Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич - Страница 18

Полагаю, что проблема соотношения морали и права актуальна и сейчас. Без определенного понимания соотношения морали и права, их диалектической взаимосвязи, умения четко разграничить категории морали и права нельзя строить государство, основанное на праве. Ныне стала крылатой фраза: «Дозволено все, что не запрещено законом». Она преподносится даже высшими руководителями нашего государства как некое достижение правовой мысли, как один из критериев становления правового государства.

Однако провозглашение этого постулата в отрыве от норм морали есть не что иное, как открытый путь к вседозволенности, к безнравственным поступкам — обману, стяжательству, наживе и прочим мерзостям, которые могут быть неподсудны. Наряду с этим закон может быть несовершенен в том смысле, что он не регулирует вновь появившиеся общественные отношения, как это случилось, например, с законом о кооперации, открывшим заслон для формирования спекулятивных кооперативов, грабящих трудящихся.

В академии многие возникающие вопросы подчас не находили в ходе учебного процесса убедительного разрешения. Среди них центральный, вокруг которого, по существу, должна была выстраиваться вся система советского социалистического права — свобода человека. Он остро вставал еще во время моей учебы в институте, на фоне репрессий 1937–1938 гг. Его острота не сгладилась и во время моей учебы в академии. По-прежнему решение сводилось к отсылу к положениям, содержащимся в Конституции СССР 1936 года, которая стала несомненным шагом вперед по сравнению с Основным законом прошлых лет. Конечно, юридический анализ содержания соответствующих статей Основного закона страны очень важен, они составляют правовой фундамент свободы личности. Однако механизм их юридической реализации и защиты, что также архиважно для юриста, в необходимом виде разработан не был.

Юрист помимо знания науки права обязан хорошо знать историю своей страны и историю других стран и народов. Без этого научного багажа его кругозор будет страдать узостью, скрадывать возможность объективно оценивать теоретические позиции, жизненные устои других, в том числе тех, кто попадет в сферу его следственных, судейских, прокурорских, адвокатских функций.

Меня до душевной боли доводила несправедливость, которую я видел вокруг себя. Вся русская литература, передовая российская общественная мысль восставала против злоупотребления властью, против ее насилия над личностью, а она имела место в нашей действительности.

Передо мной постоянно стоял вопрос: как мне, будущему военному юристу, человеку, состоящему на службе у власти, быть? Творить насилие от имени власти или от ее же имени выступать против насилия — насилия несправедливого? А есть ли праведное насилие? Да, есть. А обоснование тому лежит в плоскости гуманизма общества, то есть способности защитить себя и своих граждан от элементов, посягающих на его нравственность и правопорядок, но опять-таки в рамках закона.

При всей важности этих и других проблем, встающих в ходе учебы, меня и моих товарищей, конечно, волновали события Второй мировой войны. Мое поколение и я вместе с ним продолжали вбирать в свою историческую память то, как в течение 1938–1940 годов фашистская Германия захватила всю Чехословакию, Австрию, Мемель и Мемельскую область, Данию, Норвегию, Польшу и большую часть Франции; что 14 мая 1939 г. Япония напала на Монголию в районе реки Халхин-Гол, а Италия захватила Албанию.

Война подбиралась к нашему отечеству. Все эти исторические факты выстраивались в один ряд и не могли не привести к закономерному выводу о том, что империализм и его зловещее порождение — фашизм — это война.

В мае 1941 года меня приняли в члены Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Тогда, на общем собрании коммунистов, я дал слово вместе со всеми товарищами активно участвовать в строительстве социализма, поклялся верой и правдой служить своему народу, его счастью. Эти слова были альфой и омегой моего бытия.

…Прошло чуть больше месяца, и началась война, война Великая, война Отечественная. О неизбежности войны с гитлеровской Германией догадывались многие.

Поздно вечером 21 июня я после встречи с друзьями по школе возвращался из Останкинского парка, шел вдоль пруда, а в тишине разливалась раздольная русская песня. Песня без слов. Одна распевная мелодия. Она вливалась в сердце, рассказывая о широчайших просторах отчизны, о приволье, о свободе, возносящей человека высоко-высоко и делающей его сильным, непобедимым. Так думалось мне. Песня поднимала ввысь. Хотелось жить, шагая вперед и вперед. С тех пор эта мелодия постоянно со мной, она и сейчас звучит во мне.

Утром 22 июня я после завтрака пошел в читальный зал библиотеки останкинского студенческого городка, чтобы подготовиться к очередному экзамену: шла сессия. Сижу, читаю материалы. Около двенадцати часов раздается на весь читальный зал знакомый мальчишеский голос: «Дядя Коля, скорее иди домой. Пришел с работы дядя Саша и сказал, что по радио будет важное сообщение». Я быстро собрал свои конспекты, сдал книги и побежал с племянником домой. Вслед за мной стали покидать читальный зал и другие его посетители.

Дома из выступления В.М. Молотова по радио узнали о нападении фашистской Германии на нашу страну. Мама плакала, брат Александр заторопился на свой завод «Калибр», сестренка молчала. Мне показалось, что комната стала меньше, ниже. Я быстро надел форменную одежду и поехал в академию.

На улице во всей красе своей ликовал июньский день. Но на лицах людей, в их фигурах уже была тревога. Знакомые и незнакомые люди говорили тихо, вполголоса: весть о войне сразу и цепко схватила каждого и всех сразу. В академии все были необычайно сдержанны. Дежурные по академии, факультетам и курсам объявили, что состоятся митинги — сначала по факультетам, потом общеакадемический. Среди нас, бывших студентов, возникла идея подать рапорт об уходе в действующую армию. Старослужащие осадили нашу горячность — командование академии поступит с каждым так, как это полезнее для ратного дела.

Митинги прошли с большим подъемом. Выступающие говорили о неизбежном и скором разгроме врага. Слушателям было приказано учиться, овладевать военными знаниями, а о всякого рода рапортах с просьбами об отправке на фронт забыть.

Академию вывезли в военные лагеря в район Болшево, под Москву. В нашу повседневную жизнь вошло новое: ежедневные сводки с советско-германского фронта и раздирающие душу ежедневные налеты вражеской авиации на Москву. Мы слышали завывающий гул немецких самолетов, видели их в лучах наших прожекторных подразделений и в разрывах зенитных снарядов, наблюдали, как горизонт окрашивался заревом пожарищ, но мы были бессильны что-либо сделать, чем-либо помочь москвичам. Я, человек военный, чувствовал себя ужасно: было горько и стыдно…

Война начала учить мое поколение своим правилам: оттачивать такие грани характера, о существовании которых в природе человека мы и не знали. Однако все по порядку.

А урок состоял в том, что нельзя, невозможно быть безучастным, когда фашистские захватчики убивают детей и стариков, женщин и подростков, терзают столицу, превращают в руины и пепел города и села, идут словно маршем по просторам Родины; слыша, как стонет родная земля, сердце наливалось ненавистью к врагу, священным чувством отмщения, стремлением, не жалея ничего, воевать на любом участке Родины.

Священная месть. Умение защищаться. Эти уроки первого периода войны войдут в нашу плоть и кровь.

Немецко-фашистские войска быстро продвигались в глубь страны. Но уныния и растерянности у нас не было. Мы списывали успехи гитлеровских войск на счет внезапности нападения и считали их временными. Конечно, правда всегда неодномерна. Но в главном мы не ошиблись — победа была за нами.

Сегодня, спустя 60 лет после Победы, новоявленные «демократы» с необыкновенной легкостью расписывают на все лады, что страна наша не была готова к войне, что внезапность нападения фашистской Германии показала несостоятельность военно-политической системы; некоторые, из той же среды, ставят себя на место верховной власти времен войны и на словах одерживают или бескровную победу над мощным и коварным врагом, каким был тогда германский фашизм, или вообще предотвращают войну. Вот так — и не менее того! Эти новоявленные «демократы» и им подобные забывают одну простую истину: предполагать в истории — пустое занятие.