Юбилей ковчега - Даррелл Джеральд - Страница 4

— Но, дорогой мой, — обиделась она, — они пожаловали как раз к чаю… И вели себя, кстати, куда лучше, чем кое-кто из людей, которые приходят к тебе в гости.

На заре существования моего зоопарка у нас был там огромный и очень красивый сетчатый питон по имени Пифагор. Три с половиной метра в длину, толщиной с телеграфный столб — словом, тот еще верзила. Обитал он в тогдашнем Доме рептилий, в наскоро сколоченной клетке, которая скоро стала мала для него. Спешу добавить, что не я был автором этой конструкции, а тот самый управляющий, кого я назначил на время своего отсутствия. Лицевую сторону клетки составляли два широких толстых стекла; они надвигались одно на другое, что весьма затрудняло уборку, если предварительно не освободить клетку от столь опасного обитателя. Для этой работы требовалось не менее трех человек — пока двое заталкивали весьма недовольного таким обращением питона в огромный матерчатый короб, третий приступал к уборке. Вообще-то Пифагор отличался вполне спокойным нравом, однако не любил, когда его тормошили, а потому я строго-настрого запретил сотрудникам вторгаться в его обитель в одиночку. Тем не менее однажды вечером Джон Хартли, напоминающий жирафа симпатичный юноша, который год назад, сразу после школы, поступил к нам на работу и проявил такой энтузиазм, что вскоре ему было поручено заведовать рептилиями, зашел чересчур далеко в своем рвении. Проходя в сумерках, после закрытия зоопарка, мимо Дома рептилий, я услышал приглушенные крики о помощи. Вошел и увидел, что Джон совершил непростительную ошибку — решил один произвести уборку в клетке Пифагора. Могучий питон заключил его в свои объятия, и Джон очутился словно в смирительной рубашке. К счастью, ему удалось схватить Пифагора за голову, и тот шипел, будто огромный кипящий чайник.

Сейчас было не время предаваться нравоучениям. Схватив питона за хвост, я принялся его разматывать. Проблема заключалась в том, что каждый виток, который я снимал с Джона, тут же обматывался вокруг меня. Вскоре мы уподобились сиамским близнецам и уже вместе звали на помощь. Рабочий день кончился, и я не без страха думал, что все сотрудники зоопарка уже разошлись по домам. Мне уже рисовалось, что мы простоим вот так до самого утра. К счастью, наши вопли услышал кто-то из отдела млекопитающих, и при его содействии Пифагор был возвращен в свою обитель. Можете представить себе, как сухо я разговаривал с Джоном последующие несколько дней. Однако объятия питона явно сближают людей, ибо теперь Джон — мой первый заместитель.

Обычно мы не воспринимали — и не воспринимаем — такие эпизоды как нечто из ряда вон выходящее, поскольку они стали неотъемлемой частью нашей жизни и нашей работы. Лишь в тех случаях, когда мы показываем свою коллекцию друзьям или знакомым, нас порой посещает мысль, что наш образ жизни должен казаться крайне эксцентричным простому обывателю. Что нисколько не мешает им восхищаться увиденным. Сегодня они могут любоваться великолепным собранием рептилий — змей, чьи движения изяществом превосходят самые пластичные па танцовщиц острова Бали, неуклюжих черепах, похожих на огромные ожившие грецкие орехи. Мы показываем наших чудных, рыкающих по-медвежьи, шоколадного цвета горилл; их вожак Джамбо напрашивается на сравнение с обросшим мехом японским борцом, только он куда красивее и ласков, словно котенок. Дальше следуют наши косматые орангутаны с их восточным разрезом глаз, сложением Будды и сотнями оранжевых, желтых и рыжих косичек. Гости восхищаются красочной коллекцией птиц — стройных и элегантных, как молодое деревцо, журавлей, фазанов с многоцветным муаровым плюмажем, медленно шествующих по зеленой лужайке фламинго, подобных влекомым ветром лепесткам розы. Они влюбляются в наших мармозеток и тамаринов — самых крохотных из обезьян, одетых в коричневый, оранжевый или черный мех, а иные — в золотистых мантиях; эти хрупкие малютки так и снуют с ветки на ветку, нежные, словно птицы, и чирикающие по-птичьи. В зарослях у озера лемуры, будто в домино, порыкивают хором, так что земля вибрирует у нас под ногами. На очереди — бабирусса, самый изумительный уродливый зверь в мире, с огромными изогнутыми клыками и почти голым телом с таким обилием складок и морщин, что оно напоминает рельефную карту Луны. За бабируссой — гепарды, сидящие прямо в рамке из высокой травы, с черными следами слез на морде; так объясняет эти полоски легенда, согласно которой гепард после его сотворения стал относиться к другим животным так злобно и надменно, что получил от Всевышнего выговор и плакал черными слезами, которые оставили на его морде след, напоминающий о Божьем гневе.

Все это видят наши друзья — зверей, про которых знали раньше, и таких, о существовании которых и не подозревали, — и они спрашивают, как и для чего нами собрана эта коллекция. Мы отвечаем, что она насчитывает более тысячи особей и девяносто процентов наших питомцев относятся к угрожаемым видам, привезены из самых разных уголков земли. Вымирание грозит им главным образом из-за деятельности человека, по их положению можно судить о том, как мы обращаемся с нашей планетой. Нами руководит стремление предоставить убежище этим тварям, ради этого я и учредил собственный зоопарк.

В самые трудные первые годы я настойчиво проводил в жизнь свой план — сделать зоопарк научным учреждением, преследующим благие цели. Однако, прежде чем станет возможным учредить задуманный мной Трест, чьим штабом будет зоопарк, необходимо было рассчитаться с долгами. Хотя доходы от посетителей постоянно росли, на горизонте упорно чернело облако тех проклятых двадцати пяти тысяч фунтов. Было совершенно очевидно, что никак нельзя учреждать Трест, вешая на него такой долг. Чтобы не тормозить процесс, следовало действовать решительно; мои книги продолжали пользоваться успехом, посему я взял на себя обязательство по возвращению займа, таким образом Джерсийский трест охраны диких животных мог начинать свое существование, не обремененный долгами.

И вот наступил тот великий день в 1963 году, когда мы собрались в темных покоях Королевского суда в Сент-Хелиере, чтобы услышать, как нас регистрируют в качестве юридического лица. В полумраке сновали, будто черные вороны, законники в длинных мантиях и в париках, напоминающих белые шляпки грибов в сумеречном лесу. Они переговаривались вполголоса на своем странном профессиональном языке, таком же непонятном, как английская речь времен Чосера, а на бумаге не менее загадочном, чем свитки Мертвого моря, и временами почти таком же архаичном. Наконец мы вышли, щурясь от весеннего солнца, на волю и поспешили в ближайшую гостиницу — отметить тот факт, что Джерсийский трест охраны диких животных из мечты стал явью.

Нам предстояло еще изрядно поработать, чтобы Трест преуспевал. Требовалось наладить и расширить членство, без чего не может жить ни одна организация; дело непростое и трудоемкое. К счастью, нашу задачу облегчало то, что я тщательно хранил все письма с похвалой в мой адрес. Теперь мы обратились к их доброжелательным авторам, и я рад сообщить, что очень многие согласились стать членами — учредителями Треста. (Вообще же с той поры по день написания этих строк число членов Треста, живущих в разных концах земли, достигло двадцати тысяч.) Одна из первых наших задач после учреждения Треста была довольно печального свойства. Коллекция насчитывала изрядное число видов животных, которым не грозило вымирание, которых я приобретал, работая для других зоопарков, или навязанных нам. Они занимали драгоценную площадь, на их содержание уходили деньги, между тем и для первого, и для второго можно было найти лучшее применение. Требовалось «очистить» нашу коллекцию от широко распространенных видов и где-то их пристроить. Избавляться от животных, коих ты сам выкармливал или с коими за много лет успел сдружиться, — неблагодарная задача, но у нас не оставалось выбора, если мы хотели, чтобы Трест мог делать то, ради чего был создан. Дополнительную трудность создавало очень уж малое количество зоопарков, куда я согласился бы передать моих зверей. На всех Британских островах таковых можно было сосчитать на пальцах одной руки.