные боевые командиры, и если вам все же нередко достается за промахи, знайте одно: я хочу, чтоб и дальше каждый из вас воевал искусно, напористо, во всю силу, чтоб из ваших солдат воспитывались воины-герои. Ведь все от вас зависит. Знаю, порой думают, взвод не велик — в нем не развернешься. Неверно это. В умелых руках и взвод — сила. Недооцени ее, и ты подведешь всех. Оцени правильно — выручишь многих.

Глеб отодвинул стакан и не сводил глаз с командира полка.

— Вы знаете, война богата примерами, — после короткой паузы продолжал Жаров. — Немало их и в нашей дивизии. Мне хочется напомнить, как в боях за Москву осталась за нами высота «207». Самая вершинка, маковка ее, очень напоминала шапку. Бойцы и прозвали ее «Егоркой в шапке». Высота была узкая и длинная. На правом скате — рота, на левом тоже. А на самой маковке взвод сидел. Закопались бойцы мелко, патронами не запаслись. Командир же не проверил вовремя, и сверху не доглядели. А немцы — в атаку! Ну, первую отбили. Не успели опомниться — опять атака. А гранаты вышли, и патроны на исходе. В рукопашной взвод бился геройски — все видели, и все же был сброшен. А тут наступление готовилось, и высоту приказали взять во что б ни стало. Ударили ротой — не вышло. Попытались батальоном. Опять неудача. Немцы засели, не подступись. Пришлось пустить по батальону с флангов и третьим — с фронта, то есть полк бросили. Все напрасно. Затем уж вся дивизия взялась. Бои разгорелись на широком фронте. Конечно, потом взяли все-таки, и то через неделю. А во что обошлась высота? В сотни убитых и раненых. В сотни!

— Мало разжаловать того комвзвода, — не сдержался Самохин и под пристальным взглядом командира полка невольно опустил глаза, ибо взгляд этот как бы говорил ему: «А я вот не разжаловал тебя, помнишь, высоту на Днепре потерял?»

— Возможно, — не стал спорить Жаров, — к счастью, комдив оказался бывалым и видавшим виды человеком и знал, расправиться с подчиненным не хитро, а вот поднять и направить его — это куда труднее.

Самохин заерзал на стуле, кусая губы.

— Да, в сотни убитых и раненых, — вернулся Жаров к рассказу. — А удержи взвод ту высоту — эти сотни потерял бы противник. Правда, потом так и было. Посадили на вершину усиленный взвод. Закопались бойцы глубоко. За ночь мины поставили, проволоку натянули. Ни подойти! А с утра немцы в атаку за атакой. День бьются, другой. Целую неделю. Так и не взяли «Егорку в шапке». Наш взвод семерых потерял, а немцы сотни. Вот вам и командир взвода!

— А кто им командовал? — не утерпел Глеб.

— Да все тот же командир…

— Кто? — не отступал Соколов.

— К несчастью, я сам, — неожиданно сознался Жаров. — На всю жизнь урок, и мне и многим.

— Вы? — даже привскочил с места Самохин.

— Садитесь, товарищ капитан, — понимающе улыбнулся Жаров. — А сейчас, — обвел он взглядом собравшихся, — предлагаю тост за командиров-героев, за всех вас, товарищи!

Тост приняли шумно.

Жаров с интересом поглядел на возбужденные лица командиров и с огорчением подумал. Многих не стало, очень многих. А полк жив, полк наступает. Война изо дня в день требует жертв, и нужно смелее выдвигать и растить людей. На кого ни взгляни сейчас, любой командир — сын полка. Кто еще недавно пришел сюда из военных училищ и уже командует ротами, как Румянцев, или руководит полковой разведкой, как Самохин; кто пришел из запаса и теперь возглавляет батальон, как Костров и Черезов, кто вырос из ополченцев, как Березин и Думбадзе, а кто просто проявил себя в сержантах и уже получил офицерские звания, как Соколов и Якорев, — все сыны полка, все его воспитанники, боевая семья героев. Правда, к каждому из них у него свои претензии. Без этого не обойтись. И все же он любит этих людей и ценит их мужество.

Откинувшись на спинку стула, Андрей все более и более присматривался к офицерам. Ему нравилось их оживление, их задор. Сколько в них силы, энергии. И как лучше управлять этими людьми, чтоб не пропали их силы? И как научить их любить и ценить свой полк?

Да, фронтовой полк! Изо дня в день, всю войну он требует от тебя непомерных сил и неустанного напряжения. Ни отдыху тебе, ни покоя. Опасности на каждом шагу. И все же ты любишь его, свой полк, ибо здесь колыбель твоей славы, искусство твоей зрелости.

Ты пришел сюда с ковыльным пушком на щеках, еще без знания жизни, без должной выучки. Вспомни-ка первые бои. Какими жуткими казались они тогда! Ты был слаб, неумел, и как ты уверен в себе теперь! А ведь бои и бои. Ты стоишь в них насмерть, либо наперекор огню, но удержим в атаке. И тебя ничто не останавливает — ни огонь, ни кровь друзей, ни их смерть. Кипучая энергия и жестокая целеустремленность, решимость и острая бдительность, привычка к ответственности перед товарищами по оружию и перед командиром — все твои большие крылья, твоя честь и слава.

Пройдет время — наступят мирные дни. И где б ты ни был тогда, в армейском ли строю, в трудовом ли коллективе, — опыт военных лет всюду станет тебе верным оружием и мудрым советчиком. Пусть не все сохранит память, и время немало повыветрит из пережитого, однако дни войны навечно останутся в сердце. И ты будешь рассказывать о них всем, и молодым и старым, и никто из них никогда не останется равнодушным к этой борьбе за свою отчизну. Никто и никогда!

Жаров порывисто встал и, подняв тост, вслух повторил свои раздумья:

— За наш фронтовой полк, товарищи!

Тост приняли еще более шумно.

Глава третья

ДЕТИ ЗЕМЛИ

Вон она, и Венгрия! Полк готовится форсировать Тиссу, которая здесь отделяет Закарпатскую Украину от коренной Венгрии.

Еще до солнца Максим вышел к берегу, чтоб проводить дозор на ту сторону. Небо чисто и ясно, будто вымыто ночным ветром. Кругом тишина, в которой ни ветра, ни выстрела. Эх, не греметь бы тут пушками и не ходить в атаки, а пахать бы и строить на этой земле, растить бы сады и возводить чудесные здания!