Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич - Страница 31

Глава IV

ФРОНТ. СМЕРШ

5-я Гвардейская танковая армия формировалась в деревнях у станции Костерево по железной дороге Москва — Горький. Родных в Москве по-прежнему не было, друзей, кроме Петра Коваленко, тоже. Имущество мое было на мне. Кое-что по мелочи ушло в вещмешок, которым «вооружила» меня Женя Герцик, — мы вместе учились в институте. Встретились случайно на улице Кирова. Узнала, что отправляюсь в действующую армию, затащила к себе на Чистые пруды, дала вещмешок с условием возвращения с фронта целым и невредимым. Ее супруг Михаил Матусовский, хороший поэт и человек, спустя много лет после войны грозился мне рассказать о подаренном вещмешке в стихах, но, наверное, увлекло его другое…

Добрался я до станции Костерево. В ее окрестностях нашел деревеньку, а в ней увидел стоящего на пригорке моряка — «впередсмотрящего». Я обрадовался, что в танковых войсках будет еще один при брюках клёш, еще одна морская тельняшка. Подошел, представился по всей форме. Познакомились. Оказалось, эта морская душа тоже будет служить в Особом отделе армии. Новый знакомый, старший лейтенант Георгий Ермолин, прибыл в срединную Русь с далеких берегов Тихого океана. Он станет моим другом на долгие-долгие годы. Русоволосый, с голубыми, словно васильки, глазами, из семьи поморов из-под Холмогор, продолжатель славных традиций отцов и дедов, ходивших на Грумант и далее…

Время было обеденное. Георгий помог мне встать на довольствие и пригласил вместе отобедать в столовой, что размещалась в доме на краю деревни.

Надо заметить, что штаб 5-й Гвардейской танковой армии, в том числе и наш Особый отдел, сформировался довольно быстро, за неделю-полторы. Командующим был назначен генерал-лейтенант танковых войск Павел Алексеевич Ротмистров, до войны преподаватель Академии бронетанковых войск, отличившийся в качестве командира танкового корпуса в боях под Сталинградом.

Начальником нашего Особого отдела стал полковник Фролов Алексей Федорович, в предвоенные годы выпускник артиллерийской академии, а до назначения к нам возглавлявший Особый отдел 2-й ударной армии, которой командовал предатель — генерал Власов. На совести Власова — тысячи погибших и плененных бойцов и командиров. После того как стало известно, что Власов перешел на сторону немцев, я по заданию Абакумова ознакомился с письмами Власова с фронта к его жене в Москву. В них не было ничего такого, что могло бы даже косвенно свидетельствовать о его изменнических настроениях. Мне ничего не известно о дальнейшей судьбе жены Власова.

Штаб 5-й Гвардейской танковой армии погрузился на станции Костерево в эшелон и двинулся в Миллерово, под Ростов. Туда должны были прибыть входившие в армию танковые, механизированные корпуса и другие боевые подразделения. Ехали долго — больше полумесяца. Часто останавливались в пути, заготавливали для топки паровоза дрова. Теплушки были потрепаны бомбежками. Дыры замазывали ржаными клецками, которые ежедневно получали на завтрак, обед и ужин.

За приоткрытыми дверями теплушек медленно проплывали разрушенные города, поселки, деревни.

Черные снега. Торчащие печные трубы среди пепелищ. Скрюченные металлические фермы былых заводских цехов. Остовы домов, в которых совсем недавно жили люди. На перронах станций — изможденные от горя, голода и холода люди. «Нет этим гитлеровским головорезам прощения, — говорил я себе, — быть не может!» Их может образумить лишь военная мощь, умноженная на гнев народа — каждого советского человека — от малого до старого.

Молодые люди моего поколения видели горе людское, слышали стоны целого народа, впитывая их в сердца и души свои. Твердили об отмщении. Мысленно клялись мстить. Да, мстить! До полной победы. Месть тоже может быть святая! Народный клич: «Кровь за кровь, смерть за смерть!» — приобретал для меня свой смысл. Многие из моих товарищей уже все это пережили раньше. Я видел впервые. Это было начало. Впереди была длинная дорога войны со своими горестями и радостями — они вечно идут по земле рядом, взявшись за руки.

В Миллерове на путях стояли десятки эшелонов. Наш ввели в середину. Утром раздался вой сирен воздушной тревоги. Налетели немцы и начали бомбить. Мы выскакивали из теплушки и под свистящими, рвущимися бомбами, среди пожара, бежали, подныривая под вагоны, пытаясь вырваться из этого кошмара. Впереди меня бежал Федор Тюшин, наш старший оперуполномоченный. Я еле успевал за ним. Мы уже выскочили на обочину насыпи, как вдруг он споткнулся и упал. Я добежал до него, хотел спросить, что случилось. Перевернул его на спину, живот был вспорот как ножом, хлестала кровь. Посмотрел я Федору в лицо. Оно еще было розово от бега, с капельками пота, но уже с неподвижными карими, пока не потускневшими глазами. Сел рядом. Мне стало все совершенно безразлично на всем белом свете.

Немцы продолжали бомбить. Наши бежали подальше от горящих эшелонов. Федор, этот парень, с ярко-рыжими кудрями, весь в веснушках, весельчак, еще вчера певший под свою семиструнную, лежал мертвый в доселе неизвестном ему Миллерове.

От нашего эшелона, как и от многих других, остались лишь железные остовы вагонов. Было приказано идти в деревню К., где и ждать дальнейших распоряжений. В этой деревне мы похоронили Федора Тюшина вместе с другими товарищами из штаба нашей армии.

Не помню, сколько мы прожили в этой деревне. Было голодно. Сын хозяйки дома, в котором я вместе с тремя товарищами был на постое, пристал ко мне продать ему морскую форму — я по-прежнему в ней вышагивал. Я согласился. Сослуживцы раздобыли мне красноармейскую форму, а свою морскую я отдал. Хозяйка, согласно уговору, устроила для нас, четырех человек, царский обед и поддерживала наше здоровье картошкой с квашеной капустой до нашего отбытия под город Острогожск, что под Воронежем.

Когда прибыли в разрушенный Острогожск, весна вступила в свои права. Гитлеровцы, естественно, это тоже чувствовали и по-своему реагировали на ее приход. На городской площади они оставили целую пирамиду, высотой с местную церковь, эрзац-валенок, этого чуда из соломы и бечевы, воткнутый в которое фриц представлял собою чудище несусветное.

Военный совет армии, ее оперативный, разведывательный, политический и другие отделы полевого штаба, в том числе и ее Особый отдел, разместились в большом селе Сосны, километрах в семи от Острогожска.

Началась будничная работа контрразведчика. Мне, как замначальника первого отделения Особого отдела армии, предстояло вместе с другими ее сотрудниками обеспечивать безопасность Военного совета и всего полевого Управления штаба армии от проникновения вражеской агентуры, скрытность деятельности Военного совета и штаба армии. Был я представлен командарму и члену Военного совета, который приказал начальнику административно-хозяйственного отдела переобмундировать меня в армейскую офицерскую форму. Обмундирование поступало к нам, пошитое в Англии из отличной шерстяной ткани. Переоделся я в новенькую форму с удовольствием, и мой внешний вид получил одобрение члена Военного совета.

Постепенно накатывало лето. Светлая часть суток увеличивалась. Прибывали новые люди. Обеспечивать скрытность становилось все сложнее. К тому же немцы усилили разведку мест дислокации армии. Прощупывали разными способами и методами. Было принято решение уйти в близлежащие леса, там окопаться и продолжить еще более скрытно боевую учебу.

После разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом деятельность вражеских разведчиков усилилась. Были созданы новые органы — «Цеппелин», отдел иностранных армий Востока при Главном командовании сухопутных сил гитлеровской армии. Количество перебрасываемых агентов в расположение советских войск возрастало.

Судя по всему, к началу 1943 года борьба разведок подходила к своей кульминации. Обстановка диктовала необходимость еще более сильных ударов по вражеской агентуре.

19 апреля 1943 года Совнарком СССР принял решение о реорганизации Особых отделов в отделы контрразведки и о передаче их из системы НКВД в ведение Наркомата обороны.