Земля шорохов - Даррелл Джеральд - Страница 7

Нас вышли встречать два пеона, одетые в bombachas[8] и драные рубахи. У них были длинные черные волосы, черные блестящие глаза и в общем диковатый вид. Они помогли нам разгрузить машину и внести наши вещи в дом, а затем, пока мы распаковывались и мылись, они вместе с Уичи закололи овцу и стали в честь нашего прибытия готовить асадо. Чтобы жарить асадо, нужен очень сильный огонь, но порывистые ветры, которые постоянно дуют в Патагонии, заставляют быть осторожным – они могут сдуть и унести весь костер, и тогда сухой кустарник запылает на много миль вокруг. Во избежание этого у подножия холма, на вершине которого стоял дом, Уичи посадил большой квадрат кипарисов. Деревьям дали подрасти футов до двенадцати, а потом срезали им верхушки, чтобы они стали гуще. С самого начала кипарисы были посажены так тесно, что теперь их сучья переплелись и образовали почти непроницаемые заросли, в которых Уичи прорубил узкий проход, а внутри квадратной рощицы он расчистил полянку футов двадцать на двенадцать. Здесь и жарили асадо; разводить костер под защитой толстых кипарисовых стен было безопасно.

Пока мы мылись и переодевались, стало темно. Мы спустились к полянке среди кипарисов, где уже пылал огромный костер. Возле него в землю был вбит большой кол, на который насадили целую овцу, вскрытую подобно устрице. Мы лежали на земле вокруг костра и пили красное вино, ожидая жаркого.

В Аргентине я много раз бывал на асадо, но тот, первый, раз на эстансии Уичи навсегда останется в моей памяти. Восхитительный запах горящих веток, смешанный с запахом жареного мяса, розовые и оранжевые языки пламени, красные блики на кипарисовых стенах, шум ветра, который неистово ломится в наше убежище и с тихим вздохом, обессилев, замирает в путанице ветвей, и ночное небо с трепещущими звездами и хрупким осколком луны... Кажется, никогда еще я не испытывал большего удовольствия, чем тогда, когда я, сделав большой глоток приятного теплого красного вина, наклонялся, отрезал благоухающий кусок мяса от шипящей коричневатой бараньей тушки, окунал его в острый соус из уксуса, чеснока и красного перца и отправлял этот сочный кусок в рот.

Когда мы насытились, Уичи, сделав добрый глоток вина, отер рот тыльной стороной руки и посмотрел на меня поверх красных мерцающих угольков, которые лежали на земле закатным солнцем.

– Manana[9] –сказал он, улыбаясь,–мы пойдем к pinguinos[10].

– Si, si,– сонно ответил я и еще раз, уже просто от жадности, потянулся вперед, чтобы отрезать себе еще кусочек хрусткой корочки от остывающих остатков овцы,– manana pinguinos.

МОРЕ СТАРЫХ ОФИЦИАНТОВ

Было еще темно, когда меня разбудил Уичи, ходивший по кухне. Он тихо насвистывал и гремел кофейником и чашками, стараясь вежливо прервать наш сон. Первым делом я зарылся поглубже под кучу мягких, теплых светло-коричневых шкур гуанако, наваленных на непомерную двуспальную кровать, на которой мы с Джеки так уютно устроились. Однако, поразмыслив, я решил, что если Уичи встал, то пора вставать и мне – хотя бы для того, чтобы вытащить из постелей остальных. Итак, горестно вздохнув, я отбросил шкуры и шустро соскочил с кровати. Редко мне случалось так сожалеть о своих поступках, это было все равно что выскочить из жаркой котельной и тут же броситься в студеную горную речку. Стуча зубами, я натянул на себя все, что попало под руку, и заковылял на кухню. Уичи улыбнулся и кивнул мне, а потом с сочувственным видом, налив на два пальца коньяку в большую чашку, долил ее горячим кофе и подал мне. Вскоре, раскалившись докрасна, я стянул в себя один из трех пуловеров и стал злорадно вытряхивать из постелей остальную компанию.

Наконец, напившись кофе с коньяком, при неярком желтоватом свете восходящего солнца, мы отправились туда, где живут пингвины. Перед самым носом нашего лендровера шныряли глупые овцы. У берега длинного мелкого пруда с дождевой водой, образовавшегося в низине между пологими холмами, мы увидели шесть фламинго, розовых, как бутоны цикламена. Они добывали себе денное пропитание. Примерно четверть часа мы ехали по дороге, а потом Уичи повернул прямо на целину и направил машину вверх по пологому склону холма. У вершины его Уичи обернулся ко мне с улыбкой.

– Ahora,–сказал он,–ahora los pinguinos[11].

Мы въехали на вершину и увидели колонию пингвинов. Впереди кончался низкий коричневый кустарник и начинались раскаленные пески. Они были отделены от моря серпообразным хребтом белых песчаных дюн сотни в две футов высотой. Именно здесь, в этом пустынном месте, защищенном от морских ветров полукружием дюн, пингвины и основали свой город. Всюду, насколько хватало глаз, земля была щербата от ямок-гнезд, иные из которых представляли собой просто разрытый песок, другие имели несколько футов глубины. Эти маленькие кратеры делали местность похожей на участок поверхности Луны, рассматриваемый в мощный телескоп. Между кратерами сновали вперевалку пингвины. Такого огромного сборища я еще не видел никогда, оно было похоже на целое море карликов-официантов, важно вышагивающих от столика к столику, шаркая ногами и устало опустив плечи, которые болят, оттого что им всю жизнь приходилось таскать перегруженные подносы. Число их было чудовищно, даже на горизонте, в зыбком мареве, мелькали их черно-белые тельца. Это было захватывающее зрелище. Мы медленно продирались сквозь кустарник, пока не достигли края этих гигантских сот из гнездовых нор. Остановившись, вышли из лендровера.

Мы стояли и наблюдали за пингвинами, а они тоже стояли и наблюдали за нами с огромным уважением и интересом. Большинство птиц были, конечно, взрослыми, но в каждой ямке сидело по одному или по два птенца, одетых еще в младенческие пуховые шубки. Они поглядывали на нас большими черными трогательными глазами и были похожи на пухленьких и робких дебютанток, укутанных в слишком большие для них шубки из черно-бурых лисиц. У взрослых птиц, гладких и опрятных в своих черно-белых костюмах, были красные сережки у оснований клювов и блестящие хищные глаза уличных торговцев. Если к ним приближаться, то они пятятся к своим ямкам и угрожающе поводят головой из стороны в сторону, опуская ее все ниже и ниже, так что в конце концов они, вероятно, видят вас уже вверх ногами. Если подойти слишком близко, они спускаются в свои норы и постепенно скрываются в них, живо поводя головами. Малыши, наоборот, подпускают человека фута на четыре, но потом их нервы не выдерживают, они бегут и ныряют в ямки, откуда виднеются только их пушистые задики и взбрыкивающие лапки.

Сначала гомон и суета огромной колонии сбивают с толку. Непрерывно шуршит ветер, неумолчно пищат малыши, и раздается громкий протяжный крик взрослых птиц, похожий на ослиный рев. Вытянувшись во весь рост, пингвины широко расставляют крылья, задирают клювы к голубому небу и ревут – радостно, возбужденно. Поначалу совершенно непонятно, куда смотреть – непрерывное движение взрослых и птенцов кажется беспорядочным и бесцельным, но потом, после нескольких часов пребывания среди этого огромного сборища птиц, уже можно кое в чем разобраться. Прежде всего становится очевидным, что сутолоку создают главным образом взрослые птицы. Многие из них стоят у своих ямок-гнезд, неся, по-видимому, караульную службу при молодом поколении; большая же часть птиц снует взад и вперед – одни идут к морю, другие обратно. Далекие песчаные дюны буквально кишат маленькими фигурками, которые либо карабкаются вверх по крутым склонам, либо спускаются вниз.

Постоянные переходы к морю и обратно занимают у пингвинов большую часть дня, и этот потрясающий подвиг заслуживает подробного описания. День за днем, в течение трех недель, мы жили среди птиц, внимательно наблюдая за ними, и вот что мы увидели.