Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич - Страница 6

Тонул я на Волге и второй раз. К концу весны с верховьев Камы и Волги приходили плоты, а с ними вместе шли косяки всяческой рыбы. Для удачной рыбалки времени лучше не придумать: за час-другой можно наловить рыбы на всю семью. Как-то поутру, когда солнце только начало пригревать, собралась нас ватага ребятишек и пошли на только что пришедший плот рыбачить. Перебрались с берега на плот и разбрелись по нему в поисках приглянувшегося места.

Пошел и я. Солнце еще не обсушило после ночи лежавшие сверху бревна. Они были скользкие. Я шел-шел и провалился между ними. Меня подхватило быстрое течение и потащило вдоль плота. Я видел солнечный свет, пробивающийся между бревен, пытался протиснуться между ними, но голова не пролезала. Воздуха уже не хватало. На мое счастье, голова попала между двух разошедшихся бревен. Я закричал, прибежали плотогоны, раздвинули баграми бревна и вытащили меня из воды. А на прощание надавали мне веревками по одному месту так, что я и поныне помню. Помню и то, что плотогоны пожаловались моим отцу и матери, а они по сговору с другими родителями запретили без старших ходить на плоты. Тонул два раза, но боязни воды у меня никогда не было.

Я был младшим сыном в нашей большой семье, любимцем отца.

Своего отца — Николая Андреевича Месяцева — я помню плохо. Он носил длинную бороду и усы. В карманах его пиджака в день получки всегда для меня были сладости. Работал он на цемзаводе «Красный Октябрь» счетоводом-статистиком. Я часто бегал встречать отца при возвращении его с работы.

Он любил бывать на Волге у рыбаков и в хорошую погоду брал меня с собой. Для меня это было большой радостью. Обычно вечером, незадолго до захода солнца, отец брал меня за руку, и мы по крутой тропке спускались от нашей казармы к Волге. Шли через цеха не восстановленного еще завода «Ассерин» («Комсомолец»). Мы шли на так называемые синие камешки, где стояли лагерем рыбаки. Приходили, когда солнце садилось в горы. Волга отражала вечернюю зарю. Стихали птичьи голоса. Где-то перекликались гудками пароходы. Становилось тихо. Торжественно. Все усаживались у костра за большой котел со стерляжьей ухой. Отец доставал бутылочку. Старшие выпивали. Что-то говорили. Я засыпал. Спящего отец приносил меня домой.

Папа умер внезапно, «от разрыва сердца», как тогда говорили. Мне было шесть лет. Помню, что гроб везли на санях. На «Красном Октябре» собралось много рабочих. У гроба что-то говорили, я не плакал. Похоронили отца под стенания мамы и плач близких на городском кладбище. Земля в могиле была красного цвета с белыми камнями…

Было жутко смотреть, для меня это была первая смерть и первые похороны. А потом я видел столько смертей, что не приведи господи видеть другому.

Моя мать — Анна Ивановна Месяцева — вышла замуж, когда ей было шестнадцать лет. Жила она тогда в крестьянской семье в деревне Студенцы, что под Подольском. Мать была светло-русая, а отец — брюнет. И мы, дети, походили кто на отца, кто на мать.

После смерти отца на руках моей матери остались пять ребятишек — три сына, считая меня, и две дочери, одной из которых, Лидии, было три годика. Георгий уже работал на «Красном Октябре», а старший брат Борис, демобилизовавшись из Красной армии, учился на рабфаке в Саратове. Пошла работать и пятнадцатилетняя сестра Евгения, подсобной рабочей в бондарный цех «Красного Октября». Братья — Александр и Алексей — учились в школе фабрично-заводского ученичества, а мы с сестрой Лидией были малолетки. По мере мужания каждый из нас — братьев и сестер — считал своим долгом помогать маме. Она всех нас поставила на ноги, продолжая работать. Я учился в Московском юридическом институте, сестра Лидия — в школе, а мама работала уборщицей в одном из общежитий ВЦСПС. Умерла моя незабвенная мама во время войны, находясь в эвакуации в Вольске, у сестры Евгении. Пошла мама за керосином. В очереди промерзла, заболела крупозным воспалением легких и скончалась.

Мама скончалась. Но она не ушла от меня, а всю жизнь была со мной. Моему чувству к маме очень созвучны стихи Юрия Петровича Воронова, моего хорошего товарища еще с комсомольских времен, который значительно позже стал редактором газеты «Комсомольская правда». Они так и называются — «Мать».

Всего лишь два четверостишия:

Мама умерла в марте 1942 года. Отец мой тоже скончался в марте. Идя по жизни, я всегда «с поры той дальней» с тревогой ожидал прихода марта — и мои ожидания были не напрасны. Многие повороты, значительные события в моей жизни совершались в марте.

Из всей нашей семьи остался в живых только я. Остальные все ушли из жизни. Скончался Борис, работавший начальником одного из главных управлений Министерства авиационной промышленности; Георгий пропал без вести во время боев в Великую Отечественную в 1941 году где-то под Москвой; Александр трудился слесарем-лекальщиком на машиностроительном заводе в Челябинске; Алексей служил морским летчиком на Дальнем Востоке, затем в штабе ВМФ СССР. Все братья были членами Коммунистической партии Советского Союза. Сестра Евгения большую часть жизни проработала на заводе «Красный Октябрь» рабочей. В годы войны трудилась она экскаваторщицей на меловом карьере, работа, конечно, далеко не женская. Но была война, Отечественная. Сестра Лидия по окончании Московского института геодезии и картографии работала инженером-картографом. Последняя ее работа — ответственный редактор Атласа СССР, издание 1984 года.

…После смерти отца в нашем доме опустело. В нем поселилась нужда. За столом делилось на каждый рот всё — от картошки до сахара. Одежда перекраивалась, перешивалась и передавалась от старшего к среднему и от среднего к младшему.

Но мир не без добрых людей. Волжская Русь всегда славилась людской добротой. Заводские рабочие коллективы сильны своей спайкой, взаимовыручкой. И нашу семью, как рассказывала мне мама, не обошла стороной забота заводчан. Да и немцы-колонисты помогали хлебом, картошкой, крупами, мясом. Кормила Волга. Так было. Я часто, в разное время вспоминая свое детство, задумывался над тем, почему мы так беззаботны к сохранению и развитию тех благородных качеств, которые заложены в нашем народе, особенно — доброты. С помощью доброты, и я убеждался в этом на собственном опыте, можно сделать почти невозможное, в определенных условиях даже больше, чем посредством необузданной силы, давления, грубого принуждения. Более того, представляется, что соотношение добра и зла при их диалектической взаимосвязи всегда должно учитываться «большими политиками» в стратегическом плане, а всеми нами в обыденности житейских дел.

В 1927 году мама отвела меня в школу. Учился я хорошо. Первого своего учителя, Василия Николаевича Шкенева, я помню и сейчас. Среднего роста, голубоглазый, русый, хорошо сложенный, он притягивал к себе нас — заводскую детвору. Мы с радостью ходили с ним на Волгу купаться, в лес, в горы, по ягоды и грибы. Играли в лапту, в футбол. Он был веселым, заводилой и строгим, взыскательным учителем. Может быть, все эти нужные педагогу качества были заложены в нем — сыне священника — природой, а может быть, благоприобретены. Учил он нас хорошо. Во всяком случае, когда меня после окончания трех классов заводской школы перевели в другую, то мои знания были крепче, чем у одноклассников.

Летом 1930 года мама, брат Александр, я и сестра Лидия переехали с завода «Комсомолец» из Вольска в село Щурово близ Коломны, под Москву, тоже на цементный завод. Переезд был вызван тем, что Александр после окончания школы фабрично-заводского ученичества был направлен на работу слесарем на этот завод. Александр уже становился основным кормильцем семьи. Переехал в Москву и Георгий. Да и старший, Борис, жил в Москве, что к Щурову поближе, чем к Вольску. К тому времени сестра Евгения вышла замуж и осталась с мужем в Вольске. Брат Алексей жил на попечении брата Бориса в Москве.