Цвет сакуры красный (СИ) - Орлов Борис Львович - Страница 42

— За тебя и твоих уважаемых родителей! — поднял чашку с «чаем» Всеволод.

Друзья выпили, закусили, снова выпили. Волков вытащил папиросы, они закурили…

— Сайн байна уу, ноокхоод![1]

К столику подошли двое знакомых цириков Монгольской Народной Армии Дамдинсурен и Оуюн.

— Здорово, мужики! — поприветствовал их Всеволод и жестом пригласил присоединяться. Танака ограничился наклоном головы.

К монголам красноармейцы относились, скажем так, своеобразно. Степняков считали хорошими товарищами, отменными наездниками, но вместе с тем стойкость монгольских цириков — весьма невысока, а боевая подготовка — еще ниже. Несколько раз Волков наблюдал, как монголы бросались в конную атаку на пулеметы противника. Со всеми вытекающими из такого «мудрого» решения последствиями. Впрочем, пару раз ему доводилось видеть, как китайские солдаты вскакивают и удирают от завывающих злыми духами всадников с обнаженными клинками. Тоже со всеми вытекающими…

Но в остальном монголы — ребята, хоть и не сильно образованные, а вернее — сильно необразованные, но вполне свойские. И харчами поделятся, и помогут, если есть чем. А потому Всеволод плеснул обоим цирикам «чая» и предложил выпить за товарища Чойбалсана. Цирики с жаром поддержали, Танака которому было уже, в общем, все равно, за кого пить, согласно кивнул.

Цирики захмелели быстро, хватило буквально пары чашек. Опьянев они принялись рассказывать друзьям о своих «героических подвигах» и врали так, что Волков и Танака даже слегка протрезвели. Сохраняя каменные выражения лиц русский с японцем переглянулись и в полумраке маленькой фанзы увидели смеющиеся глаза друг друга.

— Ладно, — сказал Всеволод. — Достаточно. А не то вы нам сейчас расскажете, как китайский самолет плетью сбили и танк зубами загрызли.

Исиро засмеялся: негромко и необидно. Но монголы все равно обиделись. Правда, совсем ненадолго. А потом…

— Друзья, — Дамдинсурен который только что о чем-то шептался с Оуюном, повернулся к Волкову и Танаке и заговорщицки подмигнул. Вышло у него не очень, но друзья поняли, что монголы что-то задумали. — Друзья мы хотим пригласить вас… Одним словом: пойдемте. Только вчера приехали наши кимовки. А женщины на войне — они…

Всеволод задумался. «Девчонки… Девчонки — это, конечно, здорово!» Честно говоря, с самого дня призыва у него не было ничего и никого. Что, в общем, и не удивительно: сперва некогда, а потом, извините, не до того стало… Он усмехнулся: «Молодец, папаня, что леденцов и шоколадок отсыпал. Сладкое девчонкам в кайф. Сейчас прихватим чего-нибудь и…» Дальше воображение нарисовало десяток сцен от легкой эротики до жесткого порно включительно.

Судя по выражению лица японца, Исиро думал примерно о том же самом, а потому друзья не стали отнекиваться и, заскочив за сластями — Танака полностью одобрил идею своего друга, они следом за цириками зашагали в ночную степь…

А буквально через полчаса, злые и протрезвевшие друзья бежали назад. Нет, разумеется, монгольские девушки не являли собой гений чистой красоты, но, как говориться, некрасивых женщин не бывает — бывает мало водки. Которую в этом случае с успехом мог заменить коньяк. Да и по чести сказать: кимовки из Монголии не совсем уж безобразные, а парочка — так и вовсе: очень даже ничего! Но! НО!!!

Все эти «степные цветы» пахли. Хотя нет — не пахли. Воняли! От кочевых красавиц несло жуткой смесью протухшего жира и годами немытого тела. Всеволоду подумалось, что если бы ему не довелось видеть женщин лет пять-шесть, ну вот тогда у него бы еще что-то получилось бы с этими красотками, но сейчас…

— Пусть меня лучше посадят за связь с кулаком и растрату семенного фонда! — высказался он в темноту.

Потом, когда он объяснил смысл фразы Танака, они дружно и долго хохотали над своей неудачей. Распили еще одну бутылку, и вдруг Исиро запел:

Ягатэ дзю: дзи но хата о татэ

Тэнто о саситэ нинаи юку

Тэнто ни мацу ва хиномото но

Дзин то ай то ни тому фудзин[2]

Всеволод уже знал эту песню и поддержал друга. У них получался совсем неплохой дуэт, вот правда, когда они дошли до слов: «Массиро ни хосоки тэ о нобэтэ» — «Они протягивают белоснежные изящные ручки», песню снова прервали взрывы хохота.

Когда песня кончилась, они еще некоторое время посидели и помолчали. Хорошо, если рядом с тобой друг, с которым можно просто молчать. И вдруг Исиро негромко спросил:

— Скажи, Севака, ведь ты не женат?

— Нет.

— А твой досточтимый отец выбрал тебе невесту?

— Вот дел ему больше нет, кроме как девку мне выбирать, — усмехнулся Волков. И пояснил, — Отец доверяет мне, Исиро.

Японец помолчал, словно бы собираясь с духом, а потом произнес еще тише:

— Скажи, а на какое приданое ты рассчитываешь?

— Чего? — изумился Всеволод. — Приданое? Какое еще к чертям приданое?!

— Ну, сколько земли? Или деньгами?

Волков подозрительно оглядел друга:

— Ты что, братка, коньяку перепил? На кой ляд мне земля? Мне ее в принципе больше двух метров не потребуется, да и те лучше бы подольше не требовались. А насчет денег… — Он хмыкнул, — За каким хреном мне деньги? Я что, сам не заработаю?

Танака внимательно выслушал друга, удовлетворенно кивнул и неожиданно сунул ему в руку что-то твердое.

— Что это? — удивился парень и присмотрелся. В неверном свете масляных светильников, он с трудом разглядел фотографическую карточку. С кусочка картона на него смотрела симпатичная молоденькая японка. — Кто это?

— Это моя сестра, Хана. И вот что я хочу у тебя спросить…

Колхозница колхоза «Ака дзюгацу»[3], член КИМ Хана Танака

Утром принесли почту. Два письма от старшего брата Исиро. Одно из писем адресовано лично мне. Удивительно. Ведь обычно его письма мы читаем всей семьей. Дедушка, мама, бабушка, и младшие братья Дзиро и Сэберо. Отца у нас нет уже очень давно. Еще до революции он ушел на заработки в город, да там и сгинул. Сосед, дядюшка Сэтору, принес в деревню коробочку с его прахом и рассказал, что отца придавило в порту сорвавшимся грузом.

Я отца почти не помню. Вместо него у меня старший брат. Он добрый и сильный. Когда я была поменьше то часто представляла себе, как Исиро женится, возьмет меня в свою семью, и я буду нянчить его детишек. Меня-то замуж никто не возьмет: приданого за мной никакого не дадут. У нас земли — с кошкин лоб. А кому нужна бесприданница?

Когда в восемьдесят седьмом[4] году милитаристы и скрытые враги Товарища Его Божественного Величества на золото гайдзинов[5] подняли мятеж, Исиро ушел из деревни. Он записался в отряд коммунистической самообороны. Вернулся только через год — со шрамом за ухом, но все такой же веселый и сильный. Только не такой уж добрый. Он вместе с милицией вешал нашего богатея Гэна. Тот прятал рис, не хотел отдавать его в колхоз. И еще он бил бамбуковой палкой жену учителя, госпожу Масуко. Она плохо говорила о товарище Сэн Катаяме[6] и ругала новую власть. А он ее за это поколотил. Собирался и господина самого учителя, господина Юдзо побить, но тот сумел счастливо избежать позора. Застрелился.

А потом Исиро ушел в армию защищать наши корейские провинции от белокитайцев. А из нашей деревни организовали колхоз. Питаться мы стали лучше, только вот не разбогатели. Совсем. Да и как тут разбогатеть, если в доме только два работника — я и мама, а есть хотят целых шестеро. Так что никакого приданого у меня все равно нет.

Перед тем как уйти в армию, брат велел мне вступить в Коммунистический Интернационал Молодежи. Старший брат — хозяин женщины, если у нее нет отца, мужа или взрослого сына. Отца у меня нет, а мужа и сына, наверное, и не будет. Бесприданница никому не нужна…

Я вскрыла то письмо Исиро, которое он написал лично мне. Толстое такое. А там — фотография: брат стоит вместе с северянином. Высоким таким. Подтянутые, в шинелях, стоят в обнимку. А на обратной стороне брат написал: «Это мы с моим лучшим другом и командиром Ворокофу-доно» У меня даже в груди потеплело: вот он какой — мой старший брат! Сам командир оказывает ему такую честь — фотографируется вместе! И разрешает считать его другом! Вот это да! Ай да Исиро, ай да молодец!